Особо должен сказать пару слов об отце… .
Папанька, или как мы его называли в семье «Отча», после войны, выкосившей почти всё активное мужское население страны, был большой ходок по женской части. Первый ребенок родился у него еще в начале 44-го, от дочери главного врача Уфимского военного госпиталя Нафтали. Это была, то еще грустная история. Можно, было бы, и промолчать, но думаю «не можно»!
Когда еще её рассказать?
А, дело было так:
Отец, после ранения, вылёживался, в категории выздоравливающего, в госпитале, расположенном в одной из старинных школ города Уфы.
Главным врачом в госпитале был немолодой еврей и была у него дочка. Как её звали, я, из рассказов отца, не запомнил (честно говоря, думал, что и не понадобится, видимо неправильно думал). И вот двадцатипятилетний почти здоровый танкист и семнадцатилетняя медсестра «втюрились», друг в друга, до беспамятства. То, он её вылавливает в перевязочной или ординаторской, то, она, высвистывала его, под окнами палаты, выходящими в весенний сад.
Любовь, однако!
Естественно она забеременела.
Первой, конечно же, заметила интересное положение дочери, мать. Ну, как всякая мать, любящая своё дитя, не стала особо переживать. Жизнь есть жизнь. Для неё, конечно, было важно, чтобы у ребенка был отец, и она занялась подготовкой к свадьбе, но с условием, что жених должен перекреститься в их, иудейскую, веру. А, поскольку суженный был из того поколения, которое после революции и разгрома церквей, не очень - то и напрягался, насчет вероисповеданий, то отправился в местную синагогу и совершил данный акт поклонения, правда, с его слов, очень переживал, что за две недели воздержания, его возлюбленная может увлечься другим выздоравливающим.
Обрезал он, значит, все, что положено и стал ждать вердикта отца невесты.
Отец, же, невесты, ортодоксальный семит, еще с дореволюционным образованием и житейским опытом, переживший погромы, встал "на дыбы" и указал ухажеру на дверь. Даже, не вдаваясь в суть дела. И зная, что жених лежит, в госпитале, после тяжелейшей контузии, изрек, тоном, не подлежащим иного толкования:
- ...В нашем роду, только, контуженных, не хватало. Вырастим внука сами...!
Уже на следующее утро, был подписан приказ и гвардии старшина, механик-водитель танка, был выписан из госпиталя и прямым ходом попал в гущу боёв на Курской дуге. В ходе этих боёв, похожих на мясорубку, памятуя о невесте и неистовой любви, когда кончался боезапас, он, с остервенением, гонялся за немецкими танками, загоняя их то в болота, то в овраги. Вспоминалось, как в одном из оврагов пришлось проезжать по останкам тел наших солдат, расстрелянных в упор из танковых пулемётов противника и лежащих слоями. Тогда он дал себе слово, «пленных не брать». Несколько раз горел и снова рвался в бой, меняя танки и экипажи. Однажды, в сброшенной, с себя, рядом со сгоревшим трупом командира танка, горящей куртке, случайно остался его военный документ и мать получила "похоронку" и, где-то, сейчас, под Курском - Белгородом - Прохоровкой, стоит обелиск над общей могилой, с фамилией погибшего танкиста, героя.
Сама Курская битва, для отца, закончилась, взрывом немецкой гранаты на моторном отсеке Т-34 и грохотом падающей крышки люка, напрочь отсекающей крайние фаланги пальцев, пытающегося выбраться, из очередного горящего танка, механика-водителя.
Снова госпиталь. Где, «спецы» из первого отдела постоянно пытались выведать у него, «не самострел» ли, не пособник ли вражеский, пробирающийся в тыл. Потом признали, «не самострел». Наградили орденом «Красной Звезды»!
Его, пришедшего домой, демобилизованного «подчистую», еще полчаса не пускала, в избу, мать, не верящая в свое счастье и думающая, что всё это ей, сквозь сон, млится.
Через несколько лет, в конце сорок седьмого, отец был вновь призван в армию в качестве инструктора по подготовке танков и прочей матчасти, в основном Т-26, на которых он и обучался военному искусству на «срочной», для передачи Народно-Освободительной Армии Китая. Мобилизационный пункт призыва был в Москве.
