Рассказывает Тамара Дудкевич, в начале войны ей было 7 лет.
- Мы ликовали, несмотря на то, что на улице был крепчайший мороз, кругом все завалено снегом. Чтобы в хате не замерзнуть, нужно было топить старенькую печку беспрерывно. В доме было пусто, осталась одна корова – наша кормилица. Одежды тоже не было, ходили, в чем попало. Дети вообще сидели в хате, не вылезая, одежды и обуви не было, чтобы гулять во дворе.
Но мы были счастливы: наши пришли. И вот через день после того, как прогрохотали наши танки, люди увидели, что на хутор надвигается громадная толпа, куча техники прямо ползет.
Мы обрадовались – наши, но это были немцы. Закутанные во что попало. Поверх своего тоненького обмундирования они на себя натянули все теплые вещи, какие сумели захватить у населения. К ночи весь хутор был переполнен немцами.
Наша хата была битком набита немецкими солдатами. В большой комнате кроме печки у окна, стоял стол большой, квадратный. В левом углу от двери, сбитые из досок нары, где спали все старшие дети и родители. А самые маленькие – я, Петя, Мая и Люся спали за печкой на лежанке.
Немцы лежали, сидели, стояли во всех углах, на всех скамейках, табуретках, где только можно было приткнуться. Только большой стол был свободен: на нем стоял полевой телефон, сидел за столом телефонист, накручивал ручку телефона время от времени, и кричал что-то на немецком языке. А в перерывах между телефонными разговорами, сняв свою рубаху, собирал вшей и громко, с треском давил их на столе.
Мы все сидели кучей за печкой, подальше загородив старшую сестру Раду от солдатских глаз. Мама стояла возле лежанки, закрывши нас своей спиной. Немцы, побросав свои портянки, обувь на печку целой горкой, захрапели.
Только один, мордастый, толстый немец никак не мог найти себе место, где приткнуться. Перелезая через тела спящих вояк, он подступил к маме. И стал показывать на нас, говоря: «Матка, киндер – киш». Мама перепугалась, хорошо поняв, что от нее требует немец. Но покачав головой, сказала – не понимаю.
– Не понимаешь? – закричал немец и стал расстегивать кобуру. Мы тоже поняли, чего немец хочет, чтобы мама выбросила нас, и освободила ему место за печкой. Сразу заревели в один голос от перепуга. Мороз был такой на улице, что мы бы замерзли до утра.
В это время открывается дверь, и в хату входят два молоденьких офицера. Увидев перепуганную маму, и кричащих детей один из них обратился к маме: «Что матка киндер хотят?» Мама отвечает, что он хочет детей выкинуть на улицу.
Каким-то образом, офицеры поняли ситуацию, повернулись к мордастому и один из них закричал на него по-немецки. Мы только поняли, что «в Германии киндер». Отшвырнули мордастого от мамы, стали вплотную по другую сторону печки, все портянки и обувь с печки пошвыряли прямо солдатам спящим на головы.
Затем вынули из вещмешков небольшой, аккуратный, очень белый кирпичик хлеба, консервы, поставили в котел разогреваться. Разогрев, открыли консервы, порезали хлеб на аккуратные ломтики, накладывали на них мясо из консервы и стали есть. Заметив, что мы жадными глазами смотрим на еду, всем нам дали по кусочку хлеба с мясом.
Потом мы стали маму теребить, что хотим писать. Но с печки слезть, и пройти к двери было невозможно, на полу покатом спали немцы. Офицеры поняли наши нужды и, беря нас под мышки, вынимали из-за печки, переносили к двери и мы бежали на холодину, писали, и бегом обратно. Таким путем наши спасители водворили нас обратно на печку. Так до утра они простояли у печки, как ангелы-хранители.
Мы к утру заснули, и были разбужены громкой стрельбой. Немцы повыскакивали, поспешно одеваясь, хватая одежду, какая под руки попадалась, даже наши подушки и одеяла утащили. Стали разогревать моторы машин. Но техника их тоже была не приспособлена к таким морозам. Они хватали тряпки, поджигали и разогревали моторы. К этим машинам, что завелись, цепляли другие и уносились, теперь уже на запад. А случилось вот что: на рассвете в хутор со стороны посадки влетел наш броневик. Видно, красноармейцы, в утренних лучах не рассмотрели – что это немцы, они были уверены, что это территория была занята нашими войсками. Вот так и ворвались прямо в гущу немецких войск. Немцы заорали: «Русс, наш, наш». Сидящие в броневике солдаты поняли свою ошибку, круто развернулись на месте и по той же дороге помчались обратно. Немцы спохватились, открыли огонь из миномета. Мина попала в топливный бак, броневик загорелся. Двое красноармейцев выскочили из броневика и скрылись в посадке, а водитель вывалился из машины весь объятый пламенем. Он катался по снегу, но не спасся, так и погиб.
Говорили, что один из жителей хутора, я уже не помню кто, прибежал к водителю броневика и стащил с него теплые валенки. Были среди наших поселян и мародеры.
Немцев как ветром сдуло после броневика. А мы, только вспоминая наших немецких офицеров-спасителей, молили бога, чтобы они остались живы и дошли до своего дома. Видно не по своей воле очутились они среди этих сальских степей. И в таких жестоких условиях, на краю гибели, они не потеряли своего человеческого облика, понимали, что и в Германии есть дети, нуждающиеся в тепле и еде. Поэтому поделились с нами своим, может даже последним, куском хлеба.