Номен Нескио "БЕТЕЛЬГЕЙЗЕ" (военный приключенческий роман в 2-х частях).
Летний вечер, даже более чем странный, 2015 года, но абсолютно необъяснимый по ощущениям, выгнал меня из квартиры в городе Тюмень, где я занимался ремонтом и описанием своего видения происходивших событий на воюющей Украине в мистическом сочинении под названием «Я - украинский солдат. Кома». Моя семья унеслась в южную сторону нашей страны, предоставив меня самому себе, теперь изнывающим от творческого кризиса в «самопальной» литературе и на ремонтном поприще в оклейке обоев. Всё моё творчество так и лежало в неприкосновенности ни коим образом ни подвигая на трудовые подвиги. Количество пустых бутылок увеличивалось, а неиспользованная связка обоев оставалась нетронутой. И вот теперь какая-то внезапно нестерпимая потребность к алкоголю до этого мне неизвестная, заставила меня направиться в ближайший ночной супермаркет. По пути в очередной раз я пообещал себе, что больше не поддамся на подобную слабость, и вот именно это обстоятельство не нашло другого повода приблизить меня к событиям периода Второй мировой войны, которые происходили в Арктической части Советского Союза в 1943 году.
И снова «Бетельгейзе…, Бетельгейзе…, Бетельгейзе…».
Следуя в магазин, я иногда замедлял ход, вглядываясь в ночное небо, даже запнувшись один раз о поребрик. Но у меня была надежда, что все эти навязчивые образы и звезда, и дети исчезнут после того, как я выпью водки, за которой сейчас спешил.
Уже ближе к полуночи, зайдя в пустой торговый зал супермаркета, я незаметно засунул во внутренний карман куртки бутылку водки, прихватив еще какую-то закуску и сок, направился на выход. Сидевшая на кассе знакомая мне женщина, которую все называли «Верунчик», приветливо поздоровалась и приступила к своей работе, попутно поинтересовавшись как мои дела и через секунду абсолютно потеряв всякий интерес к своему вопросу. Вытащив бутылку водки, я спрятал её за коробку с соком, чтобы скрыть своё нарушение административного законодательства от камер видеонаблюдения, и не испортить слабо развивающуюся карьеру Верунчика. Она улыбнулась по-свойски и «пробив» мой товар, вдруг как-то мгновенно переменилась в лице, на котором появилась явная тревога. Позади меня, казалось бы, в совершенно пустом магазине, невесть откуда, появился пожилой мужчина и встал в очередь за мной. Но всё бы ничего, но у этого покупателя в корзине тоже лежала бутылка водки. Наши шансы на приобретение алкоголя в запретное ночное время уравнялись. Расплатившись, я взял свою покупку и направился к банкомату снять денег на мелкие расходы и тут услышал голос Верунчика:
- У нас продажа спиртного только до двадцати двух часов! Вы опоздали!
- Барышня, милая моя, ну я прошу вас, продайте мне эту бутылку, - стал уговаривать кассира пожилой покупатель.
- Я не милая…. Ходят тут…. И вообще…, что это значит продайте? Я из-за вас не собираюсь лишиться работы, к тому же штраф на магазин и у меня неприятности…, в общем, это не то, чего бы я желала так сильно в этой жизни!
Покупатель примирительно усмехнулся:
- Жаль, что не милая…. Жаль, что необоснованно так плохо к себе относитесь. Но, поверьте мне, вы далеко не страшная….
- Чё…? - глаза Верунчика округлились, заблестев от слёз маленькими озёрами.
Услышав зарождавшуюся перепалку, я от досады сжал губы и виновато развёл руками, совершенно забыв о бутылке, зажатой под мышкой. Раздался звон битого стекла и все трое уставились на растекавшуюся лужу с характерным запахом.
Мужчина попытался успокоить Верунчика, тут же забыв про меня:
- Простите…, глупость сказал, виноват…, я хотел сказать, что вы вполне даже симпатичная женщина, при ответственной должности, если уж вам не нравится определение «милая». Эх…, - вздохнул покупатель.
- Я может и милая, но не твоя…, старый пенёк, а всё туда же…, полюбуйтесь на него, маньяк какой-то, - попробовала исправиться кассирша, - Знаете, гражданин, вы тут давайте мне не хамите…, алкаш…, явился он…, водку ему, видите ли, продай! Ага…, щас…! Компоту попьёшь, - понесло Верунчика.
