Номен Нескио "Я-украинский солдат. КОМА" (мистика, военная драма)
Музыка кончилась, и в наступившей тишине этого мира лишь слышен был звук проходящих где-то далеко поездов. Стояла ночь, дождь беспощадно хлестал холодными струями. Опять дождь. Казалось, он идет, не переставая, по всей Земле. А на скамейке безлюдного перрона под редкими фонарями сидели двое, мужчина и женщина, провожавшие взглядом пролетавшие мимо железнодорожные составы. Такси, которое привезло их на вокзал, уже несколько часов как скрылось в неприветливой темноте. Рядом на мокрой скамье лежали бумажный пакет с рассыпанными пряниками, совсем размокнув от дождя, они превратились в бесформенную липкую массу, и небольшая сумка с вещами. Из сумки, не закрытой до конца замком, выпал детский сандалик для ребенка лет пяти. Женщина с растрепавшимися, совсем седыми волосами, с заплывшим глазом, с рваной ранкой на брови, в домашних тапочках и легком плаще, что-то говорила про себя, беззвучно шевеля губами и жестикулируя руками, из ее рта вырывались обрывки фраз, а то и вовсе просто звуки, не выражавшие никакого смысла. Иногда она, вдруг открыв сумку, бралась перебирать детские вещи. И тогда шорты, майка, рубашка и даже маленький чепчик для новорожденных с прицепленной биркой из клеенки падали на скамейку, а то и вовсе на грязный асфальт станции, беспощадно намокая. Женщина поднимала и опять укладывала все в сумку, махая руками и бормоча себе под нос какие-то предложения, очевидно ругая себя за нерасторопность. Спустя некоторые время она снова брала их в руки и прижимала к лицу, жадно вдыхала запах, задерживая дыхание. Детские вещи были в красных, очень похожих на кровь пятнах от вишневого сока, который вытек из картонной коробки. Страшной и неотвратимой аналогией были для этих людей бурые пятна.
Мужчина, спутник женщины, одетый в куртку, безучастно сидел рядом, не обращая внимания на дождь, который обрушивался на непокрытую голову, сбегал холодными ручейками по лицу и, собираясь одной большой каплей, падал с носа. В руках он держал очки с мутными линзами и, когда мимо проходил очередной состав, одевал их, вставая, вглядывался в окна пассажирских вагонов, а после снова садился на мокрую скамью и, сняв очки, погружался в свои мысли.
По всему было видно, что ехать им некуда. Цель их путешествия прервалась именно тут, став бесполезной. Случайный прохожий, окажись он в это время в этом месте, возможно, решил бы, что это бездомные, живущие тем, что просят на улицах деньги или копаются в мусорных баках. Но даже бездомным требуется веская причина, чтобы выгнать их на улицу в такое время и в такую погоду из самого худого убежища, а мужчина и женщина укрыться от дождя и не пытались. Окружающие обычно стараются от таких людей дистанцироваться. Стоит ли обращать на них внимание — мало ли на свете людей, добровольно или по принуждению выбирающих для себя подобные перроны, отказываясь от теплой постели и мягкого света ночника? И случись так, что какой-нибудь человек предложит свой дом, будут ли они счастливы? Может, поблагодарят, согревшись, за кров и горячий чай, а то и просто обворуют незадачливого сердобольца или того хуже, убьют его, забрав деньги, и опять уйдут на улицы. Что же гонит их в такое социальное неравенство или причина в другом, и не бездомные они вовсе? Может, безмерное горе и есть причина немоты, неспособности кричать, невозможности донести миру свою печаль. Только этому миру печаль не нужна, ну разве что та, которая приносит деньги.
Наступило осеннее утро, дождь несколько успокоился. Дворник, зашумев было своей метлой, увидел сидящих и решительно направился к ним. Лицо его излучало должность, ответственность за вверенный ему объект, на котором все обязано быть в идеальном порядке, в строгом подчинении согласно инструкции. Эти двое, вторгшиеся на его территорию, не производили впечатления законопослушных граждан, а значит, должны были получить должный отпор.
Женщина, кажется, спала, иногда вздрагивая плечами, уронив голову в капюшоне на сумку с вещами и обвив ее руками. Мужчина, сидел, уставившись в одну точку, и вовсе не обращал внимания на дворника. Вид у этих двоих был жалкий, растерянность и безысходность буквально кружила над ними, да еще этот прошедший дождь немало постарался довершить унылую картину.
«Как есть бродяги, не иначе», — решил дворник.
