Я родился и до 23 лет жил на Сахалине. Друзья часто спрашивают: каково это — жить на острове?
— Да ничего особенного, — отвечаю я. — Земля под ногами твердая, небо над головой — прозрачное, трава — зеленая. В общем, все как везде. Но это только внешне. Сознание островного жителя отличается от сознания континентального. Объяснить это трудно. Я просто расскажу, как я впервые в сознательном возрасте попал на Большую землю.
Я сидел на работе и писал очередную слезомойку о том, как провинциальная девушка полюбила уголовника. Они познакомились по переписке, она дождалась его из зоны, они прожили вместе полгода, а потом он ее убил и отрезал ей голову. У меня был эксклюзив — фотографии обоих любовников, воспоминания убитой горем матери, материалы уголовного дела. Я придумал хороший заголовок «Потеряла голову от любви». Я знал, что он будет на главной странице, и в четверг газету расхватают в течение нескольких часов после того, как она появится в киоске. Недавно мамина соседка тетя Лариса умоляла меня не писать больше о трагедиях. Газету они читают всей семьей — тетя Лариса и две ее дочери. Над каждой человеческой судьбой рыдают взахлеб. Зарекаются не покупать больше газету, но каждый четверг чуть свет идут в ларек и покупают свежий номер. Это похоже на наркоманию. Тетя Лариса умоляла меня не писать о плохом, но я только посмеивался над ней. Человеческие трагедии кормили меня и поили. Писал я, что называется, левой ногой. Редакционный магнитофон надрывался хриплым голосом Сергея Шнурова.
Мне было до безобразия скучно жить. Моя мечта давно исполнилась. Я стал известным на всю область журналистом, меня узнавали на улицах, приглашали в качестве гостя в различные телепередачи. Популярность сначала мне очень нравилась, потом я к ней привык, а потом стал уставать от нее. Придешь, бывало, в ларек за хлебом или портвейном, а в тебя пальцами тычут. А ты в этот момент небрит, одет как попало, а то и вовсе пьян. В общем, стал я своей популярностью тяготиться.
Южно-Сахалинск, который еще год назад я воспринимал как мегаполис, стал мне тесен. Казалось, что каждого второго прохожего я знаю в лицо. Тем более что каждый второй прохожий мне улыбался, а каждый пятый со мной здоровался.
Я сидел, погруженный в свою депрессию и работал. Раздался звонок, я взял трубку.
— Деня, друг, ты там еще живой? — раздался пьяный голос моего бывшего начальника.
— Живой, а чего мне будет-то, — обрадовался я.
Кто бы мог подумать год назад, когда я устраивался на работу в газету «Жизнь», что грозный и неприветливый мужичище, от одного взгляда которого хотелось залезть под шкаф, когда-нибудь станет мне другом? Как и обещал, он сделал из меня человека. Точнее, он сделал из меня журналиста. Мы стали близкими друзьями. Он много рассказывал о больших городах — Москве, Петербурге, и больше всего — о своем родном Нижнем Новгороде. Я слушал с большим интересом. У меня в голове не укладывалось, как это можно целый час ехать с окраины города до его центра. За это время я могу из Южно-Сахалинска съездить в Корсаков и вернуться обратно. Я не понимал, как можно на теплоходе плавать по реке и не цепляться килем за дно. Да и какое удовольствие плыть вдоль берега? Все равно что кататься на велотренажере. В свою очередь, я от души смеялся над наивностью континентальных жителей, которые думают, что живая креветка такая же скрюченная и красная, какой они видят ее в тарелке на столе, и брезгливо корчатся, когда при них ешь живыми морских улиток.
Создав первый на Сахалине таблоид и сделав его самой популярной газетой, Василий Дмитриевич вместе со своей командой уехал домой. Сахалинская редакция осталась работать, полностью сформированная из местных кадров. Мне было скучно и завидно. Я остался вариться в своем болотце, а мои друзья умчались в неведомые мне дали, где кипит настоящая жизнь. Где люди разговаривают протяжным и мелодичным волжским говором, где пароходы плавают по рекам, а поезда ездят под землей.
— Василий Дмитрич, как я рад вас слышать, — несмотря на то, что мы были друзьями, я никак не мог обращаться к своему бывшему шефу на ты.
Мы проговорили больше часа. Вспоминали веселые редакционные посиделки, поездки на море, о том, как мы, свесив ноги, сидели на отвесном утесе и любовались проливом Лаперуза. А прямо под нами из воды торчали глупые морды нерп и тюленей. Они с любопытством разглядывали нас. Мы были для них еще большей диковинкой, чем они для нас.
