Предыдущая глава размещена здесь. Историю целиком можно найти на моем канале.
Глава 9. Раван по прозвищу Сыч
Скоро осень, и что-то неведомое, странное, как крик серого журавля, во весь голос зовет меня куда-то. Куда? Кто знает… Просто прочь отсюда, из этих мрачных каменных стен. Что ж, если разобраться, мне вроде бы ничего не мешает покинуть общину. Честно говоря, и прежде вещей, которые удерживали меня здесь, было немного. Всего две. Во-первых, долг. Во-вторых, страх. Да, именно так и никак не наоборот. Долг для меня всегда был превыше страха, есть чем гордиться. Но теперь мне все сильнее кажется, что я больше никому во всем белом свете ничего не должна. Так-то.
Пока мы на прополке, наскоро перекусив, отдыхали в тени, я подобралась к Кришу и спросила у него, в чем же мое предназначение. Он совершенно не удивился моему вопросу. Он, кажется, вообще не понял меня. Или понял слишком уж хорошо. «Предназначения не существует, – сказал он. – Это только слово. Есть только долг и только страх».
– Просто же тебе живется, как я погляжу. А если человек поклялся самому себе – я не говорю про других, но самому себе – сделать что-либо? – спросила я. – Долг и страх – это я понимаю, но что делать с клятвой?
– Очень глупо давать клятвы, – усмехнулся Криш. – У него предмет нашего разговора явно никакого особого интереса не вызывал. Долга и страха Криш, по-моему, тоже не признавал. – Люди меняются. Мы меняемся. Особенно нельзя давать клятвы самому себе. Перемены застигают нас врасплох, и это заставляет нас предавать и нарушать любые обещания. Мы все предатели, все до одного, иначе нельзя было бы жить на свете.
Вот и весь ответ. Да какой это ответ – так, информация к размышлению, праздная послеобеденная болтовня. Не понимаю, почему это все наши с таким восторгом слушают бесполезные разглагольствования этого маленького трещотки. Конечно, пока слушаешь его, готов с каждым словом согласится, в огонь и воду готов отправиться за эти слова. А потом, как поразмыслишь в одиночестве – и только голову чешешь: ну что он такого сказал хорошего? Да и вообще: как это все прикажешь понимать?
Вот и я после этого разговора, честно признаюсь, начала почесываться. В одну реку дважды не войдешь. И сказанного не воротишь, но, чем бы мне это ни грозило, я больше не желаю подчиняться той себе, какой я была в прошлом, пусть и не таким уж далеким было это прошлое. Не желаю я – и все тут! Я изменилась, я теперь другая. Если это значит, что я предала саму себя… да черт с ним, пусть значит, что угодно! Главное – я уже не та, что прежде. И, возможно, навсегда. Но об этом думать мне пока не хотелось. Положим за основу, что с долгом я рассчиталась.
А произошло это главным образом потому, что страха – прежнего, постоянно висящего над головой страха – у меня тоже больше нет. Не скажу, что он пропал так уж внезапно. Но факт остается фактом: дядюшки давно нет рядом, и я наконец могу свободно признаться себе в том, что я боялась его – в худшем из смыслов этого слова. Потрясающая мерзость этот страх.
А теперь… Ну, теперь-то я поняла, что существуют вещи более сильные, чем страх, более сильные, чем даже ненависть (про ненависть-то Криш и забыл сказать. Впрочем, это тоже ведь своего рода долг, не иначе!). Вот, например, трубочка, неторопливо выкуриваемая с Асани на заднем крыльце. Или густое вино, приправленное рассказами Виолы в ночном саду. Или даже шуточные потасовки с глупым, но, в сущности, очень милым Яннером.
Или вот еще что – страх за другого.
Дело в том, что вести от Александра в общину доходили редко, да и те были очень уж скудными и противоречивыми. Писем же от него и вовсе почти не приходило. Да и в тех, что все же доставлялись, проку мне было очень мало – об их содержании мне все равно мало что становилось известно. Но, по крайней мере, я знала, что Сет жив и достаточно здоров, чтобы писать, а это уже немало! Он воевал где-то на юге, был легко ранен, быстро поправился. Это я знала. Это знали все. Каково ему там? Что он видит во сне? И вспоминает ли – хотя бы чуточку, вскользь, – обо мне? На это вопросы мне никто не давал – и не мог дать – ответа. А они-то как раз и были самыми главными.