Адрес любимой он знал и первым делом направился туда. Но, увы, она была уже замужем, за генералом интендантской службы. Виделись они несколько раз, тайком.
Через год, когда он возвращался, из командировки, домой, её, в Москве, уже не было. Семья выехали в сторону "земли обетованной". Связь оборвалась.... Оборвалась окончательно.
На мои вопросы о том, что и тот Александр, который проживает в деревне Соколовка и тот Леонид, что живет в селе Непряха, бывавшие, наездами, у деда, в гостях, говорят, что они твои сыновья, это правда? Отец сначала сумбурно, а потом и более конкретно, пытался объяснить, что война такая штука, где цена жизни, это "копейка". Ежеминутная вероятность, что ты погибнешь, с течением времени, вырабатывает в бойце чувство не опустить того, что дано Богом, то есть, жить надо по полной программе, а там, как говаривал Наполеон, «будь..., что будет!». Наполеон, может, этого и не говорил, куда уж ему, но «Отча» так считал. А, значит, Наполеон говорил и был прав.
Жизнь текла своим чередом. Почти в тридцать лет, мой отец, а все его звали ещё «Федяшкой», был "первым парнем на деревне". Он руководил МТС, механо-тракторной станцией района. Так, что Балаки - глухое, закамское, село, было в его сфере ответственности. Первой же красавицей, на селе, была моя маманька. Работала она трактористом на лесоповале, где валили лес для изготовления железнодорожных шпал. Ну, как, их судьбам, было не пересечься.
Правда, маманька мне по секрету, когда я подрос, сказала, что отца она считала уж очень взрослым (восемь лет разницы). На мой же вопрос о том, что же заставило выйти замуж, мать ответила, как отрезала:"Жить хотелось по-человечески". На мой, уже немой, вопрос, как выдохнула:"С паспортом".
Они поженились. Правда «Отче», пришлось в очередной раз перекрещиваться, на этот раз в "старую веру". Поскольку балакинские мужики предупредили, что если он это не сделает, то проблемы, со здоровьем. у "ухажера" будут. Будут, ну, уж очень, серьезные. Брак, не освещённый церковью, считался грехом. Брак между православными никонианцами и истинными православными, приверженцами старых традиций, то же, считался грехом. А, он, и не возражал. Маманьке, как жене "опаспортнённого" члена общества, коммуниста, то же выдали "молоткастый и серпастый". Её назначили бригадиром тракторной бригады, половина из которой были ссыльные бандеровцы, крымские татары, прочие «высланные» за сотрудничание с немцами в период оккупации и просто уголовники. Проблем, правда, говорят, не было. Тяжелый кулак был у «Федяшки». Хоть и с отсеченными фалангами, но вколачивал истину чётко. Кое-кто пытался усомниться, но быстро «врубался», что лучше новому бригадиру не перечить, себе дороже будет.
Опять призыв
Но, вот опять война. Наша мирная держава решила помочь "Великому кормчему" в его борьбе с Чай Кан Ши.
Как помочь?
Для начала, решили передать Народно-Освободительной Армии Китая, наши танки Т-26 и Т-40, которые простояли всю войну в ангарах, для использования против «япошек», и, сейчас, были годны, разве – что, только, на металлолом.
Стали искать спецов, которые способны, хотя бы, завести их и загнать на платформы, не говоря, уже, о том, чтобы перегнать технику через горы типа Баян-Цаган в районе Халкин-Гола.
Выбили "фрицы", этих спецов, за прошедшую войну.
Пришлось призывать комиссованных "под чистую". Так, свежеиспеченный глава будущего семейства, попал в "разнарядку", так как он, был, один из немногих, оставшихся в живых, кто обучался в тридцать девятом, сороковом и сорок первом, воевать на этих "консервных банках".
Пришла, с нарочным, повестка от военкомата. Собрали сохранившийся солдатский вещмешок и в путь. Пока в сторону Москвы. Так отец оказался в «белокаменной».
Маманька, говорят, бежала за районной полуторкой, пока совсем не обессилила.
Когда стало ясно, куда указывает "направляющий" перст партии и правительства, отец отбил телеграмму.
