(рассказ)
Много ходить. Шаг за шагом, в какой-то момент, ты просто начинаешь много ходить. Тощие улицы, жирные проспекты в огнях и в конце концов проулки и тупики.
В придорожных кафе всегда пахнет плавленным маслом и потом; и свет либо слишком яркий, либо еле дышит, потому что надо поскорее уходить. Закусочные придумали не для тех, кто спешит, а для тех, кто убегает.
Да, Саид. Ты убегаешь. Снова.
Хрустящая булочка с повидлом и кофе. Стряхиваю со столика кем-то недоеденные крошки и опускаю поднос. На рекламном листке под чашкой кофе написано, что в пиццерию "Сыр Чарльз" требуется повар.
В забегаловках вроде "Сыр Чарльз" нет официанток и обслуживания. Закажи. Возьми. Проваливай. Никаких тебе "Приятного аппетита" или "Приходите еще". Кассир никогда не улыбнется тебе. Сыр Чарльз пахнет сыром и Чарльзом. Он ужасен. Но, Господи, дай мне еще одну жизнь, и я все равно вернусь в этот отвратник.
Плафон над головой висит, как капля воды на кончике пальца. Тычу в него и тусклый кружок света начинает гулять по столу, иногда опускаясь на пол или поднимаясь на шершавую стену. Булочка с повидлом обернута в бумажные лоскуты цвета февральского неба, из нее сочится красный джем. Кофе в стаканчике пахнет пластиком.
Бумага и пластик, вот - эмигрантский завтрак.
За столик садится мужчина с большим лбом. Он ставит передо мной поднос, на котором такая же булочка и такой же кофе. Большой лоб смотрит мне в глаза, затем опускает взгляд на заказ-близнец, а после поднимает глаза на мотающийся туда-сюда плафон-маятник. Когда горящая лампа проходит ровно над его лбом, мужчина хватается за шнурок провода. Туда-сюда. Туда-сюда. Плафон еще секунду дергается, а затем, задушенным трупом повисает между нами.
- Эмигрант? - спрашиваю.
Большой Лоб откусывает булочку и со смаком высасывает из нее все повидло. С набитым ртом он спрашивает:
- А что, похож?
- Сейчас все приезжие. Из коренных остались только зубы.
Большой лоб делает три крупных глотка кофе, а затем кивает. Мясистая рука опускает стакан на поднос и протягивается вперед.
- Булат.
- Саид.
Двумя пальцами беру бумажный стакан, поднимая к потолку:
- За эмиграцию.
Булат бьет полупустым стаканом об мой. Кофе ударяется о стенки и мы выпиваем.
- Домой? - Булат указывает пальцем на саквояж рядом со мной.
- Давай по-другому, - говорю.
Разворачиваюсь к битком набитому рюкзаку и вынимаю паспорт.
- Мой друг, владелец этого паспорта, проучился в университете три года и его исключили. Понимаешь?
Булат кивает большим лбом и протягивает руку. Отдаю паспорт. Страница за страницей Булат пробирается от моей фотографии до красных таможенных печатей. Наконец закончив, он кладет паспорт на стол.
- Так вот, - продолжаю. - Мой друг вырос в квартале, где люди иногда продают бесценные книги, чтобы протянуть до следующей зарплаты. Коллекционные издания французской классики за пять килограмм риса, например. Однажды мой друг прочел "Трех товарищей" за ночь, а уже утром купил на них мороженое. Квартал состоял из спекулянтов, амнистированных заключенных и работяг, носящих обноски, но родители нашли деньги, чтобы отправить моего друга на учебу. Каждый месяц в течении трех лет они присылали ему треть зарплаты и к зиме отправляли теплые свитера и куртки со странными узорами, которые, впрочем, мой друг даже не носил. Три года впустую.
Хлопаю ладонью по пузатому рюкзаку и продолжаю:
- Поэтому мой друг не имеет права возвращаться домой.
Говорю:
- Как если бы мой друг просто украл у семьи все деньги.
Булат отпивает последний глоток кофе, затем трясет стакан и медленно встает:
- Погоди минуту, - говорит.
Кладу паспорт обратно в рюкзак. За помятыми бумажками и полупустой пачкой жвачки нахожу конверт. Красный, раскрашенный детскими мелками и фломастерами, на нем написано: "Саиду".
Свет от настольной лампы пах горячей пылью, падал на общажную тумбочку и на конверт. Закорючки, как майские молнии над буквами "й" и "ë". Седая бумага, будто сдобренная долгим временем. И письмо. От девственно чистой, как последняя воля умирающего младенца, Леры Агарян.
"Не уезжай", писала она.
"Не уеду", кричал ты.
"Всë будет хорошо?", писала она.
"Да", говорил ты.
Вспоминай!
Черт! Нет. Забудь...
Звенят колокольчики двери и ты поднимаешь глаза. Ни Большого Лба, ни лишнего подноса с кофе и булочкой, ни людей в пиццерии - ничего, кроме кассира, тебя и мотающегося туда-сюда плафона.
Ты встаешь и уходишь. Шаг за шагом удаляешься от Сыра Чарльза все дальше, пока не понимаешь, что снова начал много ходить.
Текст: Дэниэл Мухитдинов.