Ну хорошо, хорошо…, уж простите старика, - согласился он, терпеливо выслушав тираду кассирши, — Вот что…, мы так поступим…, а пригласите-ка сюда, пожалуйста старшего или кто тут есть. Я хочу узнать вот почему ему можно? - сказал мужчина, указывая на меня, — А мне нет.
От этого заявления я неосознанно разжал руки, и теперь пакет с грохотом опустился на пол. «Золотая коронка» из арандоля на несколько секунд засверкала из открытого в недоумении рта Верунчика, приковав мой взгляд.
- Тьфу ты…, - сплюнув на пол, произнёс я вслух, выйдя из кратковременного стопора, неосознанно сравнив сверкание зуба кассирши с сюжетом о звезде.
Я мысленно ругал себя за подобную неосмотрительность, и это обстоятельство мешало мне вернуться домой. Нужно было исправлять ситуацию, пока этот наблюдательный покупатель действительно не поднял шум.
Я быстро подошёл к кассе и обратился к кассиру:
- Верунчик, пробей ему, пожалуйста, эту водку. Ну чего шум поднимать. Я у тебя в неоплатном долгу до конца жизни.
- А чё он…, вот этот…, тут хамит мне, - указала она пальцем.
Решимость в голосе сменили нотки плача, обиды. Помолчав секунду, она всхлипнула, две слезы, одна за другой, выкатились из её глаз:
- Между прочим, я женщина…, я устаю на этой каторге. А тут явился какой-то и обзывает меня…, оскорбляет. Я сейчас охрану крикну…. А мне, между прочим, ещё…, неважно сколько лет. Нашёлся тут…, всё ему расскажи, да покажи…. Я ещё молодая…, вот! Но на сегодня с алкоголем всё! И не проси!
- Нет, не прошу, не буду. Дай мне что-нибудь, я уберу, - обратился я к Верунчику.
Всхлипнув, она посмотрела на меня и ответила:
- Иди уже, я сама всё сделаю.
Посетитель молча стоял, улыбаясь ей. Ситуация обернулась в его пользу. Выговорившись, Верунчик покорилась, указав, что моё место в числе должников в последней десятке трёхнулевого числа, тем более что действительно было бы лучше решить эту внезапно возникшую проблему на месте, не поднимая шума. После чего быстро покинул магазин, чтобы ни привлекать внимания к инциденту. Выйдя на улицу, я закурил сигарету, мучаясь муками совести перед кассиром. Выпустив в небо струйку дыма, я так и остался стоять с поднятой головой опять не в силах отвести взгляда от ясного ночного звёздного свода. Вскоре появился и тот мужчина. Я чувствовал, как он остановился рядом, и глубоко вздохнув, достал пачку сигарет:
- Позволь твою зажигалку? - обратился он ко мне.
- А…? - вздрогнул я, оторвавшись от неба, - Чего…?
- Я прошу разрешения воспользоваться твоей зажигалкой, - повторил свою просьбу старик.
- А…, ну да…
Я передал ему зажигалку, и он в знак благодарности кивнул головой. Закурив, незнакомец продолжал стоять рядом, так же вглядываясь в небо.
- Красиво! - тихо, на выдохе произнёс дед.
Так мы и стояли на крыльце, задрав головы вверх, любуясь этой бесконечностью, почти одновременно выпуская сигаретный дым.
- Тебе можно было хотя бы сок забрать из пакета. Там же кроме водки ещё что-то было? - участливо поинтересовался мужчина.
— Вот скажи мне, откуда ты взялся…? Батя…. А? — спросил я его.
Это желание спросить было сильнее, чем вообще не ввязываться в разговор.
- Мне кажется, что ты знаешь ответ, - ответил он, - Прости, я не специально. Такой же покупатель, как и ты…. Просто так получилось.
Так получилось, - зло подумал я, испытывая неимоверную вину перед Верунчиком и удовлетворение от того, что смог выказать своё неудовольствие виновнику магазинных бед.
- Ладно, отец, пойду я уже. Прощай, - более смягчившись, сказал я, и направился было в сторону дома.
- Подожди-ка, - он окликнул меня, - Ты же выпить вроде как собирался? Так давай вместе…, у меня тут хата рядом. Я угощаю, коли так получилось….
- Да и у меня хата рядом, - ответил я, - Не…, ты это…, давай - ка сам…, а я пойду. Спасибо.
- Ну как знаешь.
