Номен Нескио "Бетельгейзе" (военный приключенческий роман в 2-х частях).
Боль от того, что пламя спички, от которой я прикурил сигарету, обожгла мои пальцы. Дым, как будто, повис в воздухе не желая улетучиваться, вопреки всем законам земного тяготения. Нечто подобное я видел в научно-популярных фильмах о пожарах на космических станциях. Фантастическое поведение открытого огня и дыма в условиях невесомости. Заставив себя, буквально неимоверными усилиями, оторваться от кончика сигареты, мой взгляд наткнулся на большую группу людей, которая расположилась передо мной, группами и большой толпой, сидя на земле, стоя или полулёжа. Себя же я увидел сидящим на деревянном крыльце своего дома. Чудеса, однако. Вокруг было тихо, даже очень тихо, отсутствовали какие-либо звуки, ранее привычно наполнявшие окружающий мир, ветра и того не было. Но вот люди…. Они теперь пристально смотрели на меня, от чего я поперхнулся дымом от сигареты и громко закашлялся.
- Помочь? - участливо произнесла какая-то женщина и сделала, было шаг вперёд. Продолжая откашливаться, я жестом остановил её попытку приблизиться ко мне. Она оглядела своих спутников и вновь обратилась ко мне, - Номен, ты не узнал меня? Это же я…, Айза. Айза Ахтямова, а вот муж мой…, Коля.
- Оппа-а-а-а…!!!!- непроизвольно произнёс я.
Сигарета выпала и, вот незадача, прожгла мои штаны, я смешно замахал руками, пытаясь сбить уголёк. По толпе пронёсся гул.
- Ну и дела…, Айза. Но как…? Да ну…, какая еще Айза…? Простите, я может, мешаю вам пройти в дом? Вы к кому-то пришли?
- Ну как же какая я Айза…? Айза…, из буфета в Аламае. Ну…. Соберись же, Номен. Да что с тобой, пьян ты что ли? И пришли мы к тебе, - не унималась женщина.
- Может водки ему налить? - вмешался какой-то маленький человечек в брезентовом дождевике, - Так есть у меня небольшой запас.
- Не надо ему никакой водки, товарищ Капочкин…, дайте товарищу опомниться, - со знанием дела произнёс однорукий человек в плаще, из-под которого виднелся полувоенный френч, - Не прикасайтесь вообще к нему, а то он проснётся.
Я опять помахал рукой, как бы отстраняя предложение о водке. Кашель отпустил меня и теперь уже я с любопытством разглядывал присутствующих людей. Люди в военной и полувоенной форме, в телогрейках, бушлатах, ненцы в национальных одеждах, огромный пёс, более походивший на волка, и даже немецкие матросы, и солдаты времён Второй мировой войны. Всё это собрание было похоже на массовку при съёмках фильма.
- Но позвольте…. Так вы что же, получается из этого…, про подводную лодку что ли, а я, значит, сплю и вы явились сюда, в моём сне что бы…? Ну хорошо…. Так что же вам надо? Прям вот неожиданно для меня такое событие.
-Да, Номен…, иначе встреча с тобой ну никак не возможна, - опять заговорила женщина.
- А вот этот…, в ремнях…, это кто…, Пересвет, стало быть? - спросил я, указав на высокого, бородатого человека в рясе, перетянутой армейскими ремнями, начиная осознавать, что происходит.
- Да, Номен, это Пересвет и вот Саване с ним, а собачку не пугайся…, тем более что это волчонок Юнге, только вырос немного!!! Все мы тебе знакомы.
- Ну да, ну, да…, понимаю. Вырос волчонок, немного…. Каким же тогда он станет, когда окончательно повзрослеет, размером с быка что ли? Ну да ладно…. М-да-а-а, ну и дела, - протянул я, - Так чего же вы хотите от меня?
Высокий и статный военный, молчавший до сих пор, вышел вперёд. Его намерения угадывались легко. Презрение во взгляде, да и остальное поведение демонстрировали явно не дружеское расположение.
- Подождите-ка, чего тут болтовню разводить, - твёрдо произнёс он, поправив ремень, и обратился к остальным, - Не по-советски себя повёл товарищ…, как его там?
