1. Помещик
Елисей Гаврилович Кульков оставил службу в городе и поселился в поместье, доставшемся ему по наследству от дяди. Нрава Елисей был степенного и немного мечтательного, что, впрочем, свойственно многим молодым людям.
Дядя преставился рано. Его разгульная жизнь, обжорство и пристрастие к алкоголю сказались на поместье чрезвычайно. То немногое, что после расчёта по долгам Елисею удалось сохранить, в состоянии находилось плачевном. Крыша дома текла: как дождило за окном, так комнатная девка Глашка с плошками да тазиками так и носилась по дому. Порог прогнил, набекрень заваливался. Дощатый хлев подпирался жердями, дабы не сложиться ему карточным домиком. Иные постройки держались крепко лишь потому, что глубоко вросли в землю и являли собой, скорее, полуземлянки. За яблоневым садом ухаживать бросили: нестриженые ветви рассыпались, сделав ряды непроходимыми, бурьян местами встал в рост, а то и выше. Небольшой лес у подножья горы, бахча у реки, злаковые поля и молочное стадо – с десяток худосочных бурёнок – доход приносили скудный. От болота проку и вовсе не было.
Елисей ни душу, ни спину не рвал – занимался хозяйством так, будто прожить рассчитывал не меньше века, и за долгое то время всё потихонечку поправить, укрепить, подстричь и причесать так, как мечталось. В грёзах же являлся Кулькову светлый, обласканный солнцем сад, полный наливными яблоками, и непременно каменные тропинки повсюду. Вместо болота виделось круглое озерцо с лодкой у причала. В лесу, чистом от бурелома и сухостоя, всякого зверья столько, что аж места им не хватает; высунется лиса на луг, а Елисей по ней из ружья, не слезая с брички, палит…
К охоте новоиспечённый помещик питал особую слабость, потому дожидаться сказочного изобилия терпения не имел. Да и как дожидаться, если в картузовском магазине нарезные берданки из военных запасников всего-то по двадцать пять целковых! Грех же, ей-богу, за такие деньги не купить! Так и купил, и следующим же утром собрался проверку покупке учинить, но приспичило вдруг по нужде. С этого самого момента пошло у Кулькова всё кувырком и наперекосяк. Добежал до уборной, дверь за собой захлопнул, присел и… обронил в самую дырку ингушский кинжал, за который намедни три рубля Картузову отвалил! Хоть плачь, честное слово!
В лес Елисей отправился расстроенный неожиданной утратой, в раздумьях, в подсчётах – стоит ли ему чистильщиков нанимать или махнуть уже рукой и забыть, не вспоминать вовсе. Не вспоминать не выходило, зато накручивать себя, взвинчивать нервы получалось лихо.
Последняя капля упала с неба: и в прямом, и в переносном смысле. У подножья горы, где Кульков намеревался подстрелить кабана, ворона капнула на кумачовую его поддёвку. Вскипел Елисей, с ненавистью вскинул берданку и пальнул в гадину.
В ворону промазал, а попал во что-то здоровенное и жуткое, летающее и мигающее, невесть откуда взявшееся. Ранил чудище! Упасть оно не упало, но жалобно так заблеяло, накренилось, окуталось дымом и, судорожно трясясь, начало полого заваливаться.
Решив, что случайно подстрелил не иначе, как самого змея Горыныча, Елисей, не разбирая пути, драпанул домой, не дожидаясь, пока змий-подранок порвёт его в клочья. Сказки-то – ложь, а когда над собственной головой летает казан размером с дом, да ещё искрами сыплет, как в них не поверить?
Вглядываться в сторону горы быстро вошло в привычку, но к лесу Кульков с неделю близко не подходил. Помалкивал, а то ещё примут за сумасшедшего или пропойцу – век не потом отмыться.
Однако скоро любопытство одолело страх. Кульков закинул за плечо берданку, засунул за пояс ещё и дядин именной наган, истребовал у Глашки самый большой кухонный тесак и, прочитав «отче наш» у образов, отправился к горе.
2. Сыщик
В полицию Григория Андреевича Чуева не взяли из-за хромоты. Какую ногу за то винить, Чуев и сам не знал. То ли правую, что выросла чуть длиннее, то ли левую, что не догнала напарницу. Чувство справедливости, юношеская наивность и максимализм гнали Григория обивать казённые пороги, доказывать, что в сыскном деле, которому он намеревался посвятить жизнь, более востребована голова, чем ноги. Однако почти везде в ответ получал он простую житейскую мудрость:
«Лишь крепкая пара ног, милостивый государь, и то по прошествии определённого времени даёт право голове получать жалование!».