Поскольку, эшелон шел через местную железнодорожную станцию, то, мать, собрала свои скудные пожитки и выдвинулась на разъезд. Каким образом, смог отец остановить состав, неизвестно. Все-таки, вагоны и платформы были забиты военной техникой с вооруженными людьми, а срыв графика движения мог быть приравнен к диверсии. Но, поезд притормозил, там, где надо и, маманьку, Отча, буквально на руках, с помощью срыгнутых, на уже начинающуюся, после платформы, насыпь железнодорожных путей, друзей-попутчиков, втянул её в свою теплушку.
Когда, я её спрашивал, что же её понесло в эту авантюру, она с присущей ей юмором, отвечала, что "любовь зла..., и ты еще об этом узнаешь". Сначала она думала доехать только до Свердловска, где жила сестра тети Иры, жены Антона. Потом, в горячих объятиях мужа, а для них выгородили в вагоне, простынями, приватный уголок, решила доехать до Иркутска, где жили: бывшая жена, сын и дочь старшего брата Леонтия, потерявшегося на войне. Ну, и так, незаметно, оказалась на станции Манзовка, в селе Монастырище, Приморского края, где и оформилась прачкой в бронетанковой части, куда был прикомандирован её муж. Но, не долго "музыка играла...".
Через несколько дней, танки были, уже, выгнаны из арсеналов, поставлены на ход, загружены на платформы и эшелоны пошли сначала на юг, на Уссурийск, потом на запад, к горному хребту Леоелин, это, уже по китайской территории.
Несколько месяцев, отец, перетаскивал через перевалы, где самоходом, где волоком, а, где, и под горку, пушками назад, для противовеса, танки, которые, в своё время, «…наши, были, бЫстры». Маманька старательно застирывала нательное белье и робы команды.
Дело было к осени.
Все стали замечать у молодой красавицы- прачки признаки беременности. Командование, не смотря на протесты молодоженов, приняло решение, вернуть её на родину, но не успели. Ребенок, мальчик, родился раньше времени, где-то уже на подходе к Харбину. Роды принимала акушерка-китаянка.
Новорожденного решили назвать Александром. Пришлось снаряжать целую экспедицию.
И, маманька с ребёнком, в сопровождении комендантского наряда, были доставлены обратно, в село Монастырище, Черниговского района.
Отцу запретили провожать семью, поскольку шли сложнейшие подготовительные работы и велись горячие дебаты, по передаче техники, дотошным бойцам одного из военачальников Мао Дзе Дуна - Линь Бяо. Привередливость, принимающей стороны, была настолько велика и всех изматывала, что русские называли его, по созвучному имени, "Маршал Бяка".
У маманьки, с тех пор, осталась в памяти одна шутливая поговорка. Когда надо было подчеркнуть какую- либо несуразицу или явную чушь, высказанную оппонентом, она говорила: "Сяо ляо - ляо зи бунь!". Что это значит и значит ли чего-нибудь, она уже забыла, но произнесение этой, по-моему, абракадабры и реакция на неё собеседника, доставляло ей
истинно удовольствие .
И вот, маманька, с военным командировочным удостоверение, дающим право бесплатного проезда и провоз любого багажа, по всем направления, на территории Союза, двинулась, с грудным младенцем на руках, домой.
По прибытию, ребенка, конечно же, крестили в местной старообрядческой церкви. А, вскоре, и отец вернулся, из командировки.
Мирная жизнь
При постановке на учет в военкомате, ему предложили работу, в качестве вольнонаёмного, на местной военной базе, где начали сжигать иприт, оставшийся еще со времен первой Мировой. Работа заключалась в подготовке, бульдозерами, громадных траншей, куда вывозились выжженные бочки из-под иприта. Затем, тракторами их сминали, траншеи закапывались, а поверху высаживались саженцы хвойных деревьев.
Через год, на свет, появился, я, а потом, от острого воспаления легких умер Александр, ещё через два года родился Геннадий, еще через три родился очередной ребенок, потом, через пару лет, погибает Геннадий, выпивший сладкую настойку с мухоморами, традиционное русское средство для избавления от мух.
Тогда, мы жили уже в городке, напротив маленького заводика «Горно», в частном доме, на квартире. По соседству жила семья Вострецовых. Сын, которых, Сашка, сыграл весомую роль в моей дальнейшей судьбе.
