К 2002 году чеченские боевики подошли я тяжелом кризисе. Отряды постепенно стачивались, многие командиры погибли в боях. Способ, который мог помочь боевикам изменить ситуацию и выиграть войну, состоял в принципиальной смене основной мишени. Достать военных становилось все сложнее, к тому же, российское общество уже попросту привыкло получать сводки о потерях среди солдат. Однако Басаев и Масхадов по опыту знали, что теракты против населения действуют на общество как удар током. Поэтому в ближайшие годы основной целью боевиков станут органы власти на Кавказе – чиновники и силовики – и население самой России. Переход от партизанской борьбы к террору и воздействию на психику как основному методу - это в действительности не активизация движения, а следующая ступень деградации. Однако для жителей России война вновь перестала быть просто картинкой в телевизоре. Летом 2002 года на совещании полевых командиров было решено резко изменить направление борьбы. Акции против гражданского населения, доведенные до уровня масштабной террористической кампании, стали ключевым методом борьбы подполья. Начавшийся с конца 2002 года новый этап Чеченской войны запомнился стране едва ли не сильнее всех остальных.
В 1999 году взрывы домов в Москве, Буйнакске и Волгодонске вызвали вместо страха бешенство и желание покончить с противником. Однако все хорошо помнили и другой эффект от террористических атак: в 1995 году в Буденновске массовый захват заложников подарил боевикам многие месяцы передышки, и в конечном счете - позволил оправиться от прошлых ударов, позволил чеченскому подполью устоять. Теперь же лидерам террористов требовался не единственный громкий акт устрашения, а серия атак, парализующих волю и ломающих всякую готовность сражаться.
Ключевым элементом в этой стратегии становился персонально Аслан Масхадов. Простое запугивание не дало бы никакого эффекта, кроме призывов сплотиться и раздавить гадину окончательно. Выиграть войну, нанеся русским поражение на поле боя, чеченцы не могли. Поэтому в пару к «злому следователю» требовался «добрый». Политический лидер, представляющий умеренное крыло движения (каким бы виртуальным оно ни было), который мог призывать к остановке кровопролития, с которым могли бы говорить российские политики, и который устроил бы Запад. В этом смысле Масхадов выглядел если не идеальной, то наилучшей из возможных фигур. Человек, пришедший к власти в результате процедуры, которую хотя бы в теории можно было считать демократической, не имеющий стойкого имиджа убийцы в глазах интеллигенции, более или менее принимаемый за рубежом. Как полевой командир Масхадов был ординарным военным вождем с не самым мощным отрядом, но в качестве политического деятеля он для чеченцев был попросту незаменим. Вместо него никто не смог бы вести переговоры и даже принять у России чаемую капитуляцию, не преподнося миру монстра с имиджем второго «Талибана».
Удивительно, но множество разнообразных общественных деятелей и в России, и за рубежом купилось на разглагольствования о «политическом решении» конфликта путем переговоров с легитимным президентом Чечни. Масхадов и Басаев друг без друга не могли существовать и вести целенаправленные действия, это были два лика одного Януса. Однако никому из рассуждающих о том, как Масхадов может остановить войну, по неясным причинам не пришло в голову простейшее соображение: если Масхадов мог отдать Басаеву и другим полевым командирам приказ о прекращении террора, но этого не делал, он оказывался таким же руководителем террористов, как прочие. Если он не мог отдать такого распоряжения и добиться его выполнения, то его ценность в качестве партнера по переговорам оказывалась мизерной. Тем более, опыт переговоров с Масхадовым у России уже имелся в 1995 (еще при Дудаеве) и 1996 годах. Первая попытка о чем-то договориться с Масхадовым закончилась покушением на генерала Романова - партнера Масхадова по переговорам – после чего Романов остался инвалидом; вторая увенчалась вторжением Басаева и Хаттаба в Дагестан. Просто удивительно, почему же после этих двух блестящих дипломатических успехов российские власти потеряли всякий интерес к переговорам с Масхадовым.