- Нескио…, - подсказал всё тот же маленький человечек в дождевике.
- Да…, Нескио. И что это за фамилия такая? Не наша фамилия…, иностранная…, тут мы, без всякого сомнения, будем еще разбираться. А так…, поглядите на него, это ж Ванька - русская рожа…, Нескио…. Да с него такой же Номен, как с меня…, параллелепипед.
От чего-то, он взял и сравнил себя с безобидной геометрической фигурой. Военный достал пачку папирос и не торопясь смял мундштук и закурил. Потом посмотрел на своих спутников. Никто не решился перебить его, он глубоко затянулся и продолжил:
- Так вот…, господин Нескио, коли такое дело, так надо было упредить власти, что, мол, так и так, идёт к нам враг на подводной лодке…, - при этом указав рукой на немецких матросов и солдат, - Смалодушничал этот мистер, попустительствовал, так сказать, вражеским действиям. Да к стенке его и расстрелять как врага народа соразмерно времени. А прежде допросить с пристрастием. Эх, много у нас еще контрреволюции затаилось.
- То есть…, позвольте…, как это расстрелять меня? - с неподдельным удивлением произнёс я.
- А так…, приставить к стенке и расстрелять без суда и следствия, как пособника врага, который допустил массовую гибель советских граждан в нашем тылу, - не унимался военный.
- Ничего я не допустил…. Полагаю, что вы есть товарищ Ерёмин, Василий Андреевич, - с некоторой улыбкой произнёс я.
- Да, я капитан НКВД Ерёмин и тебе я не Василий Андреевич и уж тем более не товарищ. А для таких как, ты Нескивов, я гражданин капитан, - напирал военный.
- А не много ли берёте на себя, тов…, гражданин капитан?
- А сколько Родина уполномочила, столько и беру. А уж такого клопа как ты, раздавлю, и рука не дрогнет. У меня с врагами народа разговор короткий.
- Кхе-кхе…- кашлянул в кулак, более для привлечения внимания, однорукий человек, который пресёк попытку угостить меня водкой, - Ну вот чего это ты опять разошёлся, Василий Андреевич? К тому же война, как я понимаю, давно закончилась, а ты всё воюешь, всё наступаешь.
- У такого преступления как предательство Родины и убийство советских граждан, товарищ Ралья, нет срока давности.
- А вы, очевидно, желали, чтобы сам Гитлер к вам на парашюте прилетел и был взят в плен? Ну тогда и делу конец, все живы и здоровы, - парировал я с некоторой иронией.
- Нет, ну он еще и насмехается над нами, - не унимался капитан.
- Да какой там…, вовсе нет никакого насмехательства. Вы все…, ну как бы вам объяснить…. В общем, вы есть плод моего воображения, герои моей фантазии. Так что ли.
- М-да уж, хорош фантазёр, ничего не скажешь. Да за такие фантазии в наше время, лесоповал показался бы тебе раем.
- Послушай, Номен, - опять вмешалась Айза, - Зачем ты так с нами? Ведь в твоей власти было сделать всё по-другому, все бы остались живы.
Я стал немного овладевать ситуацией:
- В том-то и дело, дорогая Айза, что вы хоть и придуманы, но будете жить до тех пор, пока кто-нибудь решится прочитать эту историю, пусть даже и вымышленную. Хоть один человек, способный к сопереживанию.
- Мы будем жить и каждый раз погибать…, умирать под шелест книжных страниц…, незавидная участь уготована нам тобой.
- Именно так. Что же поделать? Такова уж судьба книжных героев, - с некоторой грустью произнёс я, внимательно вглядываясь в эту толпу и пытаясь угадать, кто же из всех присутствующих детей был Горе. Я старательно искал этого мальчика.
- Позвольте, товарищ сочинитель…, а вот нельзя разве было так сделать…, ну что бы мы победили вот этих что ли, - вмешался Ралья, указав на немцев, расположившихся особняком от всех остальных, - Может надо взять и переписать эту нашу историю, которой не было. Ну…, что тут сложного? Так сказать, в угоду Родине и народу. Победа над врагом, вот главная линия советских писателей.
- А мы и так победили…, только вот какой ценой…, но победили всё-таки. А потом было безразмерное счастье всего народа….