Помню, как плакала, с надрывом, моя бабушка Аграфена Савельевна, укладывая гробик, с Геннадием, на дно могилки. Молила всех, глядя снизу, чтобы её закопали вместе с ним. Я, опасаясь, что к её горестным словам, кто-то прислушивается, возражал своим рёвом, упав на бруствер могилы и колотя по брустверу ручонки....
Помнится ещё, что маманька, в день гибели Геннадия, с утра, ходила в лес, за лесной малиной. Эта малина так и простояла все три дня, в стеклянной крынке, на полке, в сенях. И запах, немного забродившей лесной малины, где бы, я, его, потом, не ощущал, плотно связан, в моей сознании, с похоронами Геннадия.
Запомнился, еще один эпизод детского восприятия мира. Как-то раз, проходя толпой, человек десять, малолеток лет пяти-шести, купаться на пруд, мимо мрачной, наглухо повязанной черным платком, старушенции, с измождённым лицом, в длинной, до пят, юбке, мы услышали почти шёпот:
- Детки, помяните сынулю моего, Васю. Сегодня похоронила, мы приезжие, у нас, здесь помянуть его некому, - и протянула нам полбуханки нарезанного, кусочками, черного хлеба.
- Отец его, от ран, в прошлую войну умер, то же Васей звали, а он вот в эту. Сердце, от ран, не выдержало.
По куску хлеба мы взяли. Правда, откусили, только, чуть – чуть. Когда она отошла, мы положили хлеб под кусты, спрятав, поскольку наш самый старший среди нас, Сашка Вострецов, сказал, что, может она ведьма и хочет нас заколдовать.
Гибель Геннадия, видимо повлияла и, здорово повлияла, на отца. С тех пор, я его редко видел трезвым, если только с утра. С работы он возвращался уже "под шафе" и часто маманька его "оговаривала", мокрым полотенцем, за это.
Тем временем, программа уничтожения иприта заканчивалась, и отец стал искать другое место приложения своих сил.
Лесная авантюра
Как-то осенью, поздно вечером, раздался стук в наружное, уличное, окно. Все проснулись. Отец взял в руки громадный гаечный ключ и вышел во двор. Вернулся он со смуглым горбоносым широкоплечим мужчиной, небольшого роста, обросшего многодневной щетиной и одним глазом. Второй был перевязан черной повязкой. Увидев его мать, испуганно, охнула, а, я, схватившись за нож, лежащий на кухонном столе, встал между вошедшим и матерью.
Наши волнения оказались напрасные. Вошедший гость, Иосиф, грузин по национальности, военный соратник отца, который еле разыскал своего друга, на бескрайних просторах России, приехал с хорошей вестью, да еще и с подарками.
Тогда, я первый раз в жизни, а мне было лет шесть, попробовал инжир. Вкуснотища, скажу, неимоверная.
А, хорошая весть заключалась в том, что недалеко, в соседнем посёлке, Шолья, организовывается новое предприятие, леспромхоз, отделение грузинского ГрузЛесПрома и там требуются работники, знакомые с техникой, трактористы, бульдозеристы, шофера. Он, и, предложил отцу, перебраться туда, чтобы принять участие в лесозаготовках для нужд Грузии, обещая хорошие заработки. А, что такое деньги, даже я знал.
Разговор, за столом, продолжился до самого утра.
Отец уволился с базы и, погрузив манатки, на ленд-лизовский «Студебекер», выпрошенный у военного начальства, отправился в Шолью.
Сколько могла, она сопротивлялась, но потом я её смог уговорить и вкус этой порции каши, на троих, заполнился мне на долгие годы.
Правда, поскольку, денег на билеты, уже не хватало, то мать купила их только до ближайшей станции, Бутыш. И надо же так было случиться, что проводница запомнила нашу семейку и попыталась высадить нас, на этом самом Бутыше, хотя нам надо было выходить, только, на следующей станции. Вот тогда я первый и единственный раз, в жизни, увидел разъярённую маманьку, в роли самки, защищающую своих детёнышей. Проводницу, страшненькую, крашенную блондинку, мужики-попутчики, вынуждены были, спасая её, затолкать в служебное купе, а мы вышли в тамбур и, уже, там, доехали, за несколько минут, до своей станции. Мне казалось, что Шолья, это деревня, где-то в глухом лесу, который надо было вырубать топором. А, оказалось, что это светлый поселок на берегу Камы, почти напротив села Мазунино, родного села моего деда, Демьяныча.