Однако и в России, и в западных странах хватало людей, в том числе журналистов, политиков, общественных деятелей, или искренне не видящих двусмысленности положения Масхадова, или закрывавших на нее глаза – и уверенных, что с третьей попытки Масхадову уж наверняка удалось бы остановить насилие.
Интересно, что Масхадов сообщил о готовящемся повороте буквально впрямую:
"Западные лидеры вынуждены заигрывать с Россией для разрешения своих глобальных проблем, таких как Балканы, Афганистан, Грузия, а теперь и Ирак. Теперь, когда война продолжается, мне нечего терять от того, что я связываюсь с такими людьми, как Басаев, Удугов или Яндарбиев - главными радикальными лидерами", - заявив это, Масхадов уточнил, что его сторонниками готовится некая «исключительная операция»[1]: «Мы практически от методов партизанской войны перешли к методам наступательных операций, — заявил он. — Я уверен, у меня нет никаких сомнений, на заключительном этапе мы проведем еще более уникальную операцию, подобно «Джихаду» («операция «Джихад» - захват Грозного летом 1996), и этой операцией освободим нашу землю от российских агрессоров»[2].
К слову, для Масхадова не было ничего нового в руководстве заведомыми террористами. Назначение им Басаева на официальные посты внутри Ичкерии общеизвестно, но им дело не исчерпывалось. Так, назначенный Масхадовым министр внутренних дел времен независимости Чечни Айдамир Абалаев[3] был одним из основных участников захвата заложников в Кизляре, как и Турпал-Али Атгериев, который руководил у Масхадова избирательным штабом, а позднее возглавлял министерство госбезопасности[4]. Так что осуждение террористических методов войны для этого человека было не более чем позой: как видим, он спокойно производил в генералы и окружал себя людьми, лично командовавшими массовым захватом заложников.
Стратегия Масхадова и Басаева имела специфическую черту: она требовала постоянного накручивания угрозы. После серии взрывов в общественных местах последующие акции уже не производили такого сильного впечатления. Общество оказывалось потрясено один раз, другой, третий, но постепенно страна уставала даже от ужаса. Поэтому логика этой войны требовала непрерывно наращивать масштаб злодеяний, делать их более кровавыми и эффектными. Прижать Россию к стенке взрывами в Москве в 1999 году не удалось, следовательно, новый теракт требовалось сделать еще ужаснее. И у руководителей чеченского подполья еще оставался резерв для увеличения степени кошмара.
Судная ночь
Вечером 23 октября журналистка Александра Королева вышла из театрального центра на Дубровке, где шел мюзикл «Норд-Ост» по «Двум капитанам» Каверина. Тогда женщина досадовала, что ей пришлось уйти после первого акта под мерзкий осенний дождь. Вскоре оказалось, что неотложные дела спасли ей здоровье, а может, и жизнь. «В фойе было многолюдно, и атмосфера была праздничная»[5], - рассказывала она потом. Таким театр на Дубровке ей и запомнился.
В начале второго акта на сцену вышли вооруженные боевики. Поначалу зрители приняли людей в камуфляже за элемент шоу, но стрельба в потолок и истошные крики «Это захват!» не оставили сомнений. Актеров сбросили со сцены. «Стрельба, крики, все как в кино» - вспоминал один из артистов. Кто-то до сих пор не мог поверить, что действительно происходит захват. Удары прикладов убедили в серьезности происходящего. Очереди в потолок добавляли страха: снаружи здания многие даже решили, что внутри идет бой. В заложниках в тот вечер оказались 916 человек.
