Мы продолжаем публикацию интервью, посвященных осмыслению событиям столетней давности. Сегодня о Великой Русской революции 1917 года наш обозреватель беседует с известным литературным критиком и писателем Дмитрием Быковым.
- Мы сейчас переживаем столетие событий 1917 года. Как Вы для себя называем те события, которые происходили тогда?
- Я считаю, что это главное событие русской истории, самое интересное. В нем сошлось несколько векторов. Политический вектор меня интересует меньше всего. Если брать вектор культурный, то мы видим, что это – высший взлет социального творчества масс. Ленин первым указал этим массам возможность социального творчества. В подобном контексте самая хрестоматийная работа Ленина – «Великий почин», в которой азарт этого социального творчества еще ощущается. Все разговоры о том, что русская революция изначально имела репрессивную природу, что она с самого начала была «расстрельной», это, конечно, неправда.
- А что было на самом деле?
- Это был такой взрыв самоорганизации, доселе не знавший аналогов в истории. Конечно, революция была не большевистской, она была всенародной. В значительной степени, эсеровской. А большевики оказались наименее брезгливыми, взявши власть в свои руки.
- Каково же тогда Ваше отношение к большевизму?
- Сложное и далеко не апологетическое. Но то, что Ленин сумел стать самой популярной политической фигурой 1917 года, связано с тем, что он дал надежду массам, а вовсе не призывал к расправам с политическими врагами. Кроме того, с советским периодом русской истории связан как пик возможностей и могущества страны, так и пик террора. Это два совершенно несхожих вектора. И я совершенно не убежден, что порыв к революции должен был обязательно заканчиваться тем, что происходило в тридцатые годы в стране.
- Существует среди историков мнение о том, что если бы Ленин прожил дольше, то…
-…он пал бы жертвой того самого террора. Он, безусловно, был бы обречен. Если бы он прожил бы на два-три года больше, то в результате борьбы за власть, он либо был бы вынужден бежать, либо бы его оттеснили от управления, либо он бы уехал заграницу послом как Луначарский. У него, как руководителя, перспектив оставаться у власти не было. Несмотря на то, что за ним стоял огромный авторитет у народа. С другой стороны, у Троцкого тоже был огромный авторитет в народе….Так что дело здесь не в самом Ленине.
- А в чем же?
- В неизбежном реванше, который принял, к сожалению, такие чудовищные масштабы. В своем внутреннем историческом календаре я отмериваю период существования советской власти примерно до 1929 года. То, что произошло потом было нормальной попыткой реставрации монархии.
- Получается, что советская власть действительно была уникальным политическим и социальным явлением? И продлись она дольше, то все было бы по-другому. Все-таки она просуществовала 70 лет, или это все же была монархия?
- Несомненно. Об этом свидетельствует абсолютно реставраторская фигура Сталина, который изначально тяготел к монархизму. Хотя по своим талантам в лучшем случае он мог бы быть руководителем какого-нибудь треста средней руки на Кавказе. Потому что все, за что он брался, триумфально рушилось. Но он все время выходил из кризисной внутренней ситуации за счет обострения внешней угрозы. И это бог спас человечество в начале 1950-х годов, потому что, судя по всему, он осознал к концу сороковых годов, что еще без одной войны он не удержится у власти.
- Вы имеет ввиду войну в Корее?
- Не только. Я имею ввиду начало новой волны репрессий в СССР. Здесь он, видимо, что-то понял. Например, что одними репрессиями у власти не удержишься. Не стоит забывать, что на тот момент ему уже было 70 лет. Я согласен с теми историками, которые утверждают, что именно в послевоенные годы возможности эффективно управлять у Сталина сужались. И окружающие его соратники пытались его немного «подсидеть». Сталин не остался в долгу. Была совершенно демонстративная попытка на девятнадцатом партийном съезде отказаться от власти. Это была явная проверка на лояльность.
- Что-то вроде аналогичной истории с Иваном Грозным?...
- Очень похоже. Он понял тогда, что еще немного, и его соратники позволят ему уйти в отставку. Вот здесь и начался новый вал внутренних репрессий, поиск «большого мингрела»…Правда, здесь есть несколько невнятных сюжетов.
- Вроде того, что Берия мог отравить Сталина?
- Cергей Никитич Хрущев утверждает, что Берия никак не мог этого сделать. Но я думаю, что если Лаврентий Павлович захотел бы это сделать, то непременно сделал. Господь спас мир. Для меня совершенно очевидно, что именно в этот период Сталин нацеливался на атомную войну. Самое ужасное, что Советский Союз имел шансы ее выиграть. И в новом своем романе «Июнь» я как раз и пытаюсь показать, что подобная методика обострения внешней ситуации как способа решения внутренних проблем ничего не решает, а только загоняет их внутрь.
