ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Про то, что 1 января — день замечательный
во всех отношениях
Я очень люблю спать. Я могу спать двадцать четыре часа подряд. Иногда я думаю, что неплохо было бы поспать трое суток. Это не только потому, что во сне я вижу многосерийные сказки и оттуда черпаю нескончаемое число идей для творчества. Спать мне хочется ещё с рождения Егора, а потом — и Тимура. Дети почему-то всегда с раннего утра хотят домашних свежевылепленных пельменей, выливают краску на ковёр, и им непременно надо, чтобы именно мама их причесала, нашла запропастившиеся куда-то двадцать пар носков и посмотрела в Яндексе, какая погода будет сегодня и нужно ли будет для вечерней прогулки одеться потеплее. И лучший для меня подарок, о котором я могу их попросить — это дать мне поспать вволю.
Вот так 1 января я и получила свой подарок. Я спала. Спала с наслаждением, подкручивая под себя одеяло и обнимая вожделенную подушку. В сонной истоме в моём сознании в полной тишине проплывали кошки-облака, кошки-ангелы, кошки-воины, кошки-парикмахеры... В полной тишине... В тишине...
«Стоп! — сказала я себе во сне, — проснись! Проснись немедленно! Тишина — очень подозрительная вещь. Особенно когда в доме пятилетний ребёнок». Я открыла глаза и прислушалась к тишине. Через минуту раздался ангельский шёпот Мурыча: «Мам... Мама...» Я напряглась. «Что, сынок?» — спрашиваю. «Мам, Сеня не хочет надевать новогодний костюм черепашки, который я для него придумал, — ответил ангел и продолжил: — Может, ты поможешь мне это сделать?» «И из чего же ты сделал костюм, Мурчелло?» — спрашиваю я, собираясь спустить ноги с кровати к любимым тапочкам. «Из тазика...» — милейшим голосочком прочирикал ангел.
Решив спасать кота, я села на край кровати. Сенино положение было плачевным: Тимурчелло прижал его к полу тазиком и отпускать не собирался. Но этот факт меня уже не трогал, потому что остальная картина, увиденная мною, требовала фотографов и видеооператоров, репортёров и телевизионщиков для освещения событий мирового значения...
Вся комната была усыпана волосами моего младшего сына и кошачьей шерстью. Мой Мурыч подстриг себя и Тимофею — где смог и где достал. От лба до макушки у Тимурчеллы сияла дорожка из коротко, кусками остриженных, практически до кожи, волос. И длинные локоны оставшейся шевелюры тоже местами почувствовали руку юного цирюльника. Кошка Тимофея, сидя среди клоков собственной шерсти, с удивлением разглядывала свою спину и нервно дёргала хвостом. Кошкина шуба подверглась жёсткой коррекции, и судя по количеству проплешин, у Тимура на работу ушло достаточно много времени.
«Мам! Как тебе? Красиво, правда?» — спросил сияющий Мурыч. А я, толкнув мужа в бок, прошептала: «Андрюха, вставай! Тебя ждут великие дела и пылесос, а меня — работа парикмахера...»
Когда я сбривала Мурычу остатки шевелюры в ванной, то он меня спросил, отплёвываясь от падающих кудряшек: «Мам, а ты меня сейчас закончишь и Тиму также побреешь?» На что я ответила отрицательно, а сама подумала: «Да... Наголо бритая беременная кошка могла бы стать всепланетарным символом 1 января...»