Я отошёл на несколько метров и остановился. Тот старик всё еще стоял на крыльце и курил. Подумав несколько секунд, я вернулся, подойдя к нему.
- Ты, отец, вот что…, на тебе зажигалку. У меня еще одна есть.
- Ну да, ну да…, - произнёс он, выбросил в урну «бычок», подхватив свой пакет с продуктами и злосчастной бутылкой водки, и уже на ходу обратился ко мне, абсолютно не обращая внимания на моё предложение, - Пошли, чего уж маяться. Посидим, поговорим. Я вижу тебе тоже заняться нечем.
Я даже не смог ничего сказать, ни отказаться, ни согласиться. Я просто как загипнотизированный пошёл за ним, ещё раз оглянувшись на освещённый зал магазина. Верунчик сидела, низко склонив голову поднеся руку с платком к лицу.
- Жалко мне эту женщину, - сказал он.
- Да она так-то хорошая, с пониманием, - начал я оправдывать Верунчика, - А тут запрет на продажу, что поделаешь. Но она знакомым даёт…. Хм…, в смысле водку даёт, я хотел сказать.
- Ну да, ну да, я понял, что водку даёт, такое время, что тут поделаешь, - согласился дед.
- Слышишь, мужик, а ты вообще кто, а? - наконец спросил я.
- Да так, никто. Живу тут. Ну как и ты, - ответил он и мы вошли в подъезд девятиэтажки.
Поднявшись на лифте, он открыл дверь своей квартиры. Жилище одинокого человека всегда сразу бросается в глаза. Тем не менее, в квартире был порядок, хотя быт устроен более чем скромно. Мы прошли на кухню.
- Ну вот, тут и посидим. Ты чего, на ночь глядя, в магазин - то пошёл? С женой поругался что ли?-спросил хозяин.
- Да нет. Моя семья на юге, в Сталинграде…, я один пока. Ремонт у меня и всё такое дома…. Вот даже не знаю, как так получилось.
- Ну понятно. Ладно, присаживайся, давай выпьем…, в Сталинграде…. Чего посуху трепаться. А от чего Сталинград - то? Волгоград же…?
- Ну так, - ответил я, - В общем…, Сталинград и всё. Я так называю этот город.
Я начал разглядывать своего случайного собутыльника пока он наливал по рюмкам водку и делал закуску. «Зоновские перстни» украшали пальцы рук. На вид ему было что-то за семьдесят, но держался он хорошо. Такой ухоженный, бодренький старичок с гривой седых волос, небольшой бородкой, он более походил на писателя Эрнеста Хемингуэя. Мы выпили молча. Он налил еще.
- Скажи, отец, а ты что совсем один тут живёшь что ли? - нарушил неловкую тишину я.
- Один, один…, так уж сложилось что один, - ответил он, - Ну давай повторим.
Мы опять выпили. Некая практика общения научила меня не задавать вопросы категории людей, ранее имевших проблемы с законом, твёрдо соблюдая правило о том, что если они захотят, то сами всё расскажут. И это был как раз тот случай, когда мне нужно было ждать, чтобы узнать о своём сотрапезнике что-то.
- Ну…, чем живёшь? - наконец спросил он.
- Да так. Ничем. Работа, семья, дом. Ну в общем как большинство, как все. А в свободное время книжку пишу о войне, - постарался я «пропиарить» своё единственное художество.
- Ну да, сейчас многие ничем живут. Странное время…. Книжку пишешь? Интересно. Да еще и о войне?
- А ты…, то есть вы? - решив, что моя очередь задать вопрос о нём вполне естественна.
Он от чего-то глубоко вздохнул:
- Ну я вот тут, живу и уже тоже ничем. Просто живу и всё. Давай-ка еще «махнём».
И он опять разлил водку. Мы снова выпили и закурили, заполнив кухню дымом.
- Ты воевал? - спросил старик.
Я отрицательно покачал головой.
- А вы…? Вы воевали?
Водка развязывала язык и делала более уверенным меня в задавании вопросов.
- Да можно сказать, что не воевал. В Отечественную мал я еще был, а потом сидел…. А ты писатель, стало быть?
- Да нет, просто что-то типа хобби что ли. В общем, убиваю время.
- Убиваешь…? Убиваешь…! – как-то странно произнёс это слово, с двумя разными интонациями, наполнив его именно тем смыслом, которое оно имело, заставив меня задуматься.
- Я хотел сказать, что нашёл себе занятие в свободное время, - попробовал оправдаться я.