— Это чего вы тут сидите? Что с ней, кто это? — спросил он, обратившись к мужчине и показывая метлой на женщину. Его вопрос вывел мужчину из некоего ступора, который, очнувшись, поспешно надел очки и встал.
— Понимаете, это моя жена, пожалуйста, вызовите скорую, ей нужна помощь, я сам было хотел, но она не разрешала, да и телефон у меня дома остался, у нас ведь дом, то есть квартира в городе. Вокзал закрыт, а оставлять ее одну никак нельзя. Дело в том, что погиб наш сын, там, в зоне, и она тронулась умом, — сообщил тихим голосом он, выбивая от холода зубами дробь.
— Ну да, ну да, — пробормотал дворник и быстро удалился в здание вокзала. «Надо бы их в помещение завести, что ли, да наследят там, однако. Насквозь промокли, хоть отжимай, смотреть жалко, эка незадача-то. Ладно, доложу дежурной, пусть она думает».
Он вскоре вернулся, только не с доктором, а с милиционером и женщиной-дежурной по вокзалу.
— Вот, господин лейтенант, сами полюбуйтесь, сидят тут народ, пугают. Я порядок знаю, у меня племянник в органах служит, и вот там, значит, был один такой случай…
— Да погоди ты со случаем своим, — прервал милиционер дворника. — Вы кто, есть у вас документы?
Мужчина вновь поднялся со своего места, нацепил очки с грязными линзами, достал из внутреннего кармана куртки паспорт и ответил:
— Я уже объяснил товарищу. Вот мой паспорт, эта женщина моя супруга, у нас сын в зоне пропал, ну, там, на войне, я думаю, что он погиб, ему девятнадцать лет. Помогите нам.
— А что в сумке? Это ваш сандалик, а детская рубашка, это кровь? — поинтересовался милиционер, брезгливо, двумя пальцами, подняв с асфальта грязную детскую рубашку.
— Господин лейтенант, моя жена собралась искать нашего сына, я не смог удержать ее и вынужден был сопровождать, а это она приготовила ему его детские вещи, мы хранили их на память, это не кровь, это сок, вишневый сок, он разлился в сумке, и вот… Понимаете, господин офицер, ей нужна помощь, она не в себе, и я не знаю, что мне делать. Вчера представители из комиссариата принесли повестку о том, что наш сын пропал без вести в Илловайске…
Проходивший мимо станции поезд заглушил слова мужчины, который, кажется, не обратив внимания на шум, продолжал, жестикулируя, объяснять милиционеру, что и как произошло, и почему они оказались на вокзале, он то указывал на сидевшую женщину, то, роясь в карманах, доставал какие-то намокшие бумаги и снова убирал их в карман, то снимал и надевал свои очки. Этот мокрый и жалкий человечек каким-то образом поселил в душе милиционера щемящую тоску, сочувствие к этим людям, так похожим сейчас на обитателей теплотрасс и городских свалок, безмерная пропасть отделяла этих несчастных от обыкновенных бродяг. Грохот товарного состава избавил его от необходимости постичь всю трагедию.
— Вызовите скорую, — обратился он к дежурной, и та, кивнув головой, в мгновение ока умчалась в здание вокзала.
— А мне что делать, может, задание какое будет? — поинтересовался дворник и, перейдя на шепот, сообщил: — У нас тут пропало несколько решеток ограждения, на металлолом стащили, может, этих прессануть, такие стащат и глазом не моргнут. И люк с колодца недавно укатили, мне вот родственник из органов…
— Послушай, исчезни отсюда, пока я сам не подрисовал тебе эти решетки. Я смотрю, ты к тяжелым металлическим предметам совсем не равнодушен. Сейчас в отдел поедем с тобой, там ты мне все расскажешь и подметешь заодно, — угрожающе зашипел офицер, отчего дворник аж присел на скамейку, прямо на детский сандалий, и тут же подскочил, наткнувшись на неожиданное препятствие, помешавшее расположиться на скамье. — Идите, занимайтесь своим делом пока.
— Тогда я ворота открою, чтобы скорая прям сюда подъехала, — дворник сообразил, что удалиться было бы ему сейчас в самый раз.
Офицер наклонился к женщине и осторожно взял ее за запястье проверить пульс:
— Помогите мне, — обратился он потом к мужчине, и вместе они осторожно подняли женщину, посадив ее прямо.
— Что у нее с лицом, надеюсь, это не вы ее били?
