Номен Нескио "День воина"(историческая фантазия о событиях при селе Шевардино в августе 1812 года).
Солдаты….
Солдаты образца 1812 года, о которых хотелось бы написать, призывались в основном из московского и соседних генерал- губернаторств, а так же из ближайших волжских городов и далее, вплоть до Оренбурга. Из соображений лояльности из малороссийских мест призывали лишь ограниченное число, а уж тем более из западных областей, которые считались спорными, набором по рекрутскому депо не занимались и вовсе. Отдельные воинские соединения, собранные, к примеру в Финляндии, проходили службу по месту пребывания. Тяжёлое то было время и разительно отличалось от романтических описаний поэтов. А уж тем более, что было касаемо простого солдата, так не дымилась едущая за войском походная кухня, так как в то время её и вовсе не существовало. Пищу готовили на костре из выдаваемых круп и сухарей, что давало повод обирать местное население. Не было сестёр милосердия, солдаты заменяли санитаров, а уровень медицины представал в средневековом виде. Раненый на поле боя, должен был сам оказывать себе помощь, либо это делали его товарищи. В походном лазарете же, хирург не слишком церемонился с несчастным и, влив в него стакан спирта, при помощи солдат, которые держали раненого, попросту отчленял искалеченную часть тела своими ужасными инструментами. Средства анестезии, у обеих армий были почти одинаковые, с разницей лишь в том, что у русских это был пшеничный спирт, а у французов коньячный.
Хрупкая человеческая жизнь, в которую летели крупные пули кремневых ружей, ядра, книппеля, шрапнель, картечь, сабля, палаш, кинжал, сабля и штык, сжимаясь, пряталась под толстой солдатской шинелью, ремнями, ранцем, кивером и другим обмундированием. Само боевое столкновение состояло из многочисленных перестроений в колонну, коробку, шеренги с различным числом, ведения залпового огня, когда опытный солдат успевал произвести три- четыре выстрела в минуту, штыковой атакой, рукопашным боем и батальной стрельбой.
Утомительные переходы и боевые действия создавали неимоверно тяжёлые условия солдатской жизни, но что было поделать, остаётся лишь сочувственно вздохнуть и произнести: «Да, такое было время».
(Из документальных источников)
***
Идя в колонне первого батальона 5-го егерского полка, Иван Григорьев оглянулся на Шевардинский редут, что остался сзади и похлопал по плечу идущего впереди солдата:
- Слышь-ка, Савелич.
Погружённый в свои думы, солдат продолжал идти, словно не слышал обращения своего товарища.
- Эй, Федя…, Лазнёв, что б тебя! Ты ж ни как заснул что ли?
Савелич вздрогнул, и немного повернув голову, спросил:
- Ничего я не заснул, иду просто и всё…. Чего тебе?
- Давай-ка сменимся с тобой, мне с кумом надо поговорить,- предложил Григорьев.
Лазнёв кивнул головой и согласился:
- Ну а от чего не смениться-то коли надо, давай.
Солдаты поменялись местами, и Иван оказался идущим рядом с Макаром Зимой.
- Здаров был Макар- кум!
- Здаров, здаров!- ответил Зима, пристально всматриваясь в кума,- Чего это ты как заяц скачешь по строю?
Григорьев подпрыгнул на ходу, поправляя амуницию, и произнёс, не обратив внимания на колкость:
- Почитай все три пуда на себе таскаем, вот ведь какая у нас с тобой выпала работа.
Макар не ответил. Так молча, они ещё прошли несколько шагов.
- А я до тебя,- нарушил паузу Иван.
- Что так?- спросил Зима,- Соскучился что ли?
Григорьев вздохнул и ответил:
- Да по дому у меня тоска, пожалиться вот и некому кроме тебя. С самого покрова мы опять с тобой в армии, скори как год будет.
- Ты кум Ваня в батюшки меня не ряди, не на исповеди, а коли чего задумал сказать, так говори.