- Счастье…? А какое оно и тем более безразмерное…? - теперь вступила в разговор девушка в цветастом платке и национальной одежде, что была рядом с Пересветом и держала его за руку.
- Это, наверное, которое дольше вечера, о котором ты написал, это когда потом видишь рассвет, а после, проживаешь день и снова вечер рядом с супругом, рядом с любимым человеком, а на столике закопченный чайник и морошковое варенье, запах чая, заваренного на сабельнике и нет ни в ком более нужды в этом мире…. И так до самой смерти, когда бы не явилась она. Но ты дал мне разве что самую ничтожную крошку этого безразмерного счастья в несколько часов, о бесконечности которого сейчас рассуждаешь, Номен. Ведь мне хотя бы сотую часть того счастья, которым ты одарил Айзу и Колю. Но отчего-то всё вышло не так справедливо. Чем же мы так не угодили тебе, Номен?
- Но, Саване…, - воскликнул, было, я, желая оправдать себя.
- Нет, Номен. Нет, не говори сейчас ничего о всенародном счастье после войны. Нет его, Номен и быть не может. Меня не интересует жизнь далее того места куда уходит Солнце, равно как и за порогом чума. Счастье рождается, когда есть возможность держать за руку своего человека и не отпускать уже никогда. И до тех пор, пока руки твои будут хранить тепло его ладони, этот мир будет для тебя счастливым и желанным, таким бесконечным, до тех пор, пока смерть не коснётся своими нартами верхушки чума и не призовёт одного из вас. И может быть…,- она тяжело вздохнула,- Очень даже может быть, проявив милосердие, заберёт и второго супруга с собой, не станет разлучать их, благосклонно скалясь своим ужасным, беззубым ртом, видя, как эти двое, возносясь на небеса, держат друг друга остывшими руками, при этом, улыбаясь, может от того, что уж точно они вечно будут вместе. А внизу, там, на земле еще некоторое время будут видны огни, теперь уже прошлой, теперь другой для них жизни, с которой они расстались без всякого сожаления. Ведь даже после смерти они вместе. Вот оно счастье, Номен. Самое малое, самое начальное, но всё-таки счастье. Но ты распорядился иначе, чего уж тут говорить о наших не родившихся детях. Но вместо детского смеха ты наполнил наше будущее жилище убийством и смертью. В себе ли ты был тогда, Номен?
- Но вы же моя выдумка, вас нет, я вас придумал, - вскрикнул я, защищаясь от нападок Саване.
- Это верно, нас нет и никогда не было. Ты нас придумал и убил, или уготовил страшную судьбу, о себе, тем не менее, ты позаботился, ведь в твоём сочинении с тебя даже волос не упал. Только и знаешь, что водку пьёшь. Ты страшный человек, Номен, так я скажу тебе, по совести, хоть и не имею права осуждать твои действия. А говорю сейчас с тобой, только из благодарности, что ты позволил мне объясниться с Пересветом, но более ничего.
- А чего, если человек…, ну там для аппетита или сна выпьет немного водки…, - начал было Капочкин.
- Заткнись, - грубо оборвал его однорукий мужчина.
Все замолчали.
Что мне было сказать Саване? Нет…, однозначным образом ничего. Правота суждений этой женщины посеяла сомнения в нужности моего написания о тех событиях. Ведь как эта женщина оказалась права, насколько искренне были её слова. Поистине Пересвет нашёл бы себе достойную партию в жизни. А ведь не сложилось и почему-то виной более всего были не враги с лодки, не лихое время, а, получается, что я сам. Но что было мне делать, как стоило поступить, писать правдивую ложь или лживую правду? А ведь история «Бетельгейзе» получилась именно не иначе как правдивая ложь, заставляя некоторых читателей поискать в мировой паутине да хоть бы сам посёлок Аламай, название которого возникло из имён моих младших дочерей Алла и Майя, или обратиться к историческим фактам о действительности захода немецкой подводной лодки к берегам полуострова Ямал или Гыдан. Был ли я в себе в то время? Был, наверное, потому как, иногда перечитывая написанное, я впадал в состояние невыносимой тоски и искреннего сочувствия к своим героям. Но не смог я тогда возразить Саване, насколько жестокой была её правда из придуманной мной жизни и уготованной судьбе.