Скоро разочаровавшись и устав от укоризны, от нахлебничества, Чуев подал прошение на скромную вакансию в один из акционерных банков.
– Вашей рукой писано? – поинтересовался управляющий.
– Моей.
– Таланту не должно прозябать в гардеробной! – объявил управляющий и предложил Григорию место писаря.
Отставить в сторону чернильницу и скинуть ненавистные нарукавники Григорию помог случай. Довелось как-то ему переписывать служебные бумаги, в коих заметил он некоторые неточности. Дотошные выяснения привели к разоблачению жульничества с векселями и закладными, о чём и было тотчас доложено управляющему.
Мечта посвятить жизнь сыску впервые проявилась в образе маленькой комнатушки со столом, электрической лампой и железным ящиком, который горделиво назывался сейфом. Григорию поручили перечитать, перепроверить целую гору исков, расписок, прошений, концессионных соглашений и прочего, чему названия предстояло ещё определить или назначить. Многие не смогли бы, не выдержали, заскулили бы от одного вида завалов пыльных бумаг, бросили бы всё и сбежали. Многие, но не Чуев, усидчивость которого подчинялась мечте беспрекословно.
И снова Григорию улыбнулась удача. Что именно раскопал в архиве, он и сам представлял смутно, а толком разобраться не дали. Сугубо ради отчётности о проделанной работе указал Чуев в докладе номера и даты сомнительных концессий, и тут же был отправлен в не захламлённый старыми бумагами кабинет, возведён в детективы.
В деревню к тому моменту уже старшего детектива Чуева послали после того, как некий помещик Кульков запросил у банка второй за год кредит в десять тысяч рублей. Первый гасился исправно, нареканий к Кулькову не было, но прокатилась по губернии волна невозвратов, тут-то и дрогнула рука банкира, решил перепроверить помещика.
По дороге в Кульковку встречались Чуеву гружённые молочными флягами подводы: попутные шли порожними, встречные – полными. Глядел на них Григорий и радовался тому, что не придётся долго коровьи лепёшки обходить, что выпьет он с заёмщиком по чарке «горькой», сытно закусит и в обратный путь отправится, чтоб забыть о существовании Кулькова, если не навсегда, то надолго. Всё бы так и случилось, будь у Чуева иной склад характера и не попадись ему в руки некий рог.
На кульковском хуторе шло строительство: возводилась внушительных размеров сыроварня. В самом поместье тоже вовсю кипела работа: ремонтировался дом, ставился новый хлев, мостились дорожки. Вся эта деловая суета и сытые лица работников радовали глаз. Одно насторожило Чуева – нигде он не встретил ни коровников, ни самих коров, ни даже их лепёшек. Странность эту Григорий списал на то, что богатый помещик, дабы не дышать навозными парами, отдалил свои стада, устроил ферму где-нибудь на лугах, ближе к воде, к сочным пастбищам.
– Какое же у вас поголовье, Елисей Гаврилыч? – отобедав, закусив чарку «горькой» малосольным огурчиком, поинтересовался Чуев.
– Пять сотен! – не моргнув, ответил Кульков. – Тышшей хочу обзавестись. На то в займы и прошу.
Кульков хлопнул рукой по толстой подшивке купчих.
– Вот, позвольте, – он ткнул пальцем в первую попавшуюся бумагу, – крупного рогатого скота две головы живым весом таким-то.
Послюнявив палец и перелистнув страницу, Кульков продолжил:
– Крупного рогатого скота три головы живым весом таким-то. Вот ещё две головы… вот одна, ещё две…
– А где же вы их держите, скажите на милость? Я, признаться, окрест ни единого кизяка не встретил. Любопытство аж распирает, ей-богу, – даже без намёка на подозрения спросил Чуев.
– Там, – нехотя махнул себе за спину Кульков. – Давайте-ка ещё по стаканчику! – шмыгнув носом, предложил он.
Чуев от выпивки не отказался, однако и после третьего захода отмашками помещика не удовлетворился.
– И все же, где? – не унимался он.
– Ну, что вы заладили – где, где? В этой… как её, господи, запамятовал… В загоне, будь он неладен! Глашка! Ещё настойки подай!