— Бросай ты свою работу, — в пьяном порыве предложил мне Василий Дмитриевич. — Плюй на все и приезжай в Нижний. Я тебе Кремль покажу.
— А вот возьму и брошу! — твердо решил я.
Дописав статью, я написал заявление на увольнение. Отрабатывать две недели меня не заставляли. В тот же день выдали расчет. Я накупил гостинцев, подсчитал, что у меня остается, и понял, что на самолет денег не хватит. Ну что ж. Отличный повод осмотреть все достопримечательности Транссибирской магистрали.
До материка я добирался паромом. В хорошую погоду они отходят из Холмска несколько раз в сутки. В отличие от пассажирских теплоходов, паромы называются незатейливо — «Сахалин-7», «Сахалин-8», «Сахалин-9» и т. д. Паром имеет длину около 130 метров и высоту около 20 метров. Рядом с ним чувствуешь себя букашечкой. Паром швартуется к пирсу кормой и открывает свои недра. В него заезжают железнодорожные составы четыре ряда по восемь вагонов. Затем заезжают фуры, потом машины поменьше. А потом уже заходят пассажиры.
Качки в привычном смысле слова на пароме не ощущается. Он слишком большой и слишком тяжелый. Ощущения во время шторма более напоминают катание на лифте. Долго едешь вверх, затем вниз.
Порт Ванино мало чем отличался от моего родного Корсакова. Те же пирсы с портальными и мостовыми кранами, горы песка, щебня, металлолома, те же сопки вокруг города, те же хрущобы.
Я дождался поезда и отправился в Хабаровск — ближайший город, через который проходит Транссибирская железная дорога. Виды за окном по-прежнему ничем не отличались от привычных мне сахалинских пейзажей. Разве что количество отечественных автомобилей удивляло. В очереди на бензоколонке я насчитал пять «Жигулей» против одной «Тойоты». Я был потрясен. Не думал, что на свете так много «Жигулей». Первый культурный шок ждал меня в Комсомольске-на-Амуре. Наш поезд обогнал трамвай. Самый обычный трамвай советского производства вызвал у меня бурю эмоций. Я даже закричал от радости. Мой восторг разделила соседка по купе, которая тоже впервые уехала с Сахалина.
Пожилой сосед смотрел на нашу радость с искренним недоумением. Ему этого было не понять. Представьте себе, что есть на свете какой-то человек. Ну, например, Арнольд Шварценеггер. Вы тысячу раз видели его по телевизору и в кино. Вы знаете, как он выглядит, где он живет и кем работает. Когда вы видите его на экране, он не вызывает у вас никаких эмоций. А представьте себе, что вы идете по улице, и вам навстречу идет он. Вы сможете остаться равнодушным? Вот так же я не смог сдержать свои эмоции при виде трамвая.
В Хабаровске у меня было несколько часов. Я отправился гулять по городу. Мне очень захотелось сфотографироваться на фоне Амура. День был пасмурный, и я долго сидел на набережной в ожидании кого-нибудь, кто мог бы щелкнуть меня. И этот кто-то появился. Это был пожилой мужчина северной народности. Я принял его за нивха и поинтересовался, не с Сахалина ли он родом.
— Позвольте представиться, — мужчина картинно снял шляпу и протянул мне руку. — Великий нанайский писатель Андрей Пассар.
— Прямо-таки великий? — переспросил я.
— Дело в том, — с улыбкой стал объяснять мой собеседник, — что я единственный нанайский писатель. Кроме меня, среди нанайцев нет ни одного писателя, стало быть, для нанайского народа я — великий.
Разговорившись с Пассаром, я узнал, что он действительно переехал в Хабаровск с нашего острова, и что он много лет дружит с великим нивхским писателем Владимиром Санги, имя которого известно каждому сахалинцу и далеко за пределами острова. Андрей Пассар с удовольствием дал мне автограф. Он звал меня к себе на чай, но меня уже ждал поезд №1 Владивосток-Москва со звучным названием «Россия». Меня ждала вся Россия — новые люди и бесконечные приключения.
Путь до Хабаровска занял у меня чуть более двух суток. До Нижнего Новгорода предстояло еще семь суток в пути. Я без устали часами смотрел в окно. Под размеренный стук колес перед моими глазами проплывали города и села, глухая тайга, дальневосточные сопки, сибирские Саяны, как будто сошедшие с этикетки любимого лимонада, озеро Байкал. Менялись климатические пояса. Каждый день приходилось переводить часы. Каждый день становился на час длиннее.