Голоса стихли, стало настолько тихо, что звук пролетевшей мухи показался мне шумом двигателей бомбардировщика. Один из стоявших чуть поодаль немцев сделал шаг вперёд. Видя это, Ерёмин, несколько оживился, но товарищ Ралья остановил его, схватил единственной рукой за плечо.
- Тоже спросить чего-то хотят. Позволим им это сделать…, на правах победителей.
Поняв ситуацию, офицер, в знак благодарности, приложил руку к козырьку фуражки и произнёс:
- Fragen, Herr Neskio, wie viele Knoten sind moderne gegeben submarines diese Klassifizierung?
- Смотри-ка, козыряет как на параде, - произнёс один из подростков сидевший на бордюрном камне.
Я покачал головой и замахал руками, давая понять, что не понимаю немецкого языка. Вперёд вышел офицер в маскировочном комбинезоне и стал переводить:
- Господин Нескио, господин корветтен-капитан интересовает, какой быстро узлов ходить подводные лодки такой классификацион ваше сегодня время быть?
Ну что мне надо было сказать, когда я даже в глаза никогда в жизни не видел подводную лодку кроме как в фильмах:
- Переведите господину корветтен-капитану, что «Бетельгейзе» есть абсолютный вымысел дилетанта в морском деле. Всё, от верхушки перископа до киля есть моя фантазия, результат поверхностных интересов об устройстве подводной лодки и принципа её действия. И уж, тем более что я не знаю возможностей современных лодок.
Офицер перевёл. Подождав, пока он закончит переводить, я вновь обратился к офицеру:
- Постойте, господин офицер, спросите, что же стало с лодкой и капитаном, его же фамилия Рейнгхард?
Офицер кивнул и продолжил перевод:
- Если вы обо мне? То я дожил до глубокой старости и умер около десяти лет назад, в Латинской Америке, правда имя теперь другое, и не считает себя военным преступником. Он выполнял приказ своего правительства, что подобает делать каждому солдату своей страны. Он воевал с равными себе, то есть с солдатами вражеской армии. В общем всё как было написано.
Лицо Ерёмина стало багровым, и он, обратившись ко мне, угрожающе зашептал:
- То есть как это жив? Ты позволил ему уйти от ответственности и сейчас он здравствовал, нянькался с детьми, внуками и может даже с правнуками, как ни в чём ни, бывало, в Америке! Сидел там под пальмами и пил какаво? Ну ты и ти-и-ип.
- Действительно, товарищ сочинитель. Это просто возмутительно, - присоединился к Ерёмину товарищ Ралья, - Ты же советский гражданин.
- Да какой он гражданин, это гнида и предатель, - уже кричал Ерёмин.
Офицер понимавший русский язык стал без просьб переводить группе матросов слова Ерёмина и Ральи. Матросы закивали головами и стали негромко обсуждать ситуацию.
- Мистер сочинитель, - вновь спросил Ралья, - А товарищ Сталин?
- А товарищ Сталин переживёт вас на десять лет, - ответил я.
- Ну теперь понятно, откуда у нас появляются эти долгожители, - Ралья указал на Рейнгхарда, а потом на меня, - И им подобные Нескины.
- Ну ничего, придёт время, и этот писака к нам присоединится, и вот тогда мы по-другому побеседуем с ним, - подхватил Ерёмин.
- Господа, я просить извинить за себя и мои коллеги, - начал немецкий офицер, - Выражат мнение солдат Германии, я признаю вас как победитель и желать заявлений, что ни я, ни осталные мои товарищи, никогда не желали воеват с Россией.
Человек в форме корветтен-капитана сделал шаг вперёд и начал говорить. Хорнер стал переводить:
- Да, так ест, мне посчастье остаться выжить…, мне и мой экипаж. Я намерений и осознавай выводит «Бетельгейзе» из военных действий. Мы ушли в Южную Америку. И просить доверят мне, что эта война, как и вина мой народ германски не давай мне покой весь жизнь. Если мне будет позволять протянуть свои рука…, рука русские солдат, я огромной благодарить хотеть пожимать, но и после так не станет мой покой.