– И огурчиков, Глафира, будьте любезны! – дополнил Чуев. – И где ж тот загон, осмелюсь спросить? – завёл он новый допрос.
Комнатная девка мигом выставила на стол бутыль настойки и миску с огурцами, собралась уже уйти, но была поймана Кульковым за подол.
– Постой-ка, Глафира! А ну-ка доложи вот господину сыщику, в каком месте у нас нынче загон? – потребовал охмелевший барин. – А то, вишь ли, он помещичьему слову не доверяет!
– На лугу около речки, – хмыкнула девка и, вырвав подол из хозяйских рук, выскочила из комнаты.
– Ну, тогда ещё по стопочке на посошок, так и быть, – удовлетворился ответом Чуев.
Глафира подтвердила предположение о месте содержания коров, но даже во хмелю Чуеву казалось странным, что уж как-то больно долго Кульков юлил и увёртывался от ответа. Купчие с эдакой театральностью листал и громко так декламировал: «крупного рогатого скота…». Не встречал прежде Чуев в крестьянских купчих таких безликих обзывательств коров. Бычка, допустим, продают, так и пишут – бычок-погодок. Или, например, корова не тельная, а то и просто тёлка. А тут эка завернул!
Решил Чуев на обратном пути всё же заглянуть на луг, воочию оценить масштабы кульковского хозяйства. Приказал возничему вдоль берега ехать. Тот хлопнул вожжами, причмокнул громко, как только кучера и умеют, и потряслась бричка по пыльной дороге.
– Тпру! Стоять, родимая! – ухватив кобылу под уздцы, выкрикнул вдруг здоровенный детина с топориком за кушаком. Выскочить этот косматый разбойник мог только из терновника, что непроглядной стеной вставал у правого края дороги. Слева же, у самой кромки, землю разрывал острый край оврага. Для засады лучше места и не придумать, потому как сворачивать некуда.
– Кто такие?! Какого ляда сюды заехали?! – гаркнул сердитый верзила.
– Акционерного банка старший детектив, – живо протрезвев от неслыханного хамства, отозвался Чуев. – Как смеешь, наглец, дорогу преграждать?!
– Вертай взад! – объявил верзила. – Чужаков пущать не велено!
– Да какой же я, дурак, чужак? Я детектив! Сыщик я!
– Мне разницы нету – хоть дурак, хоть сыщик! Пущать велено только своих! Ехай на хутор, ваше благородь! Здесь ни гати, ни моста нету. Ехай отсель!
3. Доброжелатель
Бричка пылила назад, в город, мимо стройки, мимо крестьянских развалюх.
«Эка у этого Кулькова все обставлено, – думал Чуев. – Охрана не хуже, чем в банке! Кого зря близко к скотине не допускают. Неужто воровства опасается?»
Таких строгих порядков у местных помещиков Чуев ещё не встречал, потому отрекомендовать Кулькова руководству решил положительно. А подводы с флягами всё шли и шли, словно подтверждая правильность чуевского решения: ну какое тут может быть намеренное банкротство, ежели подводам конца-края нет?
Миновали мост, когда бричку нагнал верховой – усатый мужичок, годков под тридцать, в сером армяке и картузе набекрень, из-под которого выбивался рыжий курчавый чуб.
– Вы, стало быть, к Елисею Кулькову банком посланы? – спросил верховой, поравнявшись с бричкой.
Либо чей-то приказчик, либо бедный родственник кому-то из окрестных помещиков, – на глазок определил Чуев и кивнул лениво.
– Надул вас Кульков! – заявил мужичок. – Нету у него коров! То есть, конечно, они есть, но не столько, чтоб молоком полгубернии залить.
– Так есть или нету? – хмыкнул Чуев.
– И с полсотни голов вряд ли наберётся, ей-богу! Да я сам стадо то недоделанное видел!
Мужичок усердно прятал левую часть лица, но Чуев успел приметить начавший желтеть синяк под глазом. Это внушало доверие.
«И тебя, братец, похоже, тоже увидели, да по мордасам надавали, чтоб не совал ты свой нос в чужие дела», – подумал Чуев.
Впереди снова показалась подвода с флягами. Чуев меланхолично взглянул на неё, после на верхового.
– Откуда же, по-вашему, молоко?
– А это уже самая натуральная бесовщина, доложу я вам! – зашептал мужичок. – Вот эти, – он кивнул в сторону подводы, – молоко берут в старой штольне на горе. Туда, поди, лет сто уже никто не заглядывал. Откуда там молоко может взяться? Неужто оно из-под земли ключом бьёт?! С дьяволом Кульков связался, сатане душу продал! Истинный крест, говорю я вам!