Он согласно кивнул, видя моё замешательство, и произнёс:
- Ну а как тогда ты пишешь о том, чего не видел? Хотя если есть способности и правильно использовать информацию, то написать это не проблема. Так ты способный значит? Издаёшься уже?
-Не…, не издаюсь, денег нет. А про способности не знаю. В общем, пишу для себя более и без всякой перспективы.
- Послушай-ка, писатель. Вот есть у меня некая история. Может тебе интересно будет? - оживился мой собеседник.
- Извините, но я про это не буду писать, - ответил я, указывая вилкой на его пальцы рук.
- А…, ты про это…. Да нет, там другое. История такая…. В общем, в 1943 году это было, мне тогда девять годков случилось. Я попал на Север с родителями, правда, еще до войны. Мой отец водил конвои, боцманом на «Марсельезе», а мать по приезду почему-то и как-то очень быстро заболела перед самой войной и умерла, даже не знаю, что за болезнь такая? Мы жили в маленьком посёлке Аламай. Его сейчас уж нет, после событий и восстанавливать не стали, кому нужно это захолустье, тем более что раскатали его сильно.
- А где был такой посёлок? - спросил я, демонстративно показывая свой интерес к рассказу, хотя мне было абсолютно всё равно.
- Да тут, в Тюменской области, на Ямале.
- Кто «раскатал» его?
- Так немцы…, фашисты. Лодка, будь она неладна…, подводная лодка заходила….
- Как это может быть? Немцы…, фашисты в Тюменской области? - заинтересовался уже и я, - Да ладно тебе…. Ну вот Мурманск, Архангельск тоже кажется…, там да, шли бои. А на Ямале…, да ну, это выдумки.
- Было, тем не менее. Дети там погибли. Товарищи мои по интернату. Я так скажу, страшно было…, очень страшно…, но, никто не побежал, не отступил.
Он поднялся со стула и подошёл к окну, открыв створку.
- Вообще дети войны несколько другие, чем современные. Они быстрее взрослеют. Они совершенно не такие. Мне с некоторых пор, стало вдруг непонятно, ну почему о событиях в Арктике так мало информации. Вот юбилейный год нашей Победы и нет вообще ни слова. Ведь нормальный человек, сталкиваясь со смертью, не делает разницы между гибелью одного близкого человека и миллионов незнакомых ему соотечественников, хотя как говорят, что масштабная гибель — это не трагедия, это статистика с чем я лично никогда не соглашусь. Я видел своих одноклассников, с которыми бок о бок жил в интернате, которые лежали на земле и смотрели в небо, туда куда подались их невинные души…, души маленьких солдат своей страны. Мой друг, который умер у меня на руках, шептал мне перед смертью о том, что теперь я могу взять его марки себе. Понимаешь…? Его более всего заботила судьба небольшой коллекции, которая и даром-то не нужна никому, но очень уж сильно он ей дорожил. Ему уже не было больно, ему было только холодно. Мне иногда кажется, что я до сих пор вижу его кровь на своих руках. Ты понимаешь меня?
- А кто же их так? Немецкий самолёт? — спросил я.
- Нет, не самолёт. Люди с подводной лодки. Десант.
- Ну да…, простите, - виновато произнёс я, кляня себя за рассеянность, - Вы говорили, что это была лодка. А позвольте узнать ваше имя, ведь мы до сих пор незнакомы. Моё имя Олег, - теперь водка делала своё дело, но я старался быть внимательным к деталям истории.
- А меня ты можешь называть Андрей, Андрей Всеволодович (далее А.В.). Вообще в интернате, а потом и на малолетке, меня называли Горе.
- Какое-то мрачное прозвище? - сказал я.
- Да нет ничего мрачного. Всё от фамилии пошло, знаешь ли, детская фантазия по - своему работает. Фамилия моя, Максимов, ну и пошло - поехало, Максимов, от неё Максим…, Максов, тогда как-то не знали, а если Максим, то значит Горький, как писателя, ну а коли Горький, значит, получилось Горе. Вот так всё просто.
Мы снова выпили.
- Но позвольте, как же так, а вот льготы, которые положены в таких случаях…? - проявляя уже настоящий интерес, спросил я, - Как же такое может быть?