Более всего меня беспокоило то, что я с каждый днем все дальше удаляюсь от моря. Людям, которые первый раз выходят в океан, известно чувство тревоги, когда берег скрывается за горизонтом. Чувствуешь себя оторванным от мира, беспомощным и беззащитным муравьем, отданным на милость стихии. Похожее чувство было у меня, когда я представлял, что на многие тысячи километров от меня нет моря. Я всю жизнь жил на берегу. Море кормило меня, давало мне силы. По ночам по потолку моей комнаты каждые пять секунд пробегал луч от маяка. Даже когда во всем городе не было электричества, маяк работал, вселяя надежду не только в сердца моряков, но и в мое сердце. А летом, когда можно было спать с открытыми окнами, меня баюкал низкий гул буйков, предупреждающих штурманов о подводных рифах. Весь этот мир неумолимо отдалялся от меня с каждой секундой.
Соседи по купе успели смениться несколько раз, а я все ехал и ехал. Где-то в Сибири ко мне подселили семью глухонемых. Стало очень скучно. Я не понимал, о чем они говорят, а им было неинтересно со мной. Единственным моим собеседником был их пятилетний сын. Благодаря этой семье мне удалось разгадать загадку, которая интересовала меня на протяжении всего моего пути.
На каждой большой станции в поезд входила большая группа глухонемых. Они торговали книгами и журналами. Поезд был длинный, и торговцев было много. На следующей крупной станции они выходили и пересаживались на встречный поезд. Таким образом они не уезжали далеко от дома. И так было на протяжении всего Транссиба. Меня мучил один вопрос. Почему именно глухонемые? Они держат этот рынок и не позволяют пробиться на него никому? Но как им удается держать рынок по всей стране? Да и зачем так держаться за этот рынок? Не думаю, что там они получают какие-то сверхприбыли. Неужели нет в России другой работы для этих людей? Ведь с точки зрения логики торговля для человека, не умеющего говорить, — не самое подходящее занятие. Ответ на этот вопрос я получил благодаря своим попутчикам.
На одной из станций в вагон ворвалась ватага парней с сумками, набитыми книгами. В наше купе заглянул один из них. Он протянул моему беззвучному соседу стопку книг. Тот жестом показал, что ему не нужно. Парень, увидев, что попал на глухонемого, просиял. Перекинувшись с моим соседом парой жестов, он кинулся в коридор и показал своим друзьям, что тут едет свой. В течение пяти минут купе набилось так плотно, что яблоку некуда было упасть. Устроили такой галдеж, что я в ужасе забился в угол своей верхней полки, опасаясь, что меня пришибут. Так эмоционально они махали руками. Собрание продолжалось около часа. Видимо, торговля в этот день у парней не удалась, но они выскакивали из поезда счастливые. Я понял истинную их цель. Торговля книгами — лишь способ оправдать то время, которое они тратят на поиски своих собратьев. В то время интернет был уделом избранных, и благодаря таким вот бригадам книготорговцев инвалиды по слуху узнавали, как и чем живут их собратья в других регионах. Такой была моя версия, и до сих пор никто не смог ее опровергнуть.
В Нижний Новгород я прибыл с опозданием на восемь часов. Василий Дмитриевич, пока ждал меня на вокзале, успел уже неоднократно напиться и протрезветь. Его лучший друг Жуков, с которым он приехал встречать меня, уже уехал почивать. На его место приехала подруга — Таня Горева, журналистка одной из ведущих газет Нижнего Новгорода.
Я вылез из поезда с 10 рублями в кармане. Я боялся, что Василий Дмитриевич не дождался меня и уехал. Куда податься в незнакомом городе без денег? Увидев огромную фигуру своего бывшего шефа, я бросился его обнимать. После трех дней, проведенных в обществе глухонемых, я не мог остановиться и без конца тараторил, рассказывая обо всех приключениях, случившихся со мной по дороге.
Мы приехали на самую отдаленную окраину города — в Седьмой микрорайон. Было уже поздно, и я не видел, куда меня везут. Была середина осени. Василий Дмитриевич привез нас на такси в пустующую трехкомнатную квартиру своего друга. Там царил жуткий беспорядок. Хозяин жил у своей девушки, а сюда время от времени приезжал выпивать с друзьями. После бурных пьянок никто в квартире не убирался. За несколько лет жилье превратилось в настоящую клоаку. Особо воспитанные гости вытирали ноги, выходя из квартиры, чтобы не тащить грязь в подъезд.