Чуев хмыкнул. Он готов был захохотать, но сумел сдержаться.
– Так отчего же Кульков у дьявола ассигнациями или золотом за душу не взял, а лишь каким-то глупым молоком, которое того и гляди скиснет? С молоком уж больно много мороки, братец вы мой!
Похоже, верховой прежде не задумывался о таких простых вещах, потому взгляд его теперь выражал смятение.
– Ну, так я же сам его видел… – после долгой паузы, пожимая плечами, промямлил мужичок. – Вот, не дальше той подводы от меня пролетел!
– Кто пролетел-то? – устало выдохнул Чуев. – Дьявол, что ли?
– Ну да, – без обиняков подтвердил мужичок. – В прошлом году… – начал он, но вдруг запнулся. Однако, подумав мгновенье, махнул рукой и продолжил: – Был грех, зашёл я в кульковский лес с ружьишком. Так, поглядеть только. Ей-богу, и разу не пальнул! – он перекрестился. – Слышу – выстрел, а вслед сам Сатана над соснами пролетел, да так быстро, что аж макушки срезало. А ещё… – верховой наклонился, чтобы быть ближе к уху Чуева, – рог он потерял! Я тот рог на погосте схоронил. В церкву-то нести не решился, а где ещё освещённое место, кроме погоста? Тут недалече, ежели взглянуть желаете.
– Дьявол? – хмыкнул Чуев. – Рог потерял?!
– Именно-с!
– А вы, братец, живёте-то где? Все ли дома у вас? – Чуев покосился на верхового.
– Недалече тут. А семьёй не обзавёлся ещё. Была у меня одна…
– Не надо об этом, – вздохнув, прервал Григорий. – Вижу, некуда мне деваться… Показывайте дорогу, раз уж всё тут у вас недалече.
Вскоре Григорий держал в руках нечто, действительно напоминающее рог. Был тот рог намного больше любого коровьего. Но не пустотел, оттого и довольно тяжёл. Цветом – угольно чёрен, а структурой походил и на кожу, и керамику одновременно. В месте слома имел тот рог и ростовые кольца: ровные, будто циркулем начертаны. Оттуда же торчал пучок тонюсеньких золотистых волосинок.
– Однако у этого вашего дьявола, – рассудил Чуев, – должна быть здоровенная голова! И шея! Сильная, в смысле, шея.
– Ага, – радостно кивнул мужичок.
– Улика! – объявил банковский детектив тоном, не терпящим возражений. – Должно ей быть приложенной к делу. Изымаю!
Сам сыщик расписки не предложил, мужичок о такой процедуре, похоже, и слыхом не слыхивал, так что рог оказался в полном личном распоряжении Чуева безо всяких формальностей и обременений.
4. Шпион
Обёрнутый газетой рог хранился в тумбе стола в кабинете Чуева. Хранился беспокойно. Истязала Чуева неуёмная жажда вновь и вновь взглянуть на диковину, потому рог часто перекочёвывал из тумбы на столешницу. Газета, так и та быстро истаскалась, а душа Григория – субстанция куда более организованная, тонкая и ранимая муки испытывала несоразмерно большие. Когда взгляд скользил по гладкой матовой поверхности рога, чуевский мозг вскипал в попытке постичь истинное назначение сего чрезвычайно странного предмета. Глупости об отшибленном роге дьявола Григорий отметал категорически. Вооружившись лупой, с присущей его профессии скрупулёзностью, он детально исследовал каждую, даже самую незначительную, трещинку, самую ничтожную царапинку. Особое внимание уделил тонким волосинкам на месте слома, и скоро утвердился, что это золочёная медь. Посему рог определённо – часть какой-то электрической машины. Всё, что касалось электрического тока, по мнению Чуева, природу имело загадочную, для постижения которой требовалась высокая степень образованности. Вряд ли помещику под силу сотворить нечто подобное. Однако, сопоставляя факты, Чуев пришёл к выводу, что внезапным богатством Кульков явно обязан какой-то машине. Быть может, это огромный водяной насос, способный перекачать целую реку, оросить засушливые пригорки, превратить их заливные луга, или даже громадная печка, превращающая зиму в лето: Чуеву доводилось слышать о Земле Санникова, об этом вечнозелёном острове-призраке в Ледовитом океане.