- Руку тебе протянуть, мразь фашистская? - глухо, почти охрипшим голосом произнёс Ерёмин.
Хорнер перевёл слова Ерёмина. Рейнгхард согласно закивал головой. Сняв свою фуражку, он отряхнул её, внимательно осмотрев. Он словно тянул время, которое ему было нужно для принятия какого-то важного решения. Какая-то трагичность повисла в воздухе.
- Что это за цирк мы тут наблюдаем? - произнёс было Ерёмин.
Но Рейнгхард, резко повернулся и посмотрел на него так, что все знавшие ранее капитана Ерёмина в первый раз увидели его несколько растерянным, смущённым или даже потерянным. И тут Рейнгхард резким движением надел свой головной убор, поправил куртку морского офицера и громко обратился к своим соратникам.
- Herrn! Stillgestanden! (нем. Господа. Смирно)
Все как один выпрямились, так же поправив военную форму. После чего корветтен-капитан приложил руку к козырьку своей фуражки, отдавая воинское приветствие. Его примеру последовал офицер-переводчик и унтер-офицер, стоявшие рядом. От неожиданности маленький человечек в дождевике громко икнул и для чего-то тоже поднял руку, задев пальцами, свалил шерстяную кепку на бок головы.
- Leider, es ist aller dass ich kann, verzeihen Sie (нем. К сожалению, это всё что могу, Простите).
Капитан обвёл всех присутствующих взглядом и опустил руку, а после, склонив голову не торопясь, минуя толпу, ушёл прочь.
Ерёмин поглядел на Капочкина, от чего тот опять громко икнул. Он подошёл к бухгалтеру и аккуратно опустил его руку, заботливо поправив сбившуюся на бок кепку, похлопав по плечу, прошептал:
- Вот так-то будет лучше, воин.
Все замерли от неожиданности. Мой язык прилип к нёбу, во рту было сухо. Я попробовал прокашляться, чем привлёк внимание остальных, которые перевели свой взгляд с ушедшего Рейнгхарда на меня.
- Вы знаете, наверно вот так должны заканчиваться войны. Конечно, было бы лучше, что бы они вообще не начинались. Другое дело, ожесточилось ли сердце солдата, или русские уже не те…?
- Ожесточилось или нет…, всё это лирика для сопливых гимназисток. Что по мне, так я готов многократно валить всяких там фашистских упырей, - вновь произнёс всё тот же подросток.
Я посмотрел на подростка и спросил:
- Ты Сова?
Подросток сплюнул и недовольно произнёс:
- Ну кому Сова, а кому и Андрей Михалыч!
- Десять миллионов лет тебе всего лишь, по космическим меркам. Совсем ничего.
- Ты чего, дядя, какие там миллионы? Ты о чём вообще? Да я даже толком и бабу-то не пощупал. Можно сказать, что вообще в руках не держал. Ну да это моё…. Вот тут шкет один интересуется, нельзя ли ему вернуть его альбом с марками? - и подтолкнул впереди себя стоящего мальчишку, — Вот ему, марки верни. У нас тут ещё чудные есть, но мы их не интересуем, им вообще кроме друг друга ничего не надо. Эй, Балтика…! Твою ж мать а? Нет, ну я не могу смотреть на эти любовные сопли.
Он окликнул кого-то сзади толпы, но ответа так и не последовало.
- Видели, этого Ромелу со своей Жульетой…. Ну так что с альбомом-то?
Я пожал плечами:
- У меня нет альбома…, к сожалению.
Мальчишка посмотрел на Сову. Сова, помедлив, тоже подёрнул плечами:
- Видишь, чудес не будет. Нет твоих марок.
Волк, сидевший до этого, поднялся, разминая лапы и потягиваясь всем телом, открывая пасть с мощными зубами. Ерёмин оглядел все и произнёс:
- Ладно, чего уж там. Пошли отсюда. Более нам тут делать нечего.
Постояли они всем своим сказочным собранием, да и исчезли…. Может, обидел я их…? Может другого ждали от меня? Но нет у меня способностей исполнить их желания, мне действительно было жалко альбом с марками Лёвы Скрипки, сгоревший в интернате после попадания мины с «Бетельгейзе».