- Но, с другой стороны, известна фраза Черчилля о том, что Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой.
- Во-первых, Черчилль этого не говорил…
- То есть это апокриф?
- Да. Во-вторых, это говорил совсем другой человек, менее известный и гораздо менее одаренный. Все произошло совсем иначе. Сталин принял Россию ведущей страной мира с колоссальным интеллектуальным потенциалом, а оставил глубокой духовной провинцией, которой чтобы наверстать упущенное понадобилось восемь лет. С 1961 года, когда началась вторая волна «оттепели», у нас появляется новая культура. Что же касается культуры 1953 года, то она вся вытоптана и глубоко провинциальна. Так что взял Сталин страну, которая указывала свет миру, а оставил страну, которая наводила на всех ужас.
- В современной исторической литературе постоянно возникают следующие параллели. Например, Российская империя сама себя обрекла на поражение. И это похоже на то, что произошло с КПСС в 1991-м и в 1993-м. Как Вы относитесь к таким сравнениям?
- Если с КПСС, действительно, что-то произошло 26 лет назад, то, наверное, кто-либо из ее членов начал бы защищать свою партию. Все дело в том, что сама КПСС была выродившейся политической силой, да еще с явным оттенком геронтофильства. Здесь гораздо интереснее другое. Ведь советский проект имел совершенно неочевидные перспективы развития. Если воспользоваться шахматной аналогией, то на исторической «доске» стояла партия со сложной позицией. Эта позиция могла развиваться как в сторону полной деградации, так и в сторону того, что академик Сахаров называл «конвергенцией». Тут были варианты.
- И что же произошло в итоге?
- В 1991 году все фигуры были сметены с доски. Результат: играй как хочешь. И я все же считаю, что советский проект имел перспективы. Но многие со мной не согласны и считают, что он не заслуживал места в истории.
- Если вернуться в 1917 год, и вспомнить феномен фигуры Ленина. Вы отчасти это уже объяснили, но как объяснить историю Керенского, который при всей своей громадной популярности в первой половине семнадцатого года, фактически был дезавуирован позже как политическая фигура?
- Думаю, что не надо преувеличивать его популярность. Керенский был популярен у петербургской интеллигенции. Даже в Москве его популярность стремилась к нулю. А уж где-нибудь на его родине в Симбирске, его просто никто не всерьез не воспринимал. Мол, «это сынок нашего директора гимназии».
- Однако историк Борис Колоницкий в своей новой книге «Товарищ Керенский» разворачивает анализ целой системы формирования «культа вождя»….
- От вождя у Керенского был только френч. Недаром в народе его звали «Александра Федоровна». Это совершенно неинтересный человек был в вознесен на политический олимп в марте, но уже в апреле его никто не воспринимал всерьез. Речи его – это сплошные повторы. Вот Ленин, наоборот, дельный человек. И когда массы слушали его речи, то ими овладевал азарт, желание поучаствовать в том, что он рекламировал как оратор. Казалось, что он реально прав. Мы перетянем всех архимедов на свою сторону, найдем точку опору и поменяем мир. При всем уважении к Керенскому, даже Савинков понимал, что с этим человеком дело иметь нельзя.
- То есть в 1917 году Ленину не было альтернативы по определению?
- Почему? Была. Например, Корнилов пытался стать лидером, но Керенский его предал. Пытался Савинков и у него были хорошие перспективы, хотя он был слишком писателем, и слишком болтуном. Думаю, что левые эсеры во главе с Марией Спиридоновой имели некоторые шансы. У меня такое ощущение, что если бы левые эсеры в июле 1918 года не были раздавлены, то судьба бы революцией была бы иной. Но у истории нет сослагательного наклонения. Что вышло, то вышло. Но альтернативы у Ленина были. Другой вопрос: откуда могли происходить эти альтернативы?
- Ваша версия?
- Например, кто-нибудь из народных сектантских вождей. То есть фигуры типа Распутина. Таких было полно, только мы их не знаем. Это мог быть кто-нибудь из интеллигенции. Фигура уровня Горького. Но он занял в 1917 году совершенно «заячью» позицию: ах, надо спасать культуру! Это мог быть Питирим Сорокин, первоклассный социолог, который знал народ и писал по этому поводу дельные статьи. Если бы он не оказался только публицистом, то у него были все шансы поиграть в борьбу за власть.