«Сыскное агентство Г.А.Чуева», – такая вывеска у входа в здание с колоннадой, с гранитными порогами, с массивными дубовыми дверями всякую ночь стала сниться Григорию Андреевичу, и он чувствовал, что эти сны вещие.
Закончив очередное дело, Чуев подал прошение о недельном отпуске и получил его без промедления. Ехать, однако, к Кулькову просто так, допытываться – предприятием считал загодя провальным. Наверняка начнёт юлить, отговариваться, а то просто выгонит взашей. А охранники там бугаи, приказчику по мордасам-то насовали, ходил, синяком подсвечивал.
Решил Чуев схитрить, подрядиться молоковозом да с порожней подводой прямиком в ту самую штольню попасть, а там уж он разберётся, допытается, что к чему.
Небритым, нечёсаным, сообразно одетым – с клюкой, с холщовой котомкой на плече – похромал Григорий в трактир на выселках. Выведал там, что охлаждённые в штольне фляги грузятся затемно, укутываются соломой и вывозятся в ночь, дабы не скисло молоко по дневному пеклу. Такое положение было только на руку: кто там, в потёмках, разберёт – свой возница или приблудный какой? Оставалось лишь добыть подводу с порожними флягами.
Чуев и без того знал, что молоковозы к водке неравнодушны, а тут приметил одного особенно на это дело падкого. Изрядно подпоив возницу, напросился Григорий подвезти его до кульковских угодий: мол, в косари к помещику наняться хочет. По рукам ударили, бутыль самогона с собой прихватили.
Всё случилось, как Чуев и планировал. Возница налакался до невменяемости, только не спалось ему никак. Пришлось тычком промеж глаз усыплять да укладывать на мягкую травку под дубком около дороги.
Охранники таскали из кострища печеную картошку: не до досмотров им было. К штольне лошадь привезла Чуева сама: ей-то привычно безо всяких понуждений тамошними дорогами ходить. Привезла и встала у входа.
Из нутра горы пробивался тусклый свет. Навстречу никто так и не вышел. Каковы тут порядки, Чуев представлял смутно. Ясно, что за просто так, безо всякого учёта, фляги наполнять никто не станет. Значит, должен где-то сидеть учётчик. Да и без грузчиков не обойтись: фляги тяжёлые, ручки у них врастопырку – определенно сделаны, чтоб двоим браться.
Чуев откинул полог, вошёл в штольню. Коридор оказался залит ровным, явно электрическим светом. Присутствие электричества в столь удалённом месте уже не удивляло Чуева, он ожидал увидеть нечто подобное, был готов к такому повороту. Нежданным оказалось совсем другое обстоятельство – на лавке, что стояла вдоль стены, сидел и строгал черенок тот самый косматый верзила, что хамским образом развернул чуевскую бричку, не пустил вдоль реки проехать.
– Кто таков? – рявкнул косматый. – Рожа вроде знакомая, а не припомню.
Отчего-то вдруг вспомнился Чуеву мужичок-приказчик с синяком под глазом. Посмеет ли, мерзавец, быть, если признает? – подумалось. И тут же другая мысль мелькнула: посмеет, потому как не банковский детектив перед ним, а оборванец и вор. Так и объявит, коли к ответу призовут.
– Григорий я. Замест Тихона приехал. Хворый он нынче, – Чуев решил говорить хоть не всю, но правду, дабы не усугублять своего положения, если что не так выйдет.
– Опять в запой ушёл, шельма щербатая! – хмыкнул косматый.
Отлегло немного от чуевской души. Подмены, выходило, у возниц не редкость.
– Ну, давай, Григорий, сноси сюды порожние фляги, забирай полные, – скомандовал верзила.
Делать нечего, пришлось Чуеву поработать. Пока порожнюю тару сносил, едва не столкнулся с белобрысым отроком, прошмыгнувшим из-за полога и вмиг сгинувшим в густой лесной темноте.
Полные фляги Чуеву поддавались с трудом. Он их и на ребро ставил – перекатывать пытался, и одной рукой за собой волочил, и двумя поднять тужился. Взмок, упыхался, обессилил. Верзила помогать и не думал, всё подстругивал черенок да иной раз давился от смеха, глядя на чуевские страдания.
– Ладно, Григорий, будя табе пупок-то надрывать, – сжалился наконец косматый. – Сядь, перекури.
Чуев молча утёр пот рукавом, уселся на скамью.
