Наверху и правда темно и холодно было. И время семь часов. Но это у меня семь часов, у всех еще шесть, тут дело такое. Они еще не знают, что в семь часов будет, а я уже знаю – темно и холодно. И снег жесткий. И ноги в ботинках озверели прямо, так и просятся наружу.
Поискал я тысячу двести, за будку заглянул, а там не видно ни черта. Тоже снег один, ни тысячи, ни двухсот. Ну и черт с ними, кататься надо. И поехал с горы сваливаться. Людей вокруг почти уже нет, все куда-то девались. Может быть, у них тоже уже семь часов, кто их знает. Я ж другим людям в часы не заглядывал, неприлично это. То есть вроде ничего особенного, но как-то неловко может получиться. Подойдешь к человеку, у самого часы на руках, а ты на его пялишься. Никак же не посмотреть незаметно, часы – они маленькие, на руке. Наклониться нужно, чтобы время разглядеть. И тогда он подумает, что ты на его часы смотришь. Вообще, может, сравниваешь. Вроде как неправильно так делать.
Можно, конечно, спросить, сколько времени. Но тут какая петрушка может получиться: он на часы посмотрит и скажет, сколько времени, по его мнению, у тебя должно быть. А он откуда знает, сколько у меня времени должно быть, мне же интересно, сколько у него, чтобы сравнить. Может, у него вообще вчера. Или завтра, если он из Японии только что вернулся, а ему сразу опять в Японию и ему так удобно. Тоже чепуха, если задуматься. У него – сейчас и у меня – сейчас. А если он в Японии – то у него уже завтра. И все равно у обоих – сейчас. Так и не узнаешь никогда, сколько у человека времени.
Наверное, для этого в баре часы висят. Вообще там не одни часы висят, несколько. Тоже, наверное, чтобы удобно было притворяться, что у кого-то сейчас, а у кого-то вчера или завтра. Но там написано специально, где у кого сколько времени, даже названия городов написаны. И по одним часам в восемь вечера лекция будет. Это по которым у меня девять, я же на час вперед.
Так что поехал я в бар, ботинки снял и в машину вышвырнул. Вроде не виноваты они, но надо же кому-то отомстить, что они жмут. Потому и швырнул. И в гостиницу уехал, поваляться перед лекцией. После нее еще Рождество праздновать собирались, все должны были смеяться и пить что-нибудь. Я уже покатался, так что тоже можно смеяться.
Обратно приехал, лекция уже почти началась. Про лавинную безопасность рассказывали. Куча народа, значит, сидят все, серьезные. Разряженные, конечно, но это не мешает быть серьезным, если так надо.
Экран большой стоит, то есть висит. На нем картинки разные показывают. И дядька серьезный такой, с микрофоном и указкой в картинки показывает и рассказывает, как снег с горы падает. Лавина называется. Я раньше слышал про лавины, удивительно странная вещь тот снег.
Он когда падает – легкий-легкий, хоть снежинки ртом хватай и удивляйся. Потом они укладываются, одна на другую, тысячи их, миллионы. Даже больше. Понятное дело, я сам никогда не считал, но много – жуть. И лежат. Казалось бы, лежи себе спокойно, всё, уже прилетел. Но они когда такой толпой лежат – никак им не успокоиться, суета страшная у них там в этом снегу лежащем. Все время что-то делят там, ломают, потеют. Ну, испаряются, по-ихнему, по снежинкиному. И до того они себя доводят, что начинают делиться промеж себя. Кто раньше упал, кто позже. И делятся так усердно, что как пирог слоеный получается. Как в столовках раньше продавали. Наполеон, или как-то еще, я не запоминал. У меня вообще память ни к чёрту, курю много, наверное.
В общем, полежат они как следует, передерутся между собой, что ни в какую разговаривать не хотят. И никакой общности у них, как у шапки с головой почти. И не держатся друг за друга. И тогда начинается канитель – если в поле лежат, так и лежат себе до весны, кого ветром не сдует. А кто в гору попал – тому никак не улежать. Нижние терпеть на себе верхних не могут, отделяются изо всех сил, кто-то вообще из снежинок в подшипники превращается. И если наверху лыжник какой случится в таком месте – всё, пропал. Или сноубордист. Это которые на одной лыже двумя ногами катаются. Не знаю, как им удобно это, но тут ничего не попишешь – сами выбирали, вот и катаются. Нравится им так.
В общем, вся эта свора перессорившихся снежинок, с испортившимся настроением и лишним весом, падает вместе с катальщиком. И всю свою неприкаянность на нем вымещает, молотит – спасу нет.
Примерно об этом и рассказывали. Вообще много о чем рассказывали, но в основном о том, как в такие места не попадать, где снег беспокойный. Я так понял. А чтобы нагляднее было – сначала Мишу, который спать вчера хотел и открытую дверь открывал, попросили рассказать, как он раскапывал лавину с лыжниками. Жутко стало, аж мурашки по спине пошли. А потом еще страшнее – тот дядька серьезный, который с микрофоном, вызвал другого, с суровым лицом. И на него стол положили, прям натурально. Он лежит. Из-под стола и так почти не видно, а на него еще один взгромоздился, здоровый страшно. И бородатый. Меня одной такой бородой можно до смерти напугать, а он еще и на стол встал.
Показывали, в общем, как снег давит. Сильно давит, наверное. Если бы попрыгал тот, сверху – совсем натурально вышло бы. Наверное. Но тогда каждый раз нового под стол пришлось бы класть, а пойди, найди дураков каждый раз.
На самом деле я всех выступавших знаю, раньше встречались. Который серьезный с микрофоном – он Игорь Васильевич, еще его Загвоздиным называют. И Сондре, но Сондре – это он чтобы притворяться придумал, но у него почти не получается, потому что так его почти никто не называет. Который под столом лежал – тот Тёмыч. Артем, то есть, то же самое. Он крепкий, потому и под столом был. А сверху Антон стоял на нем, Большой. Но он и правда жуть, какой большой, я уже говорил. Так что никто не притворялся. Куда тут притворяться, когда снег падает.
Стою, значит, слушаю, лекция закончилась, никого не раздавили. И какая-то девчонка сидит рядом и говорит: потрясающе. Слово-то какое, потрясающе! Придумает тоже, как будто трясло ее. Замерзла, наверное, хотя тепло было. Говорю же – не понять этих девчонок никогда.
Да никого не понять. Вот остальные сидят, им говорят:
- Ну всё, что планировалось рассказать – рассказано. Задавайте вопросы! – Это лектор говорит.
А все молчат. Наверное, понятно всё. Я вот ничего не понял, как точно не попасться лавине, если кататься. А все поняли. Ну, я всё время такой, непонятливый. Вопросы тоже задавать не стал, правда, чтобы все не поняли, какой я глупый. Такие дела.
Все равно пора было Рождество праздновать, хотелось веселиться и пить что-нибудь, давно ж мечтал.
И началось! Жуть, как люблю такие сборища, пробирают до костей, что потом наутро даже просыпаться не хочется. Ну, вы понимаете, о чем я.