Вот если бы я могла отправиться туда, к нему… Могла защищать его и оберегать его сон, как жена или как пес – неважно… Глупость, конечно, но тогда я об этом мечтала… Мечтала… Н-да, поверить не могу, что это я – ма Тео, как здесь выражаются. Воздух, что ли, здесь какой-то особенный? Располагает к пагубным грезам…
Как-то теплым ясным вечером мы с Таильхо по своему обыкновению засиделись допоздна в саду, болтая обо всем, что ложилось на язык. И о здешнем воздухе – в том числе. Уж кто-кто, а Виола знала, насколько он опасен для тех, кто лелеет в душе злобу, и как легко им остаться здесь на бобах. Наговорившись всласть, мы разошлись – каждая своей дорогой. Виола твердой походкой, на которую не могло сильно повлиять даже местное молодое вино, которое мы с ней дули ведрами, отправилась проверять посты. Я же не спеша и куда менее твердо отправилась в свою конурку под крышей, продолжая размышлять о страхе, долге, воздухе и прочих превратностях судьбы.
В замке было темно и тихо. Ни одно окошко не горело, ни под одной дверью не было заметно полосок света, да и немудрено – время перевалило за полночь. Я пробралась к заднему крыльцу и пошарила рукой под порогом, доставая из тайника свечу, которую держала там специально на случай таких вот поздних возвращений.
На полпути к своей спаленке я услыхала в коридоре сердитые голоса. Да не то слово сердитые – так орать я бы, наверное, и на пожаре не смогла бы. Одного из спорщиков я узнала без труда: более громкий голос без сомнения принадлежал нашему громадую Саврето. Уж этот вечно надрывается так, словно караул кричит. А вот второй голос… ба! Да это же наш мышонок-библиотекарь! И где это он набрался такой наглости, чтобы посметь пререкаться с самим Великим магистром? Может быть, мир с ног на голову встал?
– Да я только воздухом подышать хотел! – оправдывался парень, но с таким апломбом, будто сам обвинял Саврето в нарушении режима.
– Воздухом?! – вопил Саврето так, будто весь замок собирался поднять себе в свидетели. – Это с дорожным-то мешком?! Без мешка не дышится? Думаешь, я не знаю, куда тебя опять несет, глупая твоя голова?.. Опять стащил у ма Риш курицу, припрятал, а теперь несешь своим потаскухам из Каро? Думаешь, я твой маршрут не знаю? Почище твоего знаю!
– Это откуда же, интересно знать, вы знаете потаскух из Каро? – с вызовом откликнулся мышонок.
Я прыснула и тут же зажала рот рукой. Ловко он поддел Саврето, ничего не скажешь, хотя я бы на его месте не стала так шутить – уж очень это походило на оскорбление.
Я остановилась под аркой смежного коридора. Чтобы попасть на свою лестницу, мне необходимо было как-то миновать ссорящихся, которые облюбовали себе место для выяснения отношения как раз у меня на пути. Мне совсем не хотелось становиться третьим участником этой безобразной сцены. Я-то в некотором роде тоже нарушала распорядок общины, хотя кур не воровала и в Каро не собиралась. Но Саврето ведь хлебом не корми дай кого-нибудь отчитать. А уж отчитывать меня – вообще, похоже, его любимое занятие. Поэтому я слегка попятилась, предусмотрительно закрыла свечу рукой и присела в ближайшей оконной нише, дожидаясь, пока Саврето наорется всласть и отправится спать или искать новых жертв своей глотки.
Наверное, он поймал библиотекаря, когда шел в свою спальню, она как раз на этом этаже, – размышляла я. А бедного очкарика понесло к черному ходу, не удостоверившись, что в особняке все спят. Только вот вопрос – а где это носило за полночь самого Саврето? Уж не по тому ли маршруту, что облюбовал мышонок?
– Недопустимое поведение! – гудел Великий магистр. – Я посажу вас на хлеб и на воду. Вы будете месяц в одиночку чистить скотный двор, ма Инно.