Что за люди вошли в дом культуры на Дубровке осенним вечером 2002 года? Состав отряда, захватившего заложников в Москве, радикально отличался от групп, напавших на Буденновск и Кизляр в 1995/1996. Отряды Басаева и Радуева были очень боеспособными группами, они могли самостоятельно вести общевойсковой бой, а прикрывшись заложниками, успешно сопротивляться даже «Альфе» и «Вымпелу». На захват Дубровки отправились совсем другие люди. Возглавлял отряд Мовсар Бараев, племянник покойного Арби. Этот молодой человек двадцати трех лет имел огромные амбиции, но организационными способностями не блистал и авторитетом не пользовался. Его отряд состоял из сорока человек, половину которых составляли женщины-камикадзе. Подавляющее большинство участников налеты были совсем молодые люди, 20-23 лет. Кроме буквально полудюжины опытных боевиков, в отряд, захвативший ДК, вошли одноразовые террористы, которых было не жаль потерять. Басаев не имел столько опытных диверсантов, чтобы легко их расходовать, поэтому на Дубровку отправилась малоценная молодежная банда. Действительно ценным для боевиков кадром можно было назвать Руслана Эльмурзаева - родственника полевых командиров братьев Ахмадовых и действительно опытного боевика. Однако важнее всех непосредственных исполнителей была агентурная сеть в Москве, долго и кропотливо создававшаяся и обеспечивающая проведение всей задуманной серии терактов.
ДК на Дубровке выбрали, последовательно рассмотрев несколько вариантов. Сперва думали захватить Большой театр, но в итоге избрали более простую цель, почти лишенную охраны. Террористы несколько раз сходили на предыдущие сеансы того же самого мюзикла, изучая внутреннее устройство здания и меры безопасности (фактически отсутствующие). В урочный момент преступники подъехали к зданию на микроавтобусах и начали захват.
Террористы действовали четко, слаженно, аккуратно. Охрану – полдесятка человек с газовыми пугачами - нейтрализовали сразу же. В зал втаскивается фугас на основе артиллерийского снаряда крупного калибра. Снаряд обложен металлическими шариками для вящего умножения осколков при подрыве. Еще одно такое же устройство поместили на балконе. По залу распределили несколько более мелких адских машинок. По бокам расположились в шахматном порядке женщины-смертницы с поясами шахида. Разработчики плана знали свое дело: подрыв всей этой массы взрывчатки неизбежно приводил к обрушению колонн зала и поражению осколками и ударной волной всех, кто находился внутри. Вдобавок, зона поражения разных бомб перекрывалась. В случае активации хотя бы нескольких фугасов всех накрывала взрывная волна. Никто не смог бы избежать попаданий осколками, а сверху на выживших раненых упал бы потолок. Всего в зале разместили 110-120 кг взрывчатки в тротиловом эквиваленте.
Особенный ужас появление на сцене террористов вызвало у нескольких сидевших в зале чеченок. Больше всего они боялись, что в них опознают соплеменниц: такого страшного предательства, как поход с русскими в один театр, террористы могли бы и не простить. Вообще, заложники потом описывали чувство глубокой ирреальности происходящего. Некоторые успели сделать звонки домой. «Я позвонила мужу, - писала позднее одна из заложниц, - и даже не помню, какими словами сообщила ему о том, что произошло. По-любому построенная фраза звучала абсурдно»[6].
Около пятидесяти человек сумели убежать в первые минуты после захвата. Пока террористы не блокировали подходы к зданию, несколько работников ДК связали одежду и спустились по ней как по веревке. Один из них упал и сломал ногу, зато остался жив. Семеро техников заперлись в монтажной: МЧСовцы вскоре сумели, сами рискуя жизнью, незаметно для боевиков перепилить оконную решетку и помогли людям удрать. Милиционерам кто-то позвонил почти сразу, поэтому первые патрули прилетели на место мгновенно. Снаружи подтащили лестницу, по которой выбрались еще несколько прятавшихся на втором этаже людей. Одна из работниц ДК заперлась в маленькой комнатушке и все три дня осады просидела там, тише воды ниже травы. Ее не нашли, но трудно вообразить, что женщина пережила за эти дни. Террористы плохо знали устройство здания. ДК на Дубровке изобилует разнообразными внутренними помещениями, коммуникациями, и бандитов недоставало ни для того, чтобы контролировать здание целиком, ни даже чтобы его как следует обыскать. Поэтому многие люди, находившиеся за пределами зрительного зала, сумели спастись.