– А я ведь тебя, ваша благородь, признал, – хмыкнул верзила, предлагая Чуеву табаку. – Да ты не дёргайся, сиди уже смирно! Куды табе, разноногому, бежать-то? Всё одно догоню.
Понял Чуев, чем ему так не понравились эти хохотки да ухмылки.
– Ну, ваша благородь, нюхнул мужицкой доли? – верзила засмеялся. – Готовсь, назавтра хворым сляжешь. Это, скажу я тебе, хуже, чем с перепою! Бывал с перепою-то?
Чуев заподозрил нехорошее.
– Побьёшь? – прямо спросил он.
– Бить не стану. Зачем? Моё дело такое – словил, с рук на руки отдал. Я Никитку за барином послал. Вот-вот явится, перед ним и будешь ответствовать. Ты отдышись покуда, остынь.
5. Штольня
На столе в тесной коморке лежали отдельно – холщовая сумка и всё её содержимое, среди коего и чёрный обломок, похожий на рог.
По одну сторону стола сидел, опустив голову, расстроенный провалом шпионской затеи Чуев. По другую сторону, не скрывая крайнего неудовольствия, расположился Кульков.
– Ну, и как прикажете с вами поступить, милостивый государь? – спросил Кульков. – Это же надо было такое вытворить! Подсудное ведь дело, ей-богу!
Чуев шумно вздохнул. Он, конечно, знал, что дело не подсудное, но уж точно предосудительное. Хрен, однако, не слаще редьки – и так и сяк удар по репутации сокрушительный.
– Это у вас откуда? – спросил Кульков о роге. – Украли?
– Да как вы могли подумать! – вспыхнул вдруг Чуев, но тут же снова поник: – Приказчик вашего соседа нашёл это в лесу: в вашем лесу.
– Ну, конечно! – хмыкнул Кульков. – Мне бы стоило и самому догадаться! Наш пострел и тут поспел! А мы ведь эту штуковину обыскались! Лес прочесали вдоль и поперёк! Под каждый куст, под каждую травинку заглянули!
– Что это? – слегка оживился Чуев, понимая, что хоть и невольно, но услужил Кулькову, вернув нужную вещь. Значит, вправе теперь рассчитывать на некоторую снисходительность.
– Это вас привело на мой склад? – спросил Кульков с явным ударением на слове «мой». – Огорчили вы меня, господин Чуев! Ой, как огорчили! Могли бы и напрямую обратиться, а не строить из себя… шпиона! Двадцатый век на дворе! Мы же с вами цивилизованные люди!
– Вы бы от меня отмахнулись, – сказал Чуев.
– От этого?! – Кульков ткнул пальцем в рог. – От этого так просто не… Впрочем, вы правы, но тут уж, простите – c'est la vie, как говорят французы.
– Так, что это? – ещё более воспрянул духом Чуев. – Приказчик под присягой готов клясться, что вы продали душу дьяволу, а этот предмет – не что иное, как его рог. Часть, по крайней мере.
– Надо же, душу дьяволу! – Кульков захохотал. – Вы серьёзно?! Я?! За молоко?! Ну и дурак же ваш Гуньков! Уморили, ей-богу! Ладно, – махнул он рукой, – чёрт с вами, пойдёмте. Все равно ведь не отвяжитесь. А когда всё узнаете, так и не расскажите никому, если репутаций и местом в банке дорожите. У вас там, я слышал, сумасшедших не держат, так ведь?
Внутри, где потолок штольни устремлялся вверх, а стены расползались в стороны, пахло молоком и сеном. Кульков провёл незваного гостя мимо ряда высоченных, метра под три, дубовых бочек.
– Смысл содержания молока в штольне прост, как число пи! – великодушно принялся пояснять Кульков. – Слышали о числе пи?
– Признаться, не припоминаю, – несколько смутился Чуев.
– А я, представьте, не только слышал, но и самолично видел! – с гордостью продолжил Кульков. – Надеюсь, хотя бы про цельсии вы осведомлены?
– Обижаете…
– Так вот цельсии в горе круглый год одинаковые и очень подходящие, – утверждал помещик. – Посему молоко не киснет в жару и не смерзается даже в лютый мороз!
В следующей галерее взору Чуева открылась картина более любопытная. Прямо посередине стояло нечто монументальное, похожее на паровоз, лишённый колёсных пар, а заодно и трубы. Пространство вокруг до самого потолка было завалено сеном.
– Вот она – моя корова, – объявил вдруг Кульков.