- А ведь они правы…, - раздался голос, от которого я вздрогнул, и тут же продолжилось, - Не поворачивайся…. Так и сиди…. И даже когда мы закончим наш разговор, не поворачивайся что бы посмотреть мне вслед.
- Горе? - окликнул я, - Андрей Вселовдолович….
От волнения я совершенно запутался в отчестве моего знакомого. Мир изменился, с невероятной скоростью по небу неслись тёмные облака. Каждые пятнадцать секунд вставало и садилось огненно- красное солнце, сменяя огромную луну на, постоянно сером небе. Необычайно сильно и почти неестественно гудел ветер в трубах и чердачных перекрытиях. Стоявший за моей спиной человек переступил с ноги на ногу, от чего громко скрипнул деревянный настил крыльца и вновь произнёс:
- Да, это я…. Ты вот что…. Не верь в приметы, если снится покойник, то он пришёл за тобой. Рано тебе пока туда…, в этом мире есть ещё дела. По крайней мере, я не за тобой сейчас явился, за других не скажу, это не моё. А для успокоения помяни, где и как…, сам знаешь. Их не суди и не обижайся. Не отчаивайся, если тебя станут осуждать, я единственный не стану этого делать, а это уже не все и с этим фактом стоит считаться….
- Но вас нет и это тоже факт, - ответил я.
- Меня нет здесь. Не думай, что со смертью всё заканчивается, - ответил мне всё тот же голос.
- Простите, а вы видели своих друзей…? Ну там, в вашем мире, - спросил я.
Человек помолчал и ответил:
- Нет…, да и зачем? Что скажу я им? Вот я, Горе, вот каким стал, и кто виноват, что меня не убили тогда? И какого отношения мне ждать от тех пацанов? Ведь равными мы уже не будем, не будем теми, кем были тогда, а то ещё и пошлют куда подальше. Эти могут и на возраст не посмотрят. Я понимаю их, и ты постарайся понять. Моя вина, что я дожил до преклонного возраста, а ты живёшь, потому что они погибли. Там остался тот солдат, с напильником в горле, который, может быть и не выстрелил в твоего деда, и вообще уже никого не убьёт, никогда. Как знать, как знать….
Он замолчал и в возникшей паузе я замер и явно услышал:
- Ха-а-айль…! Ха-а-айль…!
- Это море…, волны накатываются на берег, - ответил на мой немой вопрос Горе, - Не правда ли…, какая странная аналогия?
- Халмер - Сяде далеко от моря…, тут лишь река, - сказал я.
- Поверь, сейчас есть море…. В секунды твоего сна много удивительного и непонятного, но тебе лучше этого не знать.
- В секунды…?
- В секунды, в секунды…, твой сон, это всего лишь несколько секунд видения….
Словно от ветра волосы на моей голове шевельнулись. Он вздохнул и добавил:
- Прощай ещё раз, Олежек. Не опускай руки, действуй, у тебя всё получится и помни, что стреляют друг в друга в своём большинстве, это обыкновенные прежде люди, но теперь они солдаты, а влияют на них и делают из них убийц, ничтожное меньшинство, пользующееся властью. Братские могилы не для них, уж поверь, о своём последнем пристанище они уж позаботятся.
Половицы скрипнули, и очередной порыв ветра сыпнул в мои глаза мелкий песок, заставив непроизвольно заморгать, а затем и вовсе закрыть веки, протирая их, чтобы избавиться от неприятной рези. Почувствовав некоторое облегчение, я открыл глаза и увидел совершенно тёмную комнату своей городской квартиры и лишь пробивающийся сквозь шторы свет ночного города позволил мне разобраться в реальности.
И вновь протяжное:
- Ха-а-айль…! Ха-а-айль…!
На экране телевизора, вскидывая руки в приветствии, толпа людей буквально сходила с ума и тут же опять тот мальчик из блокадного Ленинграда. Руки и мальчик, руки и мальчик…. С одной стороны слёзы восторга от обожаемого фюрера, а с другой счастливое и несколько застенчивое лицо ребёнка перед камерой кинохроники, вывезенного из окружённого города. Как же все они одинаково счастливы.