Таня брезгливо окинула взглядом гостиную. Взгляд ее остановился на интимном предмете женского туалета, висящем на люстре. Видно было, что висит он очень давно.
— Знамя былых побед? — с укором взглянула она на Василия Дмитриевича.
— Скорее былых поражений, — виновато вздохнул он.
— Надо будет здесь прибраться, — заметил я.
— Давай не сейчас, — предложил Василий Дмитриевич. — Утро вечера мудренее.
Мы до глубокой ночи просидели за столом. Пили пиво и ели привезенную мной сахалинскую рыбу. Я рассказывал о своих странствиях. Мы смеялись до боли в животе.
Я проснулся в шесть утра, на Сахалине в это время был уже час дня. Мой организм еще не перестроился на местное время, и я не мог спать дольше, несмотря на то, что лег всего несколько часов назад. Я попытался растолкать своих вчерашних собутыльников, но был послан в грубой форме туда, куда не знаю дороги.
Я прибрался в гостиной, вымыл посуду и сварил макароны по-флотски из купленных накануне Василием продуктов. В 11 часов проснулись мои друзья, мы купили пива и продолжили вчерашнее застолье. Таня в этот день впервые в жизни прогуляла работу. Своему начальнику она послала сообщение на пейджер о том, что у нее проблемы с пищеварением. В ответ пришли соболезнования от редакции.
Ближе к вечеру к нам присоединился старый друг Василия и Татьяны — известный в Нижнем тележурналист Михаил Кузнецов. Как и накануне, мы весь вечер смеялись и выпивали.
На следующее утро я опять встал раньше всех, навел порядок в кухне и в туалете, приготовил завтрак. Татьяна опять прогуляла работу, уведомив начальство о том, что проблемы с кишечником у нее продолжаются, в ответ получила новую порцию соболезнований от редакции. Миша Кузнецов тоже прогулял в этот день работу. Он оказался алкоголиком и, проснувшись, залпом выпил полстакана водки. К обеду он уже спал, а мы до слез смеялись, читая его пейджер. Сначала его начальник интересовался, не случилось ли чего, потом стал грозить увольнением, потом следовали сообщения, в которых не было ни одного литературного слова, потом пошли мольбы и воззвания к совести, поскольку «эфир горит», потом последовало увольнение, потом еще один шанс сохранить работу, потом опять ненормативная лексика, потом опять мольбы…
Вечером приехали еще два журналиста Катя и Сережа Костины. Они рассказали нам, что в журналистских кругах ходят всевозможные слухи. Якобы каждый день где-то на окраине Сормова при загадочных обстоятельствах пропадает по одному журналисту. Будто бы уже несколько редакций недосчитались своих сотрудников. Мы снова выпивали, смеялись и пели под гитару. Сережа и Катя оказались более стойкими, чем их предшественники. Они не остались ночевать, опасаясь, что их редакции тоже осиротеют.
Утром все повторилось — я навел порядок еще в одной комнате и приготовил завтрак. Таня опять не поехала на работу. Ее коллеги были потрясены тем, что расстройство желудка длится так долго. Когда проснулся Василий Дмитриевич, я напомнил ему, что он обещал мне показать Кремль. Он потянулся к телефону.
— Маришка, у тебя есть дома фотографии Кремля? — заговорил он. — Бросай свою работу, бери отгул и приезжай к нам в Седьмой. Я тебя с таким чуваком познакомлю, будешь кипятком писить.
Маришка была заместителем редактора одной из нижегородских газет. Она уже была наслышана о нехорошей квартире, в которой рушились карьеры журналистов, и о диком жителе тундры, на которого, как на ученую обезьяну, ездили смотреть со всего города привилегированные особы. Она была несказанно рада приглашению и действительно отпросилась с работы. Она привезла пачку открыток и карту Нижнего Новгорода. Мои друзья устроили мне увлекательную экскурсию, показывая открытки и сопоставляя на карте, где какие достопримечательности расположены.
Вечером Маришка уехала. Она очень дорожила своей должностью. Но свято место пусто не бывает. Проезжая мимо, на огонек заглянул хозяин квартиры Серега Бубнов. Он забежал на пять минуток. Возвращаясь из командировки, вспомнил, что во время одной из последних пьянок он оставил в квартире лекарство для спины.