– Кто корова?! – опешил Чуев.
– Вот это и есть корова, – Кульков усмехнулся. – Я же вам говорил, что, узнав правду, рассказать о ней никому не посмеете, – он улыбнулся ещё шире. – Да, эта штуковина с паровозным котлом и есть корова!
– Вы надо мной смеётесь, да? – бестолково хлопая глазами, спросил Чуев. – Издеваетесь?
– Отчего же? Вовсе нет, – Кульков подошёл к большому бункеру у основания своей коровы. – Вот сюда набрасывается сено или солома. Сюда льётся вода. Вот здесь, – он похлопал по котлу, – у неё желудок, а вот тут, – он сделал шаг вдоль котла, – молочные железы, собственно, вымя. Отсюда молоко по керамическим трубам течёт в бочки, из них во фляги, ну и дальше в город или на сыроварню. Вот и всё, и вся корова! Простая, смирная, не мычит, не бодается и кыпыде хорошие.
– Копыта, – машинально поправил Чуев. – Только не вижу копыт.
– Кыпыде! – горделиво провозгласил помещик. – Это значит, что жрёт в меру, молока даёт много, а навозу от неё мало. Вот что такое кыпыде!
– Слаб я во французском, не взыщите, – хмыкнул Чуев. – А, прошу прощения, откуда ваша, с позволения сказать, корова тот самый навоз выкидывает? – продолжая считать все услышанное шуткой, сострил Чуев.
– Да вы, Григорий Андреич, умный и проницательный человек, оказывается! – откровенно захохотал Кульков. – Отходы собираются вот в тот бак. После из них газ и электричество для нужд моих гостей делаем.
– Гостей? – снова удивился Чуев.
– Да, гостей. Тех самых, что потеряли эту штуковину, – Кульков повертел в руках рог. – Вот, сейчас вернём им потерю, и пусть уматывают! Признаюсь, как на духу – устал я от них безмерно! Гости, знаете ли, хороши на день-два, а когда уж второй год гостюют, это, простите, перебор. Голова кругом от них, ей-богу! Теперь-то наконец починят свою летающую кастрюлю и уберутся восвояси. Тьфу-тьфу-тьфу!
– Господи святый! – запричитал вдруг Чуев. – Что здесь происходит?! Железная корова, гости на аэроплане… Какие ещё чудеса вы мне покажете, Елисей Гаврилыч, чтобы я окончательно и бесповоротно спятил?!
– О, нет, Григорий Андреич, не на аэроплане они летают, а в кастрюле! Здоровенный такой казан! И не только по воздуху, доложу я вам, а и по времени! Пойдёмте-ка, я вам их покажу, – взяв ополоумевшего уже Чуева под руку, сказал Кульков.
– Вот, полюбуйтесь! – Елисей Гаврилович поддел пальцем полог в дальнем углу галереи.
Чуев заглянул в образовавшуюся щель.
Свет за пологом был как будто натуральным солнечным, хоть и находилась галерея глубоко в горе. Люди внутри ничем особенным не отличались. Разве что облегающей одеждой. Казалось, они там – лиловые, зелёные, бордовые – разгуливают голышом. Особенно впечатлила Чуева стройная «лиловая» блондинка, что поднялась с самого обыкновенного дивана и теперь потягивалась, высоко подняв руки.
– Хватит пялиться! – шепнул Кульков и вернул полог в прежнее положение.
– Э-э-э-й, – отвесив челюсть и бестолково жестикулируя, попытался что-то сказать Чуев.
– Да, это они соорудили железную корову! А что, им жрать надо? Надо! А мне какой интерес их просто так кормить? Никакого! Да и на всю эту ораву продуктов не напастись, полтора десятка одних только бычков сожрали! Вот и договорились мы – они мне механическую корову, я им харчи. Сами-то они далеко от своей кастрюли отойти не могут – какой-то у них там миг… кли… тьфу, чуть не ляпнул непотребное! Язык сломаешь, что там у них! Сидят, в общем, тут, аки псы цепные.
– Зачем, спрашиваю, припёрлись? – продолжал Кульков, выводя окончательно одуревшего Чуева из галереи. – В этой, говорят, штольне нашли некую машину неопределённого времени постройки. Она, говорят, и простая и сложная одновременно. Это они уже после допёрли, что сами корову-то мою и смастерили. Дурачье, правда?.. Вы в порядке, друг мой? Пойдёмте-ка, Григорий Андреич, тяпнем по стопочке. Оно, глядишь, легче и станет. Я поначалу тоже шибко ошалел. Долго настойкой отпаивался.