- Ну может…, как видишь, тем более что я сидел…, потом уже правда…, на «малолетке» ..., сначала. Ты вот что, Олег, помоги мне. Тут такое дело. Могу ли я просить тебя сопровождать меня, я хочу съездить туда, на то место. Понимаешь…? В долгу я перед ними, погибшими там. Но вот мой возраст. В общем, мне нужен надёжный спутник. Все расходы будут мои, правда на комфорт рассчитывать не стоит, но вот голодать не будем. Я почти десять лет готовился к этой поездке, собирая деньги.
- Я понимаю вас, - несколько растерявшись от такого предложения, проговорил я, - Но куда надо ехать-то?
- Сначала до Салехарда, потом дальше на Север, по Обской губе в сторону Карского моря до посёлка Дровяной, а дальше туда чего уже нет на свете, но есть память. Ты подумай. Я не тороплю тебя с решением, это очень серьёзно для меня. Я должен там быть. Ради памяти пацанов и девчонок, да и вообще там много тогда кто остался. Я по дороге тебе всё расскажу, если ты вдруг решишь согласиться. Один батюшка и фельдшер чего стоят. Ну а теперь давай-ка еще выпьем, ты меня прости всё-таки за магазин, ну правда неловко вышло.
Я махнул рукой, и мы выпили еще. Посидев немного, он обратился ко мне:
- Теперь позволь мне пойти отдохнуть. Моя норма водки подошла к концу. Возраст как-никак. Подумай хорошенько, что я тебе сказал, а там и очень возможно, что тебе эта поездка пригодится. Прощай покуда, Олег. Запиши мой номер телефона. Я буду ждать твоего решения. Мне необходимо быть там…. Да…, и вот еще что…, если решишься, то мне нужны твои паспортные данные…, это…, в общем, это для заказа билетов и брони в гостиницах.
Я направился к себе домой, который был всего-то в следующем дворе. Погибшие дети из какого-то интерната, немецкая подводная лодка, какой-то батюшка, альбом с марками, холод смерти, этот странный покупатель Андрей Всеволодович…, всё перемешалось в голове, сознание, которое к тому же лихо раскручивалось порцией алкоголя. Почему-то сейчас мне казалось, что вот случись отправиться в путь сию минуту, я бы собрался, не раздумывая вовсе, но оставив предложение для осмысления на трезвую голову я, с такими мыслями достиг своего дома присев у подъезда на лавочку. Поездка на Север…, вообще это звучит заманчиво, к тому же перспектива развеять летнюю тоску несколько впечатляла. В какой-то момент я поймал себя на мысли, что мне захотелось позвонить прямо сейчас этому старику и объявить о своём согласии.
Сон окончательно пропал. Я всё думал об этом человеке, о его судьбе не смотря на то, что он очень мало чего рассказал о себе, но вот его цель поехать туда, где в детстве ему пришлось пережить не самые счастливые моменты, казалась мне благородной. Глядя в потолок, я пытался представить каким мог быть альбом для марок и сами марки в то время, какими были дети того военного времени попавшие под каток войны. Что пришлось пережить тем людям, жителям этого поселка, название которого у меня совершенно вылетело из головы. Мне виделось как этот человек, мой новый знакомый, будучи тогда совсем мальчишкой, сидел перед телом своего раненого друга, крича от бессилия: «Лё-ё-ё-ёшка-а-а…, Лё-ё-ёшка-а-а-а…, не уходи, я спасу тебя. Смотри на меня, только не закрывай глаза, прошу, не закрывай, ты должен жить, … Лёшка-а-а-а…». Слёзы заливали его лицо, перепачканное сажей, но он не стыдился их тогда. А Лёшка замолчал, так и остался лежать с открытыми глазами. Он уже не трясся от холода, стуча зубами. Погиб Лёшка, девять лет ему было тогда.
- Постой, - поймал я себя на мысли, - А почему именно Лёшка? Надо позвонить этому Андрею Всеволодовичу и узнать имя того мальчика, который погиб и завещал коллекцию марок. Непременно надо спросить.
Поднявшись с дивана, я нашёл в альбоме фотографию своего сына, на которой ему было лет девять или десять и долго, не отрываясь, смотрел на неё. Там был мой сын, мальчишка и мне не верилось, что вот такой же Лёшка мог погибнуть тогда в бою, на руках своего друга. В какой-то момент я засомневался в своём новом знакомом, вернее будет сказать в его психическом состоянии. Трудно было представить этого старика девятилетним мальчишкой. Но то, что он пережил, вообще не умещалось у меня в голове. Осознавая, насколько люди уязвимы и беспомощны перед стихией войны, мне стало страшно и неуютно в своём пустом доме.