Я хихикала, зажмурившись от удовольствия. Мне, впрочем, жутко хотелось спать, да и выпитое вино давало о себе знать. Главное не заснуть и не проворонить тот момент, когда Саврето будет уходить. Если ему вздумается пройти здесь и он заметит меня… Нет, выносить нравоучения нашего громадуя у меня сейчас совершенно не было сил. А их было не избежать, пахло-то от меня далеко не молочком, а язык мог заплестись в какой угодно момент и ляпнуть что-нибудь совсем неподобающее. Нет, благодарю покорно, плавали – знаем. Я лучше камнем обернусь, чем дам Саврето себя заметить. Только бы не уснуть…
Я захихикала еще пуще, вспомнив, как месяц назад была застигнута Саврето при тех же обстоятельствах, почти в том же самом месте. И как сболтнула ему сдуру, что собирала для Асани грибы. Уж не знаю, почему, но упоминание о грибах Саврето воспринял как личное оскорбление. И совершенно серьезно велел Асани не давать мне еды два дня. Но потом, к счастью, совсем об этом забыл, хотя те грибы поминал мне частенько.
Внезапно у меня за спиной раздалось, точно эхо (безумное, истеричное эхо), такое же хихиканье, как мое. Я резко развернулась и выглянула из оконной ниши, но поначалу ничего не различила в темном коридоре. Меня даже жуть пробрала. Но потом я разглядела, что в двух шагах от меня стоит Раван по прозвищу Сыч. Он щурил мерцающие, как у совы, глаза и гнусно хихикал, странно перебирая пальцами у себя на груди.
– Что, матушка, – проскрипел он, когда понял, что я его заметила. – Что ты здесь? Неужто тоже дьявола изгоняешь? А то ли мне тебя изгнать? Вопрос!.. Не допускаю зла!
Глаза у него горели безумным огнем, а рот медленно растягивался в жуткую улыбку, и я подумала – уж не лучше ли выйти из своего убежища и добровольно сдаться на милость Саврето и слушать его ор, чем становиться объектом полночного бреда этого давно и успешно выживавшего из ума старикашки. Но тут, к счастью, Саврето закончил песочить очкастого недотепу Инно и у меня появилась хоть какая-то надежда попасть в свою уютную спаленку еще до наступления утра.
– Стой смирно, матушка, – неожиданно твердо, резко и, я бы сказала, осмысленно произнес Сыч, а затем решительно двинулся мимо меня молодой упругой походкой, будто это и не он вовсе только что шлепал губами и изображал из себя полоумного деда.
Я настолько удивилась этой перемене, что тупо наблюдала, как Сыч нырнул в арку, замер под ней на миг, тревожно озираясь, и бесшумно, как кошка, двинулся вперед. Удивленный возглас Саврето возвестил о том, что он также едва ли ожидал встретить здесь в этот час глупого старого Сыча.
Что-то здесь было не так – это я поняла сразу. И окончательно утвердилась в своем мнении, когда услышала за поворотом странные и до нелепости неуместные звуки – сперва резкий выдох и невнятный возглас, возню, а затем… А затем ужасающий хрип.
Я подскочила, как ужаленная, потом осмелилась выглянуть в соседний коридор одним глазом. Там было темно, как в подземелье, и я решилась выйти из-за угла, подняв свою свечу высоко над головой. Сперва я даже не поняла, что происходит, а потом просто-напросто отказалась верить собственным глазам. Такого просто не могло быть. Такого не могло быть нигде на земле, по крайней мере, по эту сторону отражений – вот что первым делом пришло мне в голову.
Картина и вправду была дикая до крика. Старый Сыч Раван, который всегда казался таким смирным и немощным, что его соплей можно было перешибить, теперь мертвой хваткой вцепился в Саврето, прямо ему в глотку, и душил Великого магистра. Мне показалось, что я схожу с ума. Пламя свечи как-то странно поплыло у меня в глазах. Сыч душил Саврето, который весил в два раза больше, чем все его тощее, увернутое в мешковатый балахон тельце!
Свое дальнейшее поведение я не могу объяснить ничем, разве что глубочайшим шоком. Скажи мне кто-нибудь еще полгода назад, что я сделаю нечто подобное… Да я не то, чтобы не поверила ему. Я бы просто на смех его подняла, не иначе!
