с учителями по русскому мне, мягко скажем, не повезло
учительница начальных классов, худющая, с длинным носом, похожая на единицу, за урок успевала собрать тетради с домашним заданием и раздать проверенные, объяснить материал первому, второму и третьему классам, вызвать к доске представителей каждого из них, объяснить всем и каждому, что задано на завтра. в классе была кафельная печь [в которую учительнице приходилось то подбрасывать дрова, то их помешивать, то засыпать ведро угля] под самый потолок. а потолки, несмотря на то, что школа была сельская, потолки каменной школы были такими высокими, что душам после контрольных приходилось долго добираться вниз, за наклонные деревянные парты с откидными досками на завесах, с крюками сбоку для портфелей. за завесы, и за крюки эти постоянно цеплялись и рвались наши фартуки, и это была еще одна причина для душ улетать не в пятки, а под потолок. а еще в классе были ящики вдоль стен для наглядных пособий. из-за своего роста, зрения и отличности сидела я на самой последнй парте в самом левом углу, и справа от меня, и за спиной нависали огромные окна. из ящика и достала мифодиевна подвесной плакат со словами "Ма-ма мы-ла Ла-ру". эта фраза тогда поразила меня до глубины мозга, ушных раковин и лопаток [потом, через много лет, когда буду впервые читать "доктора живаго", у меня будет ощущение, будто перечитываю давно читаное и знакомое — всё прочлось тогда в этом "Ма-ма мы-ла Ла-ру"]. Ма-ма это было понятно. мы-ла вкупе с мамой это было уже страшно.
[тут надо сделать маленькое отступление, чтобы был понятен мой страх. было мне лет пять. под капежи у дома ставили длинную балейку, в которую с крыш стекала дождевая вода. и вот я умудрилась, раскачиваясь на крыльце, поскользнуться и упасть головой и спиной вниз в этот полный воды металлический желоб, хорошенько тюкнувшись затылком о дно. и уже почти совсем утонула, но крестная из окна увидела, прибежала и откачала утопленницу. а страх перед водой в носу, глотке, носоглотке остался. как только мама начинала мыть мне голову, я начинала истошно вопить. чем сильней я вопила, тем быстрей мама старалась меня вымыть и тем рьяней лила на меня воду, которая попадала в нос, глотку и в носоглотку. в результате по субботам у меня начиналась предбанная истерика еще с утра, а вечером поднималась температура. в одиночку с моим мытьем мама уже не справлялась, и ей стала помогать ее старшая сестра, моя тетка и крестная мама (в одном лице). я умудрялась покусать обеих и удирать из бани в недомытом состоянии. помню, было начало мая. меня недомытую (но уже высохшую за ночь) повели в храм. пошел дождь и остатки шампуня "глория" на моей голове вспенились. ветер стал сгонять мыльные пузыри] .
Ла-ру — это было божество. потому что с большой буквы посреди предложения. потому что слово было торжественное и непонятное
Ла-ру. Л — это был шалаш под орешником. а — крохотный свернувшийся калачиком пёсик. -р — металлический ковш на длинной изогнутой ручке, полный клубники, вишен или желтых медовых слив. или просто воды. и это было очень уютно в шалашике с пёсиком и полным ковшом ягод. непонятным было "у". никакого практического и логического объяснения этому "у" я не находила. это было что-то такое невыразимое, от чего покалывало в том самом месте, куда в декабре приколят октябрятский значок.
у — это было как "бу ремглою не бакроит"
и вот эта понятная ма-ма мы-ла (о ужас) божество. и в это не верилось, потому что Ла-ру было сильнее ма-мы и по звучанию и энергетически. и вот это божество Ла-ру и рамы над головой, и кусты сирени, и излучина реки за рамами, и синее здание (там мы сдавали высушенные лекарственные травы) на том берегу, и синеющий лес вдали под угар от кафельной печки, от которого я часто падала в обморок, — всё это и было то самое -у.
учительниц по русскому в нашей сельской школе было две. и фамилия у обеих была одинаковой — *люш. они преподавали также и немецкий. но в разных классах. то есть, если одна в этом классе преподавала русский, то немецкий преподавала другая. в четвертом классе началась кабинетная система. нам в русачки досталась маленькая толстенькая в рыжем парике набок *люш. в немки — *люш высокая, седая и чопорная. в кабинете у рыже-париковой был такой же рыжий пол. стены и потолок были ядовито-синего цвета. у задней стены стояли такого же ржавого цвета двустворчатые застекленные шкафы, по своей высоте достигавшие только середины стены. за стеклами в разных изданиях посверкивала "поднятая целина". на стене напротив окон, над доской, над непропорционально маленькими шкафами (будто тайком стибренными в медпункте и замаскированными с белого под ржавый) висели цитаты из младшего из ильичей. окна кабинета выходили на школьный стадион.
уроки природоведения проходили в кабинете химии и биологии. слова из таблицы менделеева были похожи на заклинания и на то же -у.
в кабинете нашей немки на месте цитат и мендлеевской таблицы висели портреты. первый Пушкин по месту совпадал с "Во дород литий". последний Маяковский с "Гелий не он". остальные фигуранты были не настолько важны, потому что на их долю приходилось только по одному слову. Некрасов Бериллий. Тургенев Бор. Толстой Углерод. Гоголь Азот. Достоевский кислород. Горький Фтор.
Маяковский, повернувшись ко всей портретной компании спиной, косился в угол. первое время мы всем классом поворачивались к Маяковскому. потому что нам казалось, будто он за нами подсматривает. Маяковский был в углу, противоположному столу учительницы. немка стучала указкой и явно злилась. потому что просто невозможно объяснять тему артиклей, когда весь класс смотрит на Маяковского.
школа над речным откосом
моё сердце
осталось с тобой