- Так вот и говорю. Была у меня такая мысля, упросить было барина да снарядить мою хозяйку в обозные прачки, да тока куда ж с ребятишками двинешь-то?
Зима посмотрел внимательно на своего кума и произнёс:
- Ну-ну, не ври и себя не обманывай, ребятишки у тебя уж сами большенькие. Сынка Михайла твой, что мой крестник, вона сам пашет и дочка при муже да ребятишках. А что до жёнок в маркитанских обозах, так как станешь унтером и пожалте вам, бери свою Марфу в интенданты. Такое уложение. А покуда, стало быть, будет твоя солдатка дома ждать тебя. Наварит щей со щавлём, али крупяную похлёбку с бараниной и дерзким луком. А…, Ваня, любишь? С бараниной-то…, да похлёбку!
- Ты мне Макарушка мысли-то похлёбкой не загораживай. Это-то так…, да всё одно мне они, что малые дети до поры, пока глаза закроются. А внучиков как вижу, какие они несмышлёные да занятные, так с рук бы и не спускал.
Зима взял за рукав Григорьева и предложил:
- Не нравятся мне твои эти сказки…. А ну- как кум, отойдём да присядем порты перемотать.
Они вышли из колонны и столкнулись с прапорщиком.
- Господин прапорщик, дозволь, мы с кумом портянки переметнём и враз до вас поспеем.
- Давайте уже…. Всё одно как мухи ползём, но и не задерживайтесь без нужды,- разрешил прапорщик и скомандовал,- Сомкнись!
Оставив строй, оба солдата присели на обочину и, сняв сапоги, стали разминать пальцы ног. Оглядевшись вокруг, Зима стащил с головы кивер и спросил:
- Ты, Ваня не темни давай. Если какое дело, так давай выкладывай, а нет, так скажу по совести. Нет у меня настроения, беседы про дом разводить. Я ж живой человек, на самого тоска иногда находит.
Григорьев, последовав его примеру, тоже снял кивер и ответил:
- Да какое там дело, не сплю совсем…. Кажется мне уже который день, Макар, что убьют меня. Словно поганые тли мы вот тут ползим, ползим, а война давит нас одним мизинком.
Зима громко стряхнул портянки, расправляя их на земле, и кряхтя, рассудительно заговорил:
- И не война тебя давит, а противник, и за тлю я несогласный. Ты солдат русской армии, так что хучь на изнанку вывернись, а впервей его должен стрельнуть.
- Да я стрельну, но видно через то и моё время подспевает. А, что скажешь?
- Дурные мысли у тебя, кум. Брось….
- Дурные, дурные, эх…. Да только вот как прогнать их? На привале, ну ни как сон не идёт, и всё в небо глазами-то гляжу. Красиво там и даже покойно становится, а как облаками скроет, так опять мне тревожно.
- Ну….
- Так с тем я и пришёл до тебя, что коли случится такое лихо, ты уж моих-то не забудь. Подмогни, где советом, а может и наученьем. Всё же в крёстных родственниках мы друг у друга, это меня только и покоит.
Не сговариваясь оба привалились ранцами на землю устраиваясь поудобней и какое-то время, молча, наблюдали прохождение полка.
- А если меня убьют?- нарушил паузу Зима,- Тогда как? Получится, что просьбу твою я не выполню, а ты словно на присягу меня берёшь.
- Что ты, что ты, Макарушка!- замахал руками Григорьев,- Тебя не должно убить.
С трудом он расстегнул мундир и, достав трубку, предложил:
- На-ка вот, кум Зима, трубочку покури, я ж прежде и табачком её наладил, тут вот видишь, есть крышечка специальная. Хороший такой табачок. Мы как от Смоленска-то подались, так я в лавке и разжился и огниву прихватил. А чего зря пропадать добру, ну не французам же его оставлять, два кисета у меня есть. Один тебе вот храню, да всё не судьба была отдать, запамятовал я про табак-то.