Темный лес был, но где-то, там, вдалеке.
А, на опушке этого леса, среди высоких сосен была небольшая улица из
офицерских, как говорил «Отча», землянок, оставшихся после формирования, на этом полустанке, во время войны, танковой дивизии. Рядом со станцией, оставалась еще целая гора разбитой в боях и обгоревшей нашей и ихней техники. Там, я, потом, нашел увеличительное стеклышко и оранжевый, типа портсигара, бокс с непонятными пробирками и очень гордился их владением. А еще, мы, с друзьями, из соседних землянок, монопольно владели доступом на бывшее учебное стрельбище. Это вообще был «Клондайк», по тем временам, потому, что там можно было найти пули, служившие единственным источником, кроме пломб, сорванных, с дверей грузовых вагонов, свинца для грузил. А какая "камская" удочка без грузила
Ну, так вот, вышли мы, значит, на этом полустанке, с вещичками, из вагона. Глядим, по сторонам, а, нас, никто не встречает. Дежурный только, с флажками и фуражке с красным околышем, поглядывает на нас. Спрашивает, не «Федяшкины» ли мы. Мы, хором, отвечаем, что «Федяшкины». И тогда, он, прямо с платформы, показал нам на какую-то крышу, хорошо видимую с перрона. Вторая, слева. Мы направились в указанную сторону. Подходим, видим крыши есть, а домов нет, они в землю ушли. Только, приямки окон светятся снизу. Страшно мне стало, а когда ещё и маманька спустилась, по лестнице, под землю, то реву моему, не было предела. Я боялся, что она оттуда, из-под земли, не вернется. Но, все обошлось. Отец уже обустроил жилище, приготовил ужин и ждал нас.
Вечер прошёл весело. История с гречневой кашей и крашеной проводницей стала достоянием семейных преданий.
Землянка же, потом, очень мне понравилась. Большая, офицерская. Хотя зимой было холодновато....
Да, что, еще, вспоминается. Где-то, через год, я потерял одного из первых своих друзей. Его звали Ленькой, хотя он и был татарин. Жил, тот, с отцом, матерью и двумя сестрами, Веркой и Соней, в соседней землянке. Отец, его, воевал в партизанах, в Белоруссии. Но, что-то, пошло не так и и его выслали на Урал.
Весельчак, он, был неимоверный, гармошку из рук не выпускал. Его дочь, Соня, была самой красивой девочкой в округе и, я, конечно же, в неё влюбился. Даже цветы, подснежники, ей дарил. Говорят, умерла она, потом, рано, при первых родах.
Так вот, поскольку некоторые землянки были уже разобраны на дрова, то мы любили копаться в песчаных котлованах, оставшихся после них. В основном рыли пещеры в боковых стенках ям. И, вот как-то, одна из пещер обвалилась и засыпала землей, Леньку. Судорожные попытки, его, откопать, не удались. Освободить его смогли, только, подбежавшие, на наши крики, взрослые, но было уже поздно. Ленька, не дышал. Врачи установили, что у него был переломлен "лен". Это, что-то, вроде разрыва связок в районе шеи. Как-то так. Горю, моему, не было предела. А, пока я горевал, его уже похоронили. Я, тогда, ещё не знал, что мусульман хоронят в течение суток.
А, еще, у нас, была соседка, Светка. Она была самая старшая и страшненькая в нашей малолетней компании и руководила любым процессом жёстко и до логического конца. Могла и накостылять, в порядке восстановления дисциплины, какому - нибудь непослушному мальцу, по "бестолковке". Она очень любила приватные детские игры, типа "в больничку" или "в папы-мамы", хотя была очень некрасивая и глупая. Ну, это так, с точки зрения нашего, "мужского" сообщества.
Итак, жизнь шла своим чередом.