Когда оцепление еще не было установлено, произошла первая трагедия «Норд-Оста». В зал прошел подполковник, служащий военного суда Константин Васильев. Узнав о захвате, он тут же пошел в театральный центр, решив попытаться обменять себя на нескольких женщин и детей. Порыв куда как благородный, но увенчался он ожидаемо: террористы попросту расстреляли офицера. Вскоре произошла аналогичная трагедия: Ольга Романова, обычная девушка, узнавшая о захвате, явилась в ДК, и начала публично укорять Бараева. Поразившиеся такому поведению террористы решили, будто она пьяна, на самом деле, ею просто двигал искренний эмоциональный порыв. Ольгу также расстреляли.
Как ни странно, боевики не сразу начали отбирать у заложников телефоны и документы, а многие сохранили мобильники до самого конца. Один из зрителей оказался офицером ФСБ, и он сумел сохранить достаточно ловкости и самообладания, чтобы незаметно передать наружу несколько эсэмэсок со сведениями о террористах.
Один из заложников оказался в здании, можно сказать, к счастью. Георгий Васильев, один из авторов мюзикла, не воспользовался имевшейся возможностью бежать, и сумел разрешить несколько неожиданно возникших проблем:
Естественно, проблемы начались почти сразу же. К примеру, они вдруг обнаружили, что из тех больших тяжелых штук, которыми они забаррикадировали двери сцены, повалил густой дым, и они не знают, что это такое. А это были машины для сценического дыма. Террористы были вынуждены обратиться в зал: кто, мол, тут знает, что с этим делать? К счастью, я был, я знал, и вообще мне кажется, мое присутствие помогло избежать многих опасностей. И уже следующий эпизод показал, что из них можно было вытягивать какие-то уступки. Начали дымиться и гореть светофильтры. Световой компьютер завис в режиме ожидания, а фильтры не рассчитаны на такое долгое воздействие мощных ламп. Пошел запах горелого, люди перепугались. Террористы сначала храбрились, но я им описал, как это страшно, когда горит театр, и что они даже не успеют выдвинуть свои политические требования и бессмысленно погибнут вместе со всеми за несколько минут. Под таким прессингом удалось выбить из них рации, у меня появилась связь с нашими людьми внутри театра, я даже смог на некоторое время связаться с людьми, находившимися вне здания. В частности, с нашим техническим директором Андреем Яловичем, который был за пределами театра и очень много сделал для нашего освобождения. О таких эпизодах можно рассказывать бесконечно - все трое суток состояли из них[7].
Между тем, Бараев старался действовать согласно образцам таких акций, представленным в Буденновске и Кизляре. Теракт подобного рода для успеха должен стать не столько убийством, сколько кровавым шоу. Потому теракт на «Норд-Осте» прошел под знаком непрерывной работы с общественным мнением в России и за рубежом.
Отечественные журналисты далеко не всегда находились на высоте понимания ситуации. С самого начала корреспонденты принялись охотиться за удачными кадрами, постоянно выдавая в эфир информацию о расположении частей спецназа и работе штаба операции. Тем временем, Мовлади Удугов, ведавший у боевиков вопросами пропаганды, давал интервью ВВС, рассказывая о том, как террористы хотят остановить войну. Зарубежные же СМИ главным образом акцентировали внимание на страданиях чеченцев и в целом, если официальные лица осуждали теракты, значительная часть прессы вела речь о доведенном до отчаяния чеченском народе, вынужденно пошедшем на крайние меры. Российская печать, впрочем, тоже отметилась сомнительными идеями, вроде аршинного заголовка в одной из газет «Боевики требуют решить вопрос мирным путем».
Попытки войти в здание для переговоров Руслана Хасбулатова и Асламбека Аслаханова окончились ничем: разговаривать с ними Бараев отказался. Зато он записал заявление граду и миру по поводу своих целей, требуя вывести войска из Чечни. Кроме того, террористы организовали звонок одной из заложниц на радио «Эхо Москвы», через нее объявив о хорошем обращении с заложниками. В ходе осады террористы постоянно имели сношения с внешним миром, дозваниваясь не только на «Эхо», но даже успев поговорив с Яндарбиевым. От российских властей в качестве переговорщиков бараевцы потребовали различных оппозиционных политиков, в частности, Бориса Немцова, который в здание так и не пошел. Зато на переговоры вызвался Иосиф Кобзон, отправившийся к террористам вместе с корреспондентом Sunday Times Марком Франкетти. Бараев и его заместитель передали, что если через неделю их требования не выполнят, они подорвут здание вместе с заложниками. То ли Кобзон ловко вел переговоры, то ли Бараев решил показать великодушие, но певец выхлопотал женщину и трех девочек – двух ее дочерей и постороннего ребенка, которого дама для террористов объявила своим.