Серега выпил и стал жаловаться на жизнь. Он рассказал, что его никто не любит. Его сожительница и ее мама все время требуют денег. Хотя он очень хорошо зарабатывает, им все время мало. Работодатели — бывшие бандиты, открывшие сеть магазинов автозапчастей. Они совершенно не жалеют его, гоняя три раза в неделю в Тольятти за товаром. Большую часть жизни он проводит в кабине «Газели». У него болит спина и то, что находится ниже. Завтра ему нужно снова ехать в командировку, и он приехал за каким-то снадобьем, на которое он возлагал свою последнюю надежду. Серега и вправду очень хромал.
На следующий день ни в какую командировку Серега не поехал. С тех пор он больше никогда не появлялся ни у своей возлюбленной, ни у своих работодателей. Дня через три его пассия пришла выяснить с ним отношения. Услышав доносившийся из квартиры шум и смех, она попросила позвать к ней Сережу, но открывший дверь Василий Дмитриевич затащил ее в квартиру. Она вошла в гостиную. За столом сидели незнакомые ей люди, а Сережа стоял посреди комнаты в одних трусах и колпаке Деда Мороза. Он играл на электрогитаре и низким басом пел песню, припев которой звучал примерно так:
Ля-ля-ля-ля и ду-ду
Ля-ля-ля-ля и ду-ду
Ля-ля-ля-ля иа иа и ай-ду-ду
При этом он улыбался так, как не улыбался уже много лет. Может быть, с самого детства. Он выглядел абсолютно счастливым. Брошенная женщина долго смотрела ему в глаза. Сережа был пьян, но вполне адекватен. Ни один мускул на его лице не дрогнул при виде бывшей пассии. Он продолжал петь и радоваться жизни. Женщина заплакала и убежала. В дверях она встретилась с двумя бритоголовыми мужиками. Это были работодатели Сергея.
Они были обескуражены видом своего работника, которого до этого самого момента считали вполне себе конкретным пацаном. Песня была очень длинная, казалось, что она никогда не кончится.
— Серега, ты же нормальный пацан, — начал увещевать его бывший шеф. — С кем ты пьешь?! Они же лошары.
— Может быть, даже пидоры, — добавил его заместитель.
Еще совсем недавно за одно только предположение о том, что я могу быть педерастом, я мог бы кому угодно воткнуть в глаз вилку. Но в данных обстоятельствах коллеги Сережи выглядели настолько комично, что сердиться на них было невозможно. Пожалуй, они были еще более комичны, чем Серега.
— Пойдем, Серега, мы тебя домой отвезем, — продолжал увещевать директор. — Хочешь — отпуск тебе дам. Съездишь в Египет, развеешься.
— Пойдем, Серега, не пей с этими … — поддерживал заместитель. — Как ты людям потом в глаза смотреть будешь?
Наш певец вдруг прервал свою песню:
— Колокольчики-бубенчики ду-ду, я сегодня на работу не пойду! — весело продекламировал он и запел песню Петра Мамонова «Буги-вуги», которая начинается словами: «Я уволился с работы, потому что я устал».
Работодатели ушли как оплеванные. А мы продолжили наше бурное застолье. На следующее утро все повторилось.
Дни тянулись. Приближалась осень. На десятый день несварения желудка Таню уволили из газеты и настоятельно попросили приехать написать заявление по собственному желанию. В противном случае ее грозили уволить по статье. Василий Дмитриевич в этот день расщедрился и свозил меня посмотреть на Кремль. Мы прошлись по Покровке, прогулялись по территории Кремля и зашли в распивочную с поэтическим названием «Крестьянка», расположенную в областном Доме крестьянина. Заказали «сто грамм и иичко». Там нас нашла грустная Татьяна. Мы предложили ей отметить увольнение, и она согласилась. После третьего «иичка» мы отправились в Седьмой, где нас уже ждала благодарная публика, которую в наше отсутствие развлекал Сережа Бубнов.
Так прошел первый месяц моего пребывания в Нижнем Новгороде. Потом мне захотелось работать, но о журналистике я и слышать ничего не хотел. Тем более что в большинстве нижегородских редакций меня не то что на работу, но даже на порог не пустили бы. Слухом, как говорится, земля полнится. Я пошел работать на стройку.
Вы прочли рассказ из цикла "Бог любит Дениску". Это сборник автобиографических произведений невеликого русского писателя. Прочесть другие рассказы из этого цикла можно, кликнув по хештегу #бог любит дениску