Как-то раз, маманька, отправила меня в далёкое путешествие, в Пермский край, на лесопункт, в Чернушку, где отец заготовлял лес для строящейся Чайковской ГРЭС и будущего городка Чайковский, с наказом, чтобы я присмотрел за папанькой, кабы его бл…ди не «охомутали» ли его местный "барышни" и не "увели" его у нас. Мы, втроём, в кабине старенькой «полуторки», долго «пилили», по приуральской тайге, тряслись по ухабам и рытвинам лесных дорог. Наконец, добрались до небольшого посёлка, из нескольких бараков, на берегу Камы.
Нас встречал весь посёлок. Оказывается, мы везли продукты, включая водку и сигареты. «Отча», работал механиком и жил в отдельной щитовом домике, на одно окно и одну пружинную кровать, на которой, я, «до потери пульса», скакал целыми днями, как на батуте. С нами жила ещё какая-то тётенька, по имени тетя Галя. Утром, я, стал замечать странные дела. Спали мы на полу. Отец и я. Тетя Галя спала на своей пружинной койке. Но, утром, тетя Галя, каждый раз, оказывалась, тоже на полу, рядом с нами.
А, когда, я её спрашивал:
- Как так…?
Она отвечала, что упала. Хотя я исследовал всю кровать и пришёл к выводу, что с неё, практически, упасть…, ну…, не как, нельзя.
Наконец, я, не выдержал и, однажды, после похода на Каму, где угрюмые дядьки катали «баланы», скидывали их в реку и «вязали» в плоты, сидя, усталый от впечатлений, на крылечке нашего щитового домика, прямо её спросил:
- Теть Галь, а ты бл…дь?
Она ответила:
- Ну, что ты, какая же я бл…дь? Разве я похоже на бл…дь? Вон, Лидка, она бл…дь так бл…дь, - и указала на молодую девушку, в ярком цветном платьишке, с маками, с распушенными черными, кучерявыми, волосами, прикрытыми маленькой черной шляпкой, с «ридикюлем» под мышкой, переходившей улицу, задорно подергивающую своей «попкой» и стучащую, каблуками полуботинок, по деревянному тротуару.
Даже, я, шести - семилетний ребенок, понимал, что, это «явление», более похожа на бл…дь, чем тетя Галя. Но, я хотел убедиться, в своём правильном восприятии мира и часами подкарауливал Лидку у «конторы», провожал, после работы домой, подслушивал разговоры под окном, но так и не решился спросить её, «бл…дь она и не бл…дь».
Следующим рейсом за продуктами меня отправили домой.
По прибытию, маманька начала меня «трясти»:
- Ну, что ты узнал? «Бляду…т» наш папанька или нет?
Я честно ответил, что, нет. Поскольку тетя Галя сказала, что она не «бл…дь». А, у Лидки, я не мог спросить «бл…дь она не бл…дь», поскольку нас не познакомили, а сам знакомиться, я, тогда, еще, не умел….
А, тем временем, к нам, в гости, постоянно наведывалась бабушка, Аграфена Савельевна. Она, появлялась всегда неожиданно. С подарками. Радости нашей не было предела. Зимой она привозила замороженные, капустные, пельмени и замороженное, же, в тарелках, молоко. А как-то, вообще, пришла вместе с козой. Нахваливала её как «цыганка на базаре» что и удойная, она, как корова, и послушная, и чистоплотная, и зовут её Зорькой. Зорька, хоть и коза, но спускаться, к нам, в подземелье, где, мы, в сенях, сделали ей чуланчик, не стала. Так и жила наверху, в сарае, вместе с дровами.
По весне, заглянул к нам, вернувшийся, со службы, в Германии, Володя, троюродный брат отца. Подарил матери шикарный зеленый, с рисунками, шелковый платок, прослужившей ей лет тридцать, а нам вручил целую корзинку шоколадных конфет и различного печения.
Чаще всего и всегда ожидаемые, у нас бывали "сарапульские". Это мы так называли младшую сестру матери, мою "крёсную мать" Алевтину, замечательного человека, её мужа, Александра Ивановича и их дитё, Надежду….
Александр Иванович знал массу присказок, анекдотов и прибауток. Хотя, в детстве, перенес немалые мытарства.
Продолжение следует.... Ставьте лайки! Подписывайтесь на Дзен канал Фартовый ! Ваша поддержка очень важна.