В общем, поначалу я так и обмерла, потрясенная этой невероятной сценой из разряда ночных кошмаров (нет, вру, мне такое и в кошмарном сне едва ли могло привидеться!). Честно говоря, я уж думала, что никогда не начну шевелиться – такими долгими показались мне эти несколько секунд столбняка. Но мозг мой соображал очень быстро. В голове у меня вспыхнула сперва дикая радость, потом дикая злость.
Саврето тем временем справился с потрясением, которое вызвало у него это неожиданное нападение, и попытался оторвать от себя Равана. Напрасный труд – Сыч будто обезумел. Он только рычал в ответ на все попытки Саврето расцепить его руки и все теснее сжимал его горло.
Я видела, как на лице Саврето появился страх. Он попытался прибегнуть к последнему средству – своим чарам. И тут уж в его глазах появился настоящий ужас. Чары на Сыча не действовали. Значит, он был не просто одержимым. Он был заговоренным!
Мысли в моей голове метались, как сумасшедшие, но толку от них не было никакого. Впрочем, большого ума не требовалось, чтобы понять – Сыч не просто накинулся на Саврето в припадке безумия. Его явно подослали и очень хорошо подготовили. Ведь он здесь дольше, чем я, и ни с кем все это время не общался, он даже из замка не выходил!
Но об этом можно было подумать и в другой раз. А сейчас нужно было действовать – и быстро.
Кажется, мне потребовалась целая вечность для того, чтобы преодолеть пять метров, отделяющих меня от Саврето и Равана. По дороге я умудрилась аккуратно опустить свечу на пол. Сознание работало четко и ясно, но вот руки по-прежнему двигались вяло, как дохлые рыбы. Мое сознание в этот вечер творило воистину странные вещи.
Я вспомнила все, чему меня учили Виола и Яннер, и попыталась оторвать Сыча от горла Саврето при помощи грубой силы. Где там! Тело Равана стало будто каменное. «Точно заговорен! – стукнуло у меня в голове. – Не иначе!»
Тогда я попробовала пустить в ход свою нехитрую магию и пробормотала несколько заклинаний, сообщенных мне добрым дядюшкой. И снова без толку. Тот, кто дал Сычу задание напасть на Саврето, предусмотрел все, в том числе и возможность сторонней помощи. И он точно был сильнее меня.
Ругаясь на чем свет стоит, я отпустила Сыча, раздумывая, кого бы позвать на помощь потолковее. Но и голос плохо меня слушался, поэтому вместо того, чтобы крикнуть караул я только пискнула что-то невразумительное.
Тем временем глаза у Саврето начали закатываться, а колени – подгибаться. Он заваливался набок и только железные руки Сыча держали его в вертикальном положении.
Не отдавая себе отчета в том, что я делаю, я вновь вцепилась в Сыча мертвой хваткой. Позволить ему погубить Саврето, погубить просто так, глупо, дико – это было неправильно, вот и все, что я знала в тот момент.
Я будто сбесилась – оттаскивала Равана за локти, тянула за шиворот, царапала ему лицо и шею. Раван только молча мотал головой, стряхивая меня, как назойливое насекомое. Наконец ему удалось отбросить меня, но, отлетая, я прихватила с собой кусок его ворота и шнурок с каким-то медальоном, болтавшийся у него под одеждой.
Отшвырнув прочь этот хлам, я снова кинулась было на помощь к Саврето. Но необходимости в этом уже не было никакой – Сыч оставил Великого магистра в покое. Более того – он в совершенном изнеможении уселся на пол и принялся хрипеть, хватая себя за грудь скрюченными желтыми пальцами.
Зрелище было настолько омерзительное, что я с содроганием отвернулась.
– Ма Саврето, – позвала я дрожащим голосом и приложила руки к груди. – Вы живы?
Конечно же, он был жив. Изведешь его, как же!.. Великий магистр слабо шевелился в углу и тоже хрипел, но скорее от облегчения, чем от слабости. Глаза он не открывал, но естественный цвет лица к нему понемногу возвращался.
