Было это давным - давно, в детстве... Однажды мать пришла с работы и заявила, что завтра у нас будут новые соседи. Сказала она это таким тоном, будто завтра к нам приедут крокодилы.
Надо сказать, что жили мы в деревне, в двухквартирном одноэтажном доме. И существование соседей непосредственно за стеной воспринималось нами, жителями двухквартирок, как некое ужасное досадство.
Наутро я уже торчала на крыльце и наблюдала, как грязнющий МТЗ - 80 запячивает прямо в соседский огород телегу с барахлом, на котором восседала с некоей превосходной смелостью особа чуть старше меня.
Ага, это сейчас - "чуть старше", а тогда три года разницы были решающими.
Телега, поскрипывая, уперлась в наш забор и остановилась. Особа лихо сплюнула и спрыгнула с телеги, оправляя замызганный то ли халат, то ли комбинезон в незатейливый цветочек. Тракторист в это время отцеплял телегу.
Еще раз презрительно цыркнув в мою сторону(это значило - чего вылупилась?), она залезла в тарахтящий трактор и отчалила.
Я была несколько смущена и недоумевала по поводу такой необъяснимой невежливости, разглядывая торчащее во все стороны добро, среди которого вдруг заметила каких - то странных рыжих жуков. Их было довольно много, и я позвала бабушку.
Бабушка пригляделась и изрекла:
- Ё...твою мать!!! Тараканов привезли! - И пошла жаловаться матери.
А я еще не знала, кто такие тараканы. Война с ними была жестокой, методичной и безжалостной, а еще затяжной, так как мешали они только нам, новые соседи с ними прекрасно ладили. Мы травили их дихлофосом, рисовали мелками на смежной стене, потолке и плинтусах, сыпали какой - то порошок по углам, ставили сладкие ловушки... Мать вставала по ночам, резко включала свет на кухне и остервенело размазывала их по полу тапкой и мухобойкой.
Утром тетя Света, коренастая мужиковатая баба, сидела на крыльце и щурясь, попыхивала "Примой", пока мать пыталась ей объяснить, что тараканы это зло и общая беда. Разговор накалялся и заканчивался трехэтажным матом с обеих воинствующих сторон.
Бабушка строго - настрого запретила мне дружить с Любкой.
- Любка нехорошая девчонка, курит, не моется, не учится, не надо с ней дружить, еще вшей принесешь.
Любка училась, неправда. Но недолго - в первом классе она осталась на второй год, учителя были потрясены. Второй кое - как прошла. В третьем - снова на второй год. В четвертом я её догнала. В пятом классе встал вопрос ребром - снова второй год.
Любка стала легендарной личностью.
И как всякая такая личность, нашла в себе силы признать поражение и пойти стезей незамысловатого труда и простой крестьянской жизни - пошла на ферму, помогать матери.
У нее была младшая сестра, которая обладала более мощным интеллектом, и старший брат, который постоянно давал ей крепких подзатыльников за то, что она таскала у него сигареты. Получив звездюлей, она утирала слезы натруженными руками и шла тырить хабарики из материной пепельницы, чтобы скрутить из них знатную папироску. Тетя Света, хоть и была далеко не образцовой мамой, но все же понимала вред курения в столь юном возрасте, и пересчитывала хабарики, дабы изловить и наказать непутевую дочь, не умевшую считать, за что и получавшую. Наказания имели действие сильное, но непродолжительное, а также повышали любкину изобретательность и настойчивость.
Уродившись коренастой и крепкой, Любка довольно легко переносила экзекуции и гордилась синяками, а незамысловатый крестьянский труд добавил физической силы и выносливости - в свои неполные четырнадцать она могла запросто накостылять даже старшим мальчишкам. Те Любку дразнили напропалую грязнулей, но побаивались и уважали - она могла зажечь спичку о пятку и дать прикурить, а такое умение чрезвычайная редкость и польза, особенно когда нельзя стащить из дома целый коробок спичек.