- Может быть, дело в том, что элита не представляла себе Россию, чем она была на самом деле и не считала народ способным к самоорганизации?
- Я думаю, что во главе этой социальной самоорганизации мог встать какой-либо социальный инженер. Мне кажется, что Ленин хотя и возглавил страну в 1917 году, был человеком, которого очень испортила эмиграция. Там же постоянно были склоки, когда ему приходилось размежовываться со своими политическими оппонентами. Он этот процесс обожал.
- Формула известна: прежде, чем объединиться, необходимо размежеваться.
- Да, конечно! А в ситуации 1917 года надо было искать объединительную платформу. Конечно, это были не Троцкий и не Свердлов. Но могли быть фигуры по своему характеру похожие, те, которые Ленина удержать. Зарубежные исследователи нашей революции считали, что хозяйственники класса Рыкова или Пятакова могли выйти на первые роли в государстве. И тогда бы у революции могли быть вполне хорошие перспективы. Во всяком случае, после смерти Ленина альтернативы Сталину вполне прочитывались. И у Ленина были альтернативы, но мы их не знаем, потому что советская историография их замалчивала.
- После 1917 года случилась гражданская война и интервенция. Можно ли в таком случае говорить о том, что революция сплотила нацию?
- Безусловно, сплотила. Другое дело, что гражданская война была совершенно неизбежна. Как говорили, умные люди, в России всегда были две России, всегда было два народа. В нормальные исторические эпохи эти трещины не так торчат. А в кризисные времена все обнажается и становится очевидным. По большому счету, если бы революция не сплотила нацию, то красные ментально проиграли уже в 1918 году. Объединить нацию не удалось ни Деникину, ни Колчаку, а получилось у этого «бородатого и лысого», который вернулся в страну уже после Февраля. Наверное, он предложил народу какой-то щанс, какую-то идею. Впервые, например, предложил русскому народу идею вертикальной мобильности, социального творчества. Ленин впервые показал, что из народа могут получатся «красные директора». Не говоря уже о том, что идея белых была репрессивной и…
-…и реваншистской.
- А реваншистская идея всегда отражает отставание и желание догнать. Ленин был не только «бухгалтером мятежа», но и менеджером революции, как говорил Лимонов. Если бы я жил тогда, то не уверен, что оказался бы на его стороне, но точно скажу, что относился бы к нему с симпатией. Хотя многое в нем меня ужасает.
- Например?
- Его экономический детерминизм. Он совершенно не понимал, что марксизм - это обеднение истории. Ленин мало понимал в механизмах истории.
- С другой стороны, он взял Маркса на вооружение и с его «помощью» как инструментом решил вопрос о власти.
- Ленин не брал Маркса на вооружение. Он его отредактировал. Как теория Дарвина не сводится только к происхождению видов, так и Маркс не сводится к экономизму. Ленин понимал Маркса абсолютно эмпирически. Он сам был эмпириком, сугубым прагматиком и абстракционером. Ленин не понимал, что история не сводится к эволюцию производственных отношений.
- Но он же эту теорию практиковал?
- Ленин это делал вопреки марксизму. Потому что по Марксу у России никаких шансов на революцию не было. Скажу больше. Революции происходят не потому что верхи не могут, а низы не хотят. Они происходят исключительно иррациональным причинам. Ленин не сделал революцию. В некотором смысле он приехал на готовое. Но когда он приехал и оценил ситуацию, то он ее «оседлал». Другое дело что революция «ушла» от Ленина к восемнадцатому году. Но триумфальное шествие советской власти все-таки было.
- Вы бы оставили праздник 7 ноября в календаре?
- Прежде всего, наша проблема в том, что «Бастилия не была разрушена», то есть в результате революции ни одна тюрьма не была уничтожена…
- А как же Литовский замок в Петрограде?
- Здесь надо было в принципе пенитенциарную систему разрушать. Первые элементы этой системы появились еще при Ленине. Россия должна была стать страной с другим способом правления.
- Как же тогда бороться с врагами?
- Термин «классовые враги» - это эпоха революции. Дальше обществу надо было как-то жить, желательно мирно. Начиная с НЭПа надо было делать какие-то послабления. Пока в России будут тюрьмы, свободы в стране не будет. Давайте все-таки удерживаться от обвинений друг друга в мыслепреступлениях. Я абсолютно уверен, что в результате своего исторического развития Россия окажется самой свободной страной.
Сергей Ильченко
Профессор, доктор филологических наук, кандидат искусствоведения
https://jf.spbu.ru