Безудержное желание общаться с прессой в некотором роде навредило боевикам. Когда Франкетти взял интервью у Бараева, тот в простодушии брякнул, что захват «Норд-Оста» - это совместная акция Масхадова и Басаева[8]. Учитывая, что Масхадова изображали умеренным лидером, такое признание сажало пятно на мундир «легитимному президенту».
«Мы действуем по приказу военного верховного военного эмира,— заявил Бараев— Военный эмир там у нас Шамиль Басаев, вы его все хорошо знаете. Масхадов, он наш президент… Хотя мы неоднократно слышали, что Масхадов никому не подчиняется, с ним никто не считается, это я не знаю, как сказать по-вашему, это, как говорится, ложь и клевета. Мы очень даже подчиняемся и очень даже мы с ним считаемся. И наши переговоры с Масхадовым – наверное, моя задача приехать сюда. То, что мы хотели с помощью Аллаха, мы это сделали»[9].
Кстати, это не была случайность. В интервью азербайджанской газете «Зеркало» еще один террорист на вопрос о том, знал ли Масхадов о планах теракта, заявил: «Конечно. Это конкретно подготовленный план. И это самый лучший по тактике план. Целое лето мы это готовили. И вот мы сюда приехали по воле Аллаха, Иншаллах, мы добьемся своего(...)[Масхадов и Басаев] все знают, они звонят, и в курсе всей обстановки».[10] Журналиста, судя по всему, удивила эта откровенность: он несколько раз на разные лады повторял вопрос о Масхадове, пока не убедился, что президент Ичкерии действительно участвовал в подготовке теракта.
В захваченный зал после этого регулярно наведывались парламентеры. Кроме Кобзона внутри с переменным успехом вели переговоры Ирина Хакамада, Леонид Рошаль, иорданский врач Анвар Эль-Саид, Григорий Явлинский. Во время этих переговоров чуть не случилась беда с Рошалем: как раз когда он находился в ДК, две девушки, которых отпустили в туалет, сбежали через окно. Прикрывавший их майор «Альфы» был легко ранен, но беглянкам удалось ускользнуть. Взбешенный Бараев принялся орать на Рошаля, обвиняя в том, что это он подстроил, но когда тот прооперировал раненого во время бегства девушек боевика, успокоился и позволил оказать помощь заложникам. Весьма своевременно: несколько человек в зале нуждались в немедленной помощи из-за обострившихся болезней.
Заложники находились в очень скверных условиях. Их недокармливали (террористы подбрасывали продукты только из буфета), остро не хватало воды, к тому же, сотни людей в одном зале дышали одним и тем же воздухом. Вдобавок, для отправления естественных надобностей людям, запертым в партере, террористы разрешили использовать только оркестровую яму. Помимо очевидной чудовищной унизительности этой идеи, легко представить, как миазмы влияли на атмосферу в зале: сотни людей безвылазно находились там три дня. Георгий Васильев рассказывал:
…Они стали настаивать, чтобы в качестве туалетов использовать оркестровую яму. Для меня сама эта мысль была невыносимой, я даже не знаю, как это объяснить… Я предлагал другой вариант: снять часть планшета сцены и сделать две выгородки для мужского и женского туалетов. Там на сцене есть люки, через которые нечистоты могли бы уходить вниз на трехметровую глубину. Но они отказались и от этого, опять же ссылаясь на трудности контролировать сцену. И пришлось всем, мужчинам и женщинам, использовать оркестровую яму, дальнейшее вы можете себе представить. Через несколько часов там творилось что-то несусветное. Это были невероятные моральные и физические мучения. Потому что террористы и в яму пускали не всех и не всегда. Разворачивались душераздирающие сцены, когда сидела девочка и умоляющим взглядом смотрела на эту вонючую яму, потом косилась на чеченку, которая была неумолима: «Сиди, терпи, я же сижу!». А девочка умоляла: я двое суток не была в туалете, пустите меня… Все это было пыткой. Яма очень быстро превратилась в страшную клоаку, где кровь смешивалась с фекалиями. Не дай бог кому это пережить. И вот на второй день там загорелось. Дело в том, что мы не могли полностью выключить свет в яме — там было бы темно. И в качестве подсветки использовали лампы на оркестровых пультах. Удлинитель одного из пультов закоротило. Огонь перекинулся на провода, с проводов на листы нотной партитуры, начался пожар. Слава богу, там был наш золотой человек начальник осветительного цеха Саша Федякин, он притащил огнетушитель и обесточил яму, огонь удалось потушить[11].
