Особенно ёжик любил петь заунывные детские песни над колыбелью ребенка. Они казались ему особенно трогательными и убаюкивающими. Много раз со дня своего рождения сын слушал репертуар, начинающийся с «Песни медведицы» и заканчивающийся песней про оленя и его рога. Заснуть он не мог долго, и ёжик сокрушенно думал: «Нервный ребёнок и наверняка у него синдром миоклонии» (он постоянно вздрагивал при засыпании). Про миоклонию было прочитано в интернете, ведь наш ёжик всегда стремится дать названия всем явлениям.
Сын еще и не говорил до трех лет. Но уж когда овладел речью (все новые навыки появлялись внезапно - ребенок развивался ступенчато), то стал говорить быстро, безостановочно и на безукоризненном русском литературном языке. Так считал ёжик и был почти объективен. Колыбельные были забыты, потому что все время до засыпания ёжик слушал только лишь рассказы сына обо всём, что произошло за день, его размышления и вопросы.
В один из вечеров, когда у ёжика было особенно сентиментальное настроение, он решил вклиниться в монолог сына и успокоить его возбужденное воображение парочкой колыбельных на ночь. Только ёжик заунывно завел: «Ло-о-жкой снег мешая…», как услышал вежливое:
- Мама, а можно ты не будешь мне петь?
- Почему?
- Мне не нравится эта песня.
- ? Так может быть тогда: «Вернись лесной а-алень, по моему ха-атению…»
- Нет, мама, мне эта песня тоже не нравится. Не пой её, пожалуйста.
А надо сказать, что этот ребёнок взял характер от отца: был очень вежливым, терпеливым и свои просьбы всегда облекал в дипломатичную форму: не требовал, а просил, твердо, но с извиняющей свою позицию интонацией, говорил при этом: «пожалуйста». Сейчас, правда, повзрослев, стал лишь иногда баловать родных тактичностью и внимательностью к их чувствам. Ну и правильно - слишком много дипломатии вредит здоровью, считает ёжик.
- Так какую песню тебе спеть?
Извиняющим тоном:
- Ты знаешь, мне всегда было очень грустно, когда ты пела мне песни. Не пой больше. Пожалуйста.
Ёжик сначала сконфузился, обнял ребёнка и, пожелав ему спокойной ночи, вышел из комнаты. А потом долго смеялся и над своими тщетными попытками убаюкать сына, и над его беспомощностью перед этими попытками, и над его дипломатичностью в особенности.