Зима втянул носом запах табака из трубки и произнёс:
- Да, наверно знатный табак будет! Трубочку-то тоже там прихватил?
Григорьев замахал головой и перекрестился:
- Там, Макарушка, врать не стану, есть такой грех. Да может простится мне в военное время-то. Ты же знаешь, я на руки чист.
Они совершенно не заметили, как к ним подъехал конный военный. Быстро окинув взглядом двух расположившихся на земле солдат, снятые кивера и стоявшие рядом две пары сапог с разложенными портянками, он спросил:
- Ну, деды, чего это вы тут привал устроили? Ни как задохнули шагать?
Солдаты выпрямились сидя с намерением подняться на ноги при виде майора.
- Сидите, сидите,- остановил он их, махая рукой в белой перчатке.
- Так вот, портянки смотать отпросились, господин майор,- ответил Зима, указывая на землю.
Майор улыбнулся и ответил:
- Я вас не неволю, а смотаете да поспешайте, вон головные уж в деревню заходят. Дальше Доронино всё одно не пойдём. Там будем стоять.
Солдаты принялись наматывать портянки, надели свои сапоги и, кряхтя от тяжести снаряжения, поднялись на землю, взяв в руки ружья.
- Ладно, в том Доронино и покурим,- произнёс Зима,- А про кисет-то ты уж братец-кум мой не забудь.
- Не забуду, не печалься,- ответил ему Иван.
Обозный хвост колонны из немногочисленных подвод, проследовал мимо, оставив их одних на пыльной дороге.
- Эй, служивые, смотритя на баталию не опоздайте, иль «до ветра» приспичило?- крикнул им солдат с последней телеги.
Зима махнул ему рукой, внимательно посмотрел на Григорьева и сказал, опершись на ружьё:
- А что до смерти, так вот что я думаю. Она сама знает, когда и к кому ей явиться, и подгонять её тебе или ещё какому человеку не следует. Ты вот мне наговорил тут Бог невесть чего, а теперь я должен за тобой присматривать как за малым али малохольным, что бы ты через свои видения глупостев не наделал. Но скажу тебе, как думаю, даст Господь и вернёмся мы с тобой, да всем нашим героям, что в эту пору остались, свечки поставим и службу справим. А после как гульнём с банькой да под водочку. Сядем при белых рубахах за стол и наперво товарищей своих помянём. А посля, зачнётся у нас новая жизнь, паши да сей себе на здоровье, а под вечер коня своди, да скупай его в реке, да помолись согласно христианскому уставу, прежде чем ко сну отойти. И так, кум мой до самой- самой глубокой старости. Думать про это я тебе скажу приятней, чем твои глупые мысли.
Подхватил ружьё, он направился быстрым шагом к деревне, куда втягивалась колонна.
- Эх, дай Бог твоим словам свершенье, кум Макар! Дай-то Бог. А для баньки есть у меня рубаха, прям как ты и сказал. Ни разу не одевал, так и лежит, словно случая ждёт,- захлёбываясь на ходу, заговорил Григорьев.
Неожиданно Зима остановился и долго смотрел в сторону на восток, где мелькали огни русских позиций. Не понимая причину, остановился и Иван. Он тоже посмотрел, то на восток, потом на Зиму и, дёрнув его за рукав, тихо спросил:
- Ты чего это?
- Вона, Ваня…,- кивнул головой Зима.
- Чего там?
- Красивую картину я нарисовал тебе?
Григорьев кивнул головой и спросил:
- Красивую, да…. А там-то чего? Позиции наши вижу….
- Позиции-то позиции…. Дом наш там, Ваня. Дом…. И конь в реке. Вот тебе и чего…- вздохнул Зима,- А пока нам в другу сторону надо поспешать, стало быть, на войну.
Они отошли с дороги, пропуская всадника, промчавшегося мимо и не сговариваясь, подняли ладони, прикрывая глаза от заходящего солнца и проводив верхового взглядами.