Я с превеликим удовольствием отметила про себя, что внезапное жестокое нападение Сыча стерло-таки неизменное выражение величавого и чванливого благодушия с красивого лица Саврето. Приятно, что тут скажешь!.. Но, что характерно, лично для меня было вполне достаточно видеть, как эта маска слетела в одно мгновение и как Великий магистр превратился в обычного человека – да еще и полузадушенного к тому же. Убивать его (а у меня не было ни малейших сомнений в том, что Сыч хотел убить Саврето) было уже совершенно излишним.
В этот миг из-за поворота на всех парусах выскочила злая, как черт, и одновременно явно перепуганная (чего с ней прежде не бывало), зато и совершенно протрезвевшая, как, впрочем, и я, Виола. Она, очевидно, тоже услыхала вопли Саврето, отчитывающего библиотекаря. А потом – и мои, конечно.
– Это что здесь такое? – хрипло спросила Таильхо.
– Сыч. – Я ткнула пальцем в Равана. – Он… По-моему, он хотел задушить Саврето. Ма Саврето, – поправилась я, заметив, что он открыл глаза.
– Сыч. – Виола моргнула. – Задушить Саврето. Шутишь, мать. – Она осеклась, разглядев лежавшего на полу Сыча и полусидящего в углу Саврето. С ее губ сорвался странный хохоток.
– Так и было, – пробормотал Саврето и с трудом поднялся на ноги. – Сыч хотел меня убить. Вцепился, как пес. Никогда бы не подумал, что у этого трухлявого пенька столько сил. Хотя… – Он призадумался, потирая шею. – Мои чары не действовали на него.
Он все еще хрипел, но прежнее высокомерие к нему уже вернулось.
А у меня в этот момент в голове снова стукнуло «Заговорен!» Это было важнее всего.
– Он был… У него был талисман или что-то вроде этого, – вспомнила я о том, как срывала медальон с шеи старика.
Но Саврето понял меня по-своему.
– Какой талисман? – спросил он, побелев, как мел и покачнувшись.
– Ну, простой… Он был заговорен, этот Сыч, точно говорю. На нем висел медальон, а когда я его сорвала с него, он ослабел и – вот… – Я показала на Сыча, который лежал без движения и, по-моему, уже не дышал.
Магистр смущенно кашлянул, покраснел, склонился над Раваном и жалостливо поцокал языком.
– Она имеет в виду оберег! – гаркнула Виола и оттеснила меня в сторону, буркнув: – Уйди, дуреха, то, что здесь произошло, тебя не касается.
Я была оскорблена до глубины души, но Саврето запротестовал:
– Ма Таильхо, напрасно вы так… Она спасла мне жизнь. Ма Тео, – ласково обратился он ко мне. – О каком медальоне вы говорите?
– Да вон о том. – Я неохотно показала на шнурок с медальоном, который отбросила прочь в пылу борьбы. – Это самый настоящий талисман, хотя и слабенький, конечно. Но от чар вполне способен защитить. Поэтому-то вы и не могли с ним справиться.
– Так вы сведущи в магии? – удивился Саврето, но в глазах у него светилась добродушная улыбка.
– Я видела, что вы пытались ее применить. Это я понимаю. – Я улыбнулась в ответ.
Виола тем временем подобрала круглый предмет на шнурке, который я сочла талисманом и повертела его в руках, а потом, пожав плечами, передала его Саврето. Тот остолбенел, едва прикоснулся к этой вещичке, и долго-долго, не отрываясь, смотрел на нее. Потом, потрясенный и растерянный, присел на ближайший подоконник. Такого лица я у Великого магистра не видела никогда.
– Ма Тео, ма Таильхо, прошу вас пройти со мной, – произнес он потом не своим голосом.
– А этот? – Виола деловито ткнула пальцев в распростертого на полу Сыча.
– А… – Саврето слабо махнул рукой, продолжая совершенно не походить на самого себя. – Он уже никуда не денется.
Мы с Виолой молча последовали за ним, недоуменно переглядываясь и делая друг другу всевозможные знаки. Он привел нас в библиотеку и сразу же направился к своему потайному шкафчику, где держал в полном секрете червонную для собственных нужд.
Налив себе добрую порцию, Саврето уселся в свое излюбленное кресло и невидящими глазами уставился прямо перед собой, теребя пальцами шнурок Сычева медальона. Нам он выпить не предложил, и мы с кислыми лицами уселись за стол напротив него.