Для психологической обработки заложников террористы периодически устраивали демонстративные намазы в зале, включали на магнитофонах песнопения и постреливали в воздух. По словам заложницы, это были странные для нас песнопения на русском и нерусском - и уж лучше — пусть на нерусском, потому что, когда понимаешь, о чем поют, ощущение бреда возрастает многократно.[12]
Психологическое давление не исчерпывалось песнопениями. Примерно половина террористов играла роль «злых следователей», избивая и проклиная заложников, другие наоборот, жаловались на жизнь и утешали собственных пленников. Бараев даже как-то договорился до фразы «В переговорах я ваш представитель», обращенной к заложникам.
Бараев продолжал ковать железо общественного мнения. Новое требование террористов состояло в проведении антивоенного митинга, причем даже сообщили необходимое количество людей – не менее тысячи человек. Для этого заложникам велели звонить родственникам и просить выйти на улицы. Тысячи, конечно, не собрали, но митинг людей, подавленных угрозами расстрела родных, все же провели.
Между тем, в оперативном штабе вовсю готовили штурм. Все прекрасно понимали, что исполнение требований террористов куда опаснее, чем даже самая рискованная атака. В 2002 году пожинали плоды успешных террористических атак 1995/96, и никто не собирался повторять прежние провалы. Прошло уже два дня с момента захвата, многие заложники находились в состоянии глубокого физического истощения, не говоря о моральных страданиях. К тому же, что еще опаснее, нервы постепенно сдавали у боевиков. Несмотря на браваду, террористы редко когда действительно хотят погибнуть, чаще рассчитывая на успешное для себя разрешение кризиса и капитуляцию властей. Что могло прийти им в голову, никто предсказать не мог. В последние часы террористы стали более нервными, и пообещали начать расстрелы, если их требования не выполнят. Так что у групп спецназа был далеко не бесконечный запас времени. Незадолго до штурма в ФСБ нашли в районе Профсоюзной почти идентичный дом культуры, так что «Альфа» и «Вымпел» получили возможность отрепетировать атаку. Все время осады снайперы вели наблюдение, уточняя позиции террористов. Отдельную работу вели под землей: коммуникации ДК на Дубровке разведывали при помощи диггеров. Благо, здание ДК на Дубровке достаточно крупное, и террористы не контролировали его целиком.
Одной из последних на переговоры пришла Анна Политковская. Журналистка «Новой газеты» отличалась редкостной некритичностью к любым словам чеченцев, но чего у нее невозможно отнять, так это желания помочь тем, кого она считала угнетенными и обездоленными. Ей не позволили накормить заложников, но разрешили принести воды, дав на все про все 15 минут. Удивительно, но у оперштаба не оказалось под рукой воды, поэтому на драгоценную минералку аврально скинулись журналисты, спасатели и военные из оцепления.
— Они не отдали мне никого. Я разговаривала с заложниками. Они очень подавлены и между собой уже считают себя мертвыми[13].
Заложники находились в крайней степени изнурения. Они очень долгое время провели неподвижно, в не самой удобной позе, практически не ели все это время и почти не пили. Одним из факторов, приведших к массовой гибели людей, стало как раз обезвоживание. За трое суток осады люди получили не более чем по 400 миллилитров воды. Наконец, клоака в оркестровой яме отравляла воздух, даже за десяток рядов от нее было физически тяжело сидеть. Фактически, террористы неспешно морили заложников.