6. Кыпыде
Кульков протёр ветошью свою новую берданку, собрался уже закинуть её за плечо да выходить, но приспичило вдруг по нужде. Живо скинув амуницию, добежал он до уборной, дверь за собой захлопнул, присел и… как будто угадал, что вот сейчас, сию минуту обронит он в самую дырку ингушский кинжал, за который намедни три рубля Картузову отвалил! Хлопнул рукой по пояснице, едва успел поймать. Полегчало на душе…
В лес Елисей отправился в хорошем настроении. Насвистывал, пока в самую глухомань не забрёл. Тут шуметь, добычу спугивать, уже не стоило: у подножья горы давеча видел он кабаньи тропы. Остановился, вслушался в лесные звуки: поскрипывали от ветра деревья, дятел стучал неподалёку. Огляделся: подстилка на тропе потревожена. Хотел по следу идти, да подумалось вдруг, что если тотчас с места сдвинется, неприятность наживёт. Так и вышло: ворона капнула у самых его ног. Задрал Кульков голову, погрозил вороне пальцем:
– Ишь ты, шельма! Вот я тебе!
Дальше шёл смело, без подспудных мыслей. Тропа к самой горе завела. Вглядывался в свежие борозды, ворошил подстилку, сравнивал: одинаково сыро, значит, кабан рядом.
Шорох от кустов, шагах в тридцати, долетел. Вскинул Кульков берданку, нацелил.
– Не стреляй, Елисей Гаврилыч! – завопил вдруг кто-то. – Не стреляй, Христом-богом молю!
Кульков ружья не опустил, насторожился, вгляделся.
– Выходи! Кто таков?! – приказал Кульков.
Приказчика, соседа своего, он признал сразу, как тот только нос из-за кустов высунул. Водился грешок за Гуньковым – любил по чужим вотчинам шастать.
– Я тут, Елисей Гаврилыч, это… – начал оправдываться Гуньков, – грибы, ага…
– Грибы? Ага, с ружьём, значит! Замест палки, да? – хмыкнул Кульков.
Гуньков виновато двинул ружьё дальше за спину, будто там его не видно, почесал затылок, отчего картуз его сдвинулся на нос.
– Глаза бесстыжие прячешь?! – выкрикнул Кульков. – А ну пшёл вон отсель! Давай-давай, проваливай восвояси, а то щас как пальну!
Гуньков испытывать судьбу не стал, проворно развернулся и быстрым шагом направился вдоль груды замшелых камней.
– А ну, стой! – выкрикнул Кульков. – В руке что?
– Да вот, валялось тут, – Гуньков показал какую-то чёрную штуковину, похожую на коровий рог-переросток.
– В моём лесу не валяется! В моём лесу лежит! Клади, где взял!
Гуньков бросил рог в бурьян и поспешил с глаз долой.
Кульков поднял рог, повертел его в руках. Что это за штуковина такая, от чего отвалилась, что за зверь её потерял, он так и не сообразил. Оглядевшись в поисках места, чтобы присесть, наткнулся взглядом на щербатую кирпичную кладку поодаль за кустами. Прошёлся туда любопытства ради и обнаружил старую, давно заброшенную штольню. Заглянул внутрь, опёршись о холодный сырой камень, и ощутил вдруг сладковатый аромат покоса и парного молока. И отчего-то овладела Кульковым непонятная тоска, обуяло его чувство утраты чего-то значимого, чего-то загадочного, доброго и светлого, а чего именно, как ни старался, осознать не смог. Невесть откуда взявшееся странное словечко завертелось в голове. Значение его казалось ясным и прозрачным, как родниковая вода, и в то же время абсолютно чуждым, совершенно непроницаемым.
– Кыпыде, – выговорил Кульков, будто смутно что-то припоминая. – Кыпыде, – повторил он, словно пробуя капризное слово на вкус, но от этого едва пойманный смысл его стал ускользать, прятаться за завесой тумана.
Оригинал рассказа размещен в июньском номере журнала Уральский следопыт за 2020 год здесь http://www.uralstalker.com/uarch/us/2020/06/62
автор Михаил Ера (псев.)
✅ Подписывайтесь на материалы, подготовленные уральскими следопытами. Жмите " 👍 " и делитесь ссылкой с друзьями в соцсетях