Молчание затягивалось, и тогда Виола решительно задвигалась на стуле. Стул заскрипел. Виола закашляла. Саврето поднял на нас глаза и сжал зубы. Обычная самоуверенность возвращалась к нему, и он провозгласил, как водится, некстати:
– Я должен просить у вас прощения, ма Тео!
– С чего бы это? – спросила я не очень-то вежливо. Но и ситуация, сами понимаете, к вежливости не располагала.
– Я думал – это вы.
– Что я?
– Что это вас подослал ко мне Парамор. Подослал, чтобы шпионить и убить меня. Я знал, что он может. Он всегда стремился к степени Великого магистра, и он давал мне понять, что ни перед чем не остановится. Хотел, чтобы я отступил…
Я поперхнулась. Ну, не то чтобы мне было вовсе не знакомо имя Парамора… Но шпионить и убивать ради него – это с какой же стати?..
– А теперь-то вы почему решили, что это не я? – спросила в некотором смущении и все еще кашляя.
– Вот. – Саврето бросил мне медальон, который я сорвала с Сыча. На медальоне были изображены Солнце и Сириус. Лично мне это ни о чем не говорило.
Я подняла брови и вопросительно поглядела на Саврето. Тот ахнул червонную, словно воду, и пояснил:
– Парамор подослал Сыча. Это его знак. Он велел этому помешанному старику убить меня, для того и снабдил его защитой от моей магии.
«Да и от моей тоже», – промелькнуло у меня в голове.
– Но зачем? – прошептала Виола.
– После того, как я умру – и только после того – Парамор сможет стать Великим магистром ордена Братьев Жизни. – Саврето смиренно возвел глаза к потолку. – Я догадывался, что он планирует убить меня и занять мое место. Если бы не вы, ма… Регина…
Виола присвистнула, но, по-моему, не из-за того, что ей рассказал Саврето, а из-за того, что он назвал меня по имени.
– Я подозревал вас, ма Тео, – тут же реабилитировался Саврето. – Он налил себе еще, выпил и поднялся. – Я подозревал вас слишком во многом. Простите меня. Наверное, в старости я стал злобным и мнительным. А теперь пообещайте мне держать все произошедшее в тайне – вы обе. А затем вам лучше отправляться спать. О Раване я позабочусь сам. Обнаружу его завтра с утра. Скажу, что у старика был сердечный приступ. А может, мне повезет, и на него наткнется кто-то другой… А может, он жив и скоро очнется. Додумается же он скрыться?..
Мне хотелось провалиться сквозь землю от смущения, и я охотно пообещала хранить тайну. Да уж, воздух здесь и вправду необычный.
Из записок Пугала
У каждого человека свой Путь. Нельзя быть кем-то, кем ты не являешься, но можно и нужно стать тем, чем ты стать должен. Если человек не ищут свой Путь, тогда Путь находит человека. Весь вопрос в этом случае, как долго человек пройдет по нему.
Если человек нашел свой Путь и может пройти его до конца, значит, это и есть его Путь.
Нельзя выбирать свой Путь, как нельзя стать другим человеком, но твой Путь не будет ни сложнее, ни легче того, что ты можешь вынести.
Пока Путь не пройден, он еще не начерчен. Нельзя изменить или предвидеть то, чего еще нет, не существует. Его можно только создать.
Прошлое нельзя стереть – это часть Пути, оставшаяся позади. Но ошибки не имеют власти над тем, кто способен осознать тщету плутания в лабиринте.
Ошибки – часть Пути, а не утрата его. Это лишь указатели на дороге, по которой мы пытаемся продвигаться.
Мне кажется или я раз за разом повторяю все те же ошибки? Ошибки ли это на самом деле или просто излишняя щепетильность? Откуда бы ей взяться? Ведь умом-то я понимаю, что бояться мне в этой жизни нечего. Потому что слабый заслуживает только плети. Равный по силе достоин противоборства. А более сильный может только бить, гнуть и ломать меня, может победить меня и заставить отступить, но не более того. Пока ты жив, ты учишься на своих ошибках, а значит, однажды сможешь стать сильнее того, кто некогда мог тебя одолеть.
О чем это я? О том, что человек должен быть свободен хотя бы внутри. Внешней свободы не бывает. Слишком тесные у нас клетки. Слишком много у нас страхов.