В ночь на 26 октября в зале у одного из заложников произошел нервный срыв. Мужчина бросил в террористов бутылку и побежал по залу. Террористы принялись стрелять и тяжело ранили двоих других заложников (одного - смертельно). В это время уже шла подготовка к штурму. Атака не была спонтанной, так, по крайней мере, за полчаса до начала операции на площади перед зданием выключили прожекторы, что наблюдатели снаружи сочли признаком готовящегося штурма. Около 180 офицеров «Альфы» и «Вымпела» незаметно приближались к зданию. По своей малочисленности, террористы не могли полностью контролировать периметр и даже всю территорию самого ДК, поэтому штурмовые группы, соблюдая величайшую осторожность, могли не дать себя обнаружить. Один атакующий отряд вошел в технические помещения на первом этаже, другой пробрался в пристройку. Для штурма было решено использовать усыпляющий газ. По утверждению ФСБ, при штурме использовалась некая смесь на основе фентанила. Решение применить газ остается самым спорным во всей эпопее «Норд-Оста». Газ по-разному действует на разных людей, а среди заложников, физически и психически сдавших за последние дни, могли появиться массовые жертвы. Однако альтернативы, видимо, не существовало. ДК на Дубровке действительно идеально заминировали, и без вывода из строя хотя бы части террористов непосредственно в зале о решительном штурме нечего было и думать.
Около четырех часов утра в здание стали закачивать газ через вентиляцию. Снаружи начали демонстративно перемещаться две группы спецназа. Террористы-мужчины сбежались стрелять по ним и отвлеклись от зала. В этот момент в зал через аккуратно пробитые заранее лазы из подвала вошли спецназовцы и перебили спящих или засыпающих смертниц. Тех террористов, кто еще оставался на ногах и пытался вести огонь, быстро перестреляли. Попытка захватить живым человека, на котором висит пояс со взрывчаткой, выглядела откровенно опасной затеей, так что пленных не брали. Не все смертницы заснули. Для активации пояса им требовалось вставить туда батарейку и сомкнуть провода, и батарейку некоторые даже сумели вставить. Многие шахидки просто растерялись, и видимо, ждали приказа на подрыв, в результате чего их вовремя успели нейтрализовать. Позднее на этом не акцентировали внимания, но «Норд-Ост» находился в полусекунде от гибели всех, и террористов, и заложников, и спецназовцев. Только скорость реакции, хладнокровие и меткость снайперов «Альфы» и «Вымпела» не позволили самоубийцам уничтожить все здание. В конечном итоге, две смертницы все-таки совершили самоподрывы, но за пределами зала, где никому не могли угрожать. Для активации поясов смертников тем не хватило буквально секунды, но эта-та секунда и отделила живых от мертвых, а юных негодяев, недавно научившихся пользоваться «Калашниковым», от профессионалов контртеррора.
Впоследствии спецназовцев часто упрекали в отсутствии пленных, полное уничтожение бандитов даже породило конспирологические теории: «Есть, что скрывать». В действительности такую роскошь, как сохранение жизни кому-то из террористов группы «А» и «В» позволить себе просто не могли.
В это время другие отряды спецназа со всех сторон врывались в ДК. Террористы, отправившиеся отражать демонстративную атаку, вышли к окнам и тут же были застрелены снайперами. Здание наполнялось солдатами, попытки сопротивления тут же подавляли. Бараев пытался отстреливаться из комнаты, где красовался перед камерами, но внутрь бросили гранату, и на этом его карьера окончилась. Сопротивление окончательно сломили в течение менее чем четверти часа. Террористы не сумели подорвать здание и не успели убить вообще никого, а их самих перебили поголовно. К огромному горю страны, спасательная часть оказалась организована хуже.
Фатально хуже.