Как бы там ни было, мы с Любкой подружились. Со временем и наши семьи перешли в режим некоего дружелюбия, периодически обострявшегося, когда соседи устраивали пьянку и не давали себе труда соблюдать приличия.
Гульбище продолжалось от нескольких дней до пары недель, иногда перерастая в вялотекущее длительное мандраже.
Дым стоял коромыслом среди потрясающего воображение срачельника; зимой шумная компания рванья сидела возле буржуйки, топившейся хламом, и тянула пузырь самогона вперемешку с кипящим чифиром. На стене у буржуйки немедленно собирались тараканы, сплошь застилая собой поверхность и грелись, шевеля усами. Дядя Витя снисходительно и вполне дружески обкладывал их матом и жалел.
Летом окна нараспашку, головки лука и куски хлеба в тарелках с крошевом и солонках, граненые стопки с траурной коричневой тонировкой, орущий надрывным хрипом кассетный магнитофон и ночные драки.
Посреди всего этого Любка запасалась хабариками впрок, а то и забытой кем - то полпачкой, и курсировала от бабушки к тетке и обратно в поисках пропитания.
Разногласия и перемирия отражались и на нашей дружбе - то можно, то нельзя, то вроде бы опять можно, но недолго.
Лично мне было больше вреда от этой дружбы - потому что Любка вечно втягивала меня в истории, или сваливала все на меня, но каждый раз выкручивалась и давила на мое врожденное человеколюбие и доброту.
То мы шли в соседнюю деревню за кислющими яблоками, напрочь забыв о том, что надо встречать коров с пастбища. Любкина старая корова приходила сама и вставала в сарай, а моя шлялась по огородам и воровала капусту.
То мы шли в обеденное время на ферму - кататься на транспортере и играть в прятки в сенном ангаре, а потом получали за то, что не появились вовремя на сенокосе.
В основном получали за то, что где - то шлялись; с Любкой всегда так было - ухнувшее сердце и трясущиеся поджилки на подходе к дому.
Вшей я от нее все же подцепила и поплатилась густой длинной косой, после чего мы не дружили месяца два.
И курить она меня научила тоже. Это до сих пор расстраивает меня больше всего.
Оладьи в ее исполнении с припекшимся с обратной стороны - кем еще? - тараканом, конечно - надолго лишили меня аппетита.
Стыренная ею у её же бабушки брага закончилась для меня мучительным отравлением.
Однажды, будучи уже девушкой, она откопала где - то в сундуках старинное шифоновое платье, которое пришлось ей ровно впору.
Внешность она имела не сказать чтобы привлекательную, но очень любила пользоваться любой попадавшей к ней в руки косметикой - будь то розовый перламутровый лак для ногтей, или помада, или тем паче, тени.
В тот день на ней было все - и лак, удачно оттенявший заскорузлые обгрызанные ногти, и тени выразительного синего оттенка, и помада...
И нежно - розовое шифоновое платье в крупную розу, которое застегивалось сзади на молнию, слегка оторванную от ткани.
В сочетании с грязными босыми ногами, оканчивающимися замечательными пятками, потерявшими давно надежду быть отмытыми, с загадочным, косящим немного взглядом и моряцкой походкой Любка была неотразима и неповторима в своей попытке стать немного женственней.
На мое замечание о том, что неплохо бы зашить прореху, Любка хмыкнула и через полчаса довольно показала мне чудовищные стежки черными нитками, закрепившие дыру...
В общем и целом, из нее вырос отличный пример того, что бывает, когда не слушаешься, не учишься и не моешься.
А воспоминания тем и хороши, что спустя много лет можно облечь их в смешные одежды и расставить на перекрестках разговоров предупреждающими знаками)
Заходите в гости, делитесь своими персонажами и воспоминаниями - всегда рада вашим отзывам)