— Нет, ну что вы, как же можно… я люблю ее. Мы всю жизнь вместе. Когда принесли повестку…
— Ну да, ну да, я помню, вы рассказывали, — перебил милиционер, догадываясь, о чем шла речь и чего он не услышал из-за поезда. — Извините.
Перед ними сидела старуха, половина лица ее, та, на которой окончательно заплыл глаз, была парализована, перекошенный рот произносил что-то невнятное, похожее на слово «жив» или «живой». Казалось, она уже не сопротивлялась никому и ничему. Внезапный припадок овладел ее телом и оставшимся сознанием. «А-а-а!» — вырвалось у нее изо рта вместе со струйкой слюны, она замахала руками, как будто цепляясь за воздух, раскачиваясь из стороны в сторону, пока не увидела маленький детский сандалик, лежавший на скамейке, который привлек все ее внимание. Офицер, быстро сообразив, взяв в руки обувь, осторожно подал ей, и она в один момент успокоилась, на лице появилось подобие страшной улыбки. Трясущимися руками она приняла сандалик и прижала его к своим губам, единственный глаз ее закрылся, и по щеке побежала слеза. Муж, протянув руку, осторожно погладил ее по седым волосам, пытаясь прибрать растрепавшиеся пряди, а после опустился на землю, уткнувшись лицом в ее колени. Но она не обратила на него абсолютно никакого внимания. Детский сандалик, вот что в этот момент было ей ближе и роднее всего. Мир со своей суетой перестал интересовать эту женщину, да уже и не женщину, скорее древнюю старуху, окончательно выжившую из ума.
Через открытые небольшие металлические ворота прямо на перрон въехала машина «Скорой помощи», впереди нее бежал дворник, махая руками, показывал место, куда надо подъехать.
Вот он, вполне закономерный итог амбиций. «Дом скорби» для матери, потерявшей сына, без надежды на возвращение оттуда. А отец? Он вернется в опустевший дом, ставший для него необитаемым островом, не зажигая света, который выхватил бы из утренних сумерек немых свидетелей прошлой и, кажется, счастливой жизни. Только лучи солнца, пробившись сквозь шторы, явят безжалостную картину одиночества сидящему в кресле мужчине в грязном и мокром плаще, держащему в одной руке свои очки, а в другой — листок бумаги с расплывшимися от дождя буквами. Или, встав у окна, он будет с затаенной надеждой всматриваться в идущих по улице людей, пытаясь угадать в знакомой походке свою жену, спешащую от автобусной остановки, вот сейчас она зайдет в дом, наполнит его суетой домашнего уюта и вкусными запахами кухни, скоро придет сын, и они будут ужинать. Как это все казалось незыблемым. Очевидно, так должно было быть, но уже не будет — кто-то большой и сильный вмешался в их мир, как некий зверь по своей природе разоряет семейные гнезда, вторгаясь или меняя естественный ход событий. И от полного бессилия, от невозможности противостоять постигшей участи он ляжет на диван, не снимая плаща, отвернувшись к стене, оставив на журнальном столике все тот же листок бумаги из военкомата и очки с мутными стеклами. Никто больше не придет. Дверь можно закрыть на замки.
***
Спросите меня, как я умер. Как погиб молодым, пропустив настоящий предсвадебный мальчишник, не испытав радости взять на руки невесту, а после увидеть своих детей, гулять с ними во дворе, вести их в садик, а потом в школу. Спросите меня, что я чувствовал, когда с грохотом рвалось орудие, отправляя снаряд в мое детство там, в Илловайске; спросите меня, что значит заклинивший затвор автомата; спросите меня, как выглядит человек, у которого рядом с сердцем рвется граната, и как болят плечо и спина, когда получаешь удар мечом от римского солдата. Вы спросите меня о том, что я испытал, прикоснувшись к коленке девушки, там, на последнем ряду в кинотеатре. А эти веселые дурацкие фотографии после вечеринки по поводу получения диплома… А меня нет на них, и быть уже не может. Это уже не моя жизнь. Свою жизнь я прожил за девятнадцать лет и один день там, в Илловайске.
А вы спросите меня, был ли я тогда счастлив, и я отвечу, что тогда это была просто моя жизнь с перспективой дожить до старости. А счастье было бы, наверное, было, обязательно было… его не могло не быть… Если бы не было тогда войны.
Я — украинский солдат, рядовой Национальной Гвардии Украины 2-й Бригады Отдельного батальона боевого обеспечения 3-й роты 2-го взвода. Слава Украине! Твой сын.
* Только малая печаль говорит, большая — безмолвна (лат.)