К зданию ДК неслись «скорые». Солдаты спецназа вышибали стекла, выводили тех заложников, кто мог идти своими ногами, и выносили потерявших сознание от газа. Вопреки популярному заблуждению, врачи изначально знали, какой препарат использовать для нейтрализации отравления[14], однако в суматохе выноса тел никто не озаботился организовать обработку пострадавших потоком, в результате кому-то не вкололи антидота вовсе, кому-то вкололи по два-три раза, что было смертельной дозой. Вдобавок, на фоне сильного обезвоживания, из-за долгого сидения на одном месте в одном положении в зале, обострения всех болезней и стресса многие заложники умирали даже при правильном оказании помощи. Организация подхода «скорых» и оказания помощи на месте оказалась вовсе не на высоте. Машины подходили с запозданием. В Буденновске переговоры по радио машин скорой помощи предупредили Басаева о начале штурма, поэтому в случае с «Норд-Остом» медикам дали команду двигаться к ДК в последний момент. Что имело свои скверные последствия.
В результате теракта погибло и умерло в общей сложности 130 заложников, причем подавляющее большинство (119 человек) – от действия газа в сочетании с ослаблением организма – в течение нескольких часов после операции. В случае лучшей организации взаимодействия ведомств, более быстрой и организованной эвакуации многие из этих людей могли остаться в живых.
Полковник Сергей Шаврин, заместитель командира «Вымпела», уволившийся через год после Дубровки, изложил просто-таки чудовищную причину такого раздрая:
Поймите, на уровне штаба прогнозировалось: будут потери, убитые и раненые, будет стрельба, будет подрыв, будет много человеческих жертв. А тут что произошло: штурм прошел, взрыва нет, и восемьсот с лишним человек надо выводить из этого состояния. К этому оказались не готовы.
Если бы был подрыв, в живых осталось бы меньше 10 процентов. Но все осознавали, что мог быть такой вариант: террористы пустят спецназ в зал, а потом кто-то снаружи с помощью радиосигнала подорвет зал. Тогда был бы конец[15].
Ситуация, в которой штаб исходил из предположения о всеобщей гибели, спецназовцы полагали, что идут прямиком на заклание, а МЧС готовилось не принимать живых, а вывозить трупы, конечно, многое объясняет, но вряд ли кого-то оправдывает. Тем не менее, исход теракта официально рассматривался не иначе как крупный успех. Учитывая, от какой катастрофы удалось в последний момент отвернуть, у этой позиции есть основания, но никто из лиц, отвечавших за оказание первой помощи заложникам и их доставку в больницы, в конечном счете, так и не ответил за плохую организацию процесса.
«Норд-Ост» произвел смешанное впечатление. Власти не умели взаимодействовать с общественностью и журналистами, а главное, спасательную операцию организовали с чудовищными ошибками и накладками, которые стоили жизни ста тридцати людям и здоровья – многим выжившим. Взаимодействие ведомств полностью провалили, что привело к трагедии огромного масштаба - при том, что спецоперацию, ее военную часть, удалось провести сверх всяких похвал.
В связи с «Норд-Остом» никак не обойти вопроса о поведении людей. Не сказать, чтобы абсолютно все оказались на высоте положения, но в целом москвичи продемонстрировали и выдержку, и солидарность, и благородство, и мужество. Заложники помогали сбежать тем, кто пытался это сделать, и морально поддерживали оставшихся в зале, они даже сумели несколько успокоить Бараева в критические моменты. Почти все общественные и политические деятели, которым террористы позволили пройти в зал, вели себя образцово, за очень редким исключением. Медики выполняли свой долг, несмотря на присутствие вооруженных до зубов слабо адекватных террористов. Хотя не абсолютно каждый вел себя идеально, русское общество показало себя куда более психически здоровым и мужественным, чем привыкло само о себе думать.
Наконец, на фоне Буденновска и Кизляра даже такая неуклюжая операция смотрелась совершенно по-новому. Хотя больших потерь избежать не удалось, на этот раз захватчики отправились после теракта не на интервью, а на вскрытие. Никаких мирных переговоров с «умеренными террористами», несмотря на призывы прогрессивной общественности, не началось. Трудно сказать, задумались ли над этим фактом Басаев и Масхадов, но если и задумались, то основным выводом явно стал тот, что «Норд-Ост» провели недостаточно жестоко.