- Куда это его понесла нелёгкая?- спросил Григорьев,- Видать может приказ какой или донесение? Загонит он коня своего….
- Так то ж наш герой, штаб- прапорщик Стульчиков! Вот тебе, кум, с кого надо брать пример, мечтает он стать генералом, а через то, ему помирать ну совершенно некогда.
- Эх…, нет уж, генералы это не моё,- ответил кум.
- Зато пример достойный. Не чета тебе, «умру», «погибну», «убьют». Пошли уже, а то смотри, как отстали мы с тобой.
- Пошли, кум Макар Зима, а и правда отстали…,- согласился Григорьев.
Зима улыбнулся, и они двинулись быстрым шагом догонять свой полк, покуда их не нагнала походная телега с орущим возницей.
- «Чёраный во-о-ора-ан, чёраный во-о-ора-ан. Что ж ты виё-ё-ёшися да нада мано-ою-ю-ю»… Сто-о-ой!- закричал бородатый мужик,- Эй вы, служба, а чего тут прогуливаетесь? Никак отстали?
- А ты кто таков будешь?- спросил, не останавливаясь, Григорьев.
- А я с артели, на случай если раненые будут, так в помощь еду. Тама сзади ещё снаряжают подводы. А я прежде их отправился, водки вам вот везу, по распоряжению генерала самого Паскевича.
- Так уж самого?- спросил Зима.
- Самого, самого! И не сомневаися! Са-а-ам, как есть приказал, мол запрягай-ка ты сын Егорович Иван Сутырин своего коника, да подавайся до войска, что в Доронино ушло. И отвези- ка, значит им водки. Пусть православные пригубят чуток, а на завтра может и в бой им случится.
- Ох ты ж видно мастер заливать, Егорыча сын, брат Сутырин и давно ли ты с генералом Паскевичем так поручкаться успел? А вот коли подвезёшь, так благодарствие тебе от нас!- улыбаясь, произнёс Макар.
- Так чего там, садитесь, славяне, мне не жалко! Чего ноги-то за зря бить, ещё успеете натопаться,- ответил мужик, указав кнутом за свою спину,- У меня там вона травка свежая, то лошадке моей, так мягко ехать вам будет! А то ж выходит, что животинке и попастись некуда выйти. Там-то французы, етиж их бестий. Вот я руками-то сей провиант и нарвал, а сголоднёт, так пожалте, свежее, она и обрадуется. Вот как мыслю, ребятки солдаты!
- Вот Спаси Христос, добрый человек,- поблагодарил Зима,- А не боишься, как французский разъезд наедет?
- Неа, я не боюсь. Я на своей земелюшке, а на такой случай, у меня и пистоль имеется.
Они сложили ружья, затем тяжёлые ранцы и уселись сами.
- Ну поехали тогда, коли пистоль у тебя имеется.
- Имеется, имеется…. Но-о-о таки поспеша-а-ай, матушка!- крикнул Иван Егорович, щёлкнув кнутом.
Лошадь крутнула головой и телега тронулась в путь.
- Эх, хорошо-то как!- произнёс Зима, откидываясь на ранец.
Запах свежей травы закружил ему голову, да так, что он от удовольствия даже закрыл глаза, на какие-то секунды, окунувшись в прошлую довоенную жизнь, под скрип тележных колёс, тряской на ухабах пыльных российских трактов, с таким знакомым запахом сена и окружающей природой. Искренне сожалея, что ни в какой другой заграничной стороне, нет ничего подобного, к чему бы мог, вот так намертво прикипеть наверно любой русский сословный. И снова понеслось по всему полю это громкое и распевное, где-то срывающее голос, но исполняемое от всей русской души, которую не осквернила ни война, ни лишения, ни общественное положение человека того далёкого времени.
- «Чёраный во-о-ора-ан, чёраный во-о-ора-ан. Что ж ты виё-ё-ёшися да нада маё-ёю-ю-ю»….