«Вы никогда не найдете душевного покоя, если будете позволять другим людям проживать вашу жизнь вместо вас», – эта фраза успокоила, временно потерявшего смысл жизни Святого. Он вырвал предыдущие листы и бросил их в печь.
– Зачем они нужны, если то, что получаешь с их помощью, так легко теряется, – рассудил он. И решил начать жить сразу со второй недели, где будет добывать свое счастье самостоятельно.
«...Вы можете достигнуть больших высот в любой области, которую выберете для приложения своих усилий», – читал Толян.
Он не совсем понимал, что же за область имеет в виду автор, но для себя определил свою, неразрывно связанную с у.е. в бутылке из темно-зеленого матового стекла. Мало того, он был поражен, что его цель была прямым путем к гениальности.
– Я не брежу, так написано в книге. Вот, страница восемнадцать.
«Гений – это просто человек, который полностью овладел своим разумом и направил его на достижение им самим выбранных целей…»
Хотя, что означает овладеть разумом, да еще и своим… Нет, Святой конечно не отрицал что имеет этот самый разум, так как имеет мозги. Но они, собственно, всю жизнь были при нем и ОН ИМИ ВЛАДЕЛ! Вопрос был в слове «направить». Не швырять же их? Да и как, собственно? Да и не выживешь после такой процедуры.
Автор еще и предупреждал, что к цели нужно идти «не позволяя посторонним влияниям расхолаживать или сбить себя с толку». И Толян решил подробнее проанализировать данную строчку, раз с направлением его куда бы то ни было, не сильно получалось.
– Вот! Вот почему у меня ничего не вышло! Посторонние влияния – Михаил Сергеевич!
Найдя виновного в своих злоключениях, он воспрянул духом. Ну да, свойственно это русскому человеку – искать виновного во всех своих грехах на стороне. Это должно успокаивать и оправдывать, ставить в вопросах собственной совести жирную-прижирную точку. Но совесть или что там внутри не успокаивалось. Толян нервно заходил по комнате, при этом немного чувствуя себя Лениным, который, следуя из кинематографического образования Святого, именно так и порождал свои гениальные идеи. Он даже почувствовал некий подъем в душе от данного подражания. Но гениальные мысли упорно не рождались.
– Нет, что-то не то. Ну, тогда почему же у меня не получилось в первый раз?
Толян пытался разобраться в ситуации и определить, где же в его жизни присутствуют посторонние влияния, так как считал, что влияния только Михаила Сергеевича не достаточно, чтоб списать на него все свои неудачи. Этим вопросом он мучился до обеда, пока на дворе что-то не загремело.
– Когда ж ты, ирод, пить перестанешь! Хозяйством заниматься надо. Разбросал по двору увесь сброд...
– Сбродом, Матвеевна, издревле народ называли, а не бревна, – оборвал сварливую гостью Святой, выйдя на порог, посмотреть, кто в его дворе ноги калечит.
– И как это ты пьяный этот то хлам каждый день то обходишь и не калечишься? – продолжала ворчать Матвеевна, преодолевая хозяйственную привычку Толяна подбирать все кинутое и покинутое, может из жалости, а может из хорошо скрываемой хозяйственности.
– Ты б хоть раз в месяц уборку то устраивал, а то на все село позоришься! А мне то, каково, единственный племянник и этакий засранец! Не хозяин ты Толька, ой не хозяин! – причитала она.
Толька же, выслушав ее причитания, хотя скорее не дослушав их, поразил ее неожиданным выводом:
– Вот кто мне жить мешает, а не какой то-то там Михаил Сергеевич!
– Горбачев?! – только и вымолвила Матвеевна. Застыв как вкопанная, она, явно, собирала слова в кучу, дабы излить в последствии свое негодование в полном объеме своего веса как физического, так и морального. Судорожно хватая воздух, будто на каждый слог нужен был отдельный кусок, она как воздушный шарик, готовилась ко взлету мыслей своего негодования. И когда ее лицо стало совершенно красным, видно достаточное количество воздуха было набрано, ее "понесло":
– Да как ты смеешь, да я к тебе усею душей! Да ты! Неблагодарный! Да чтоб тебя...!
В таком духе она продолжала минут пять, потом, видно исчерпав словарный запас, она заменила слова слезами. Слезы ее Тольку тронули. Он подошел к плачущей Матвеевне и нежно прижав ее голову к своему пальто, стал гладить по щеке, стирая слезы. Она же плакала еще минут около пяти и, после очередного звучного сморкания, наконец обратила внимание на чье плечо легла ее голова, скорее на то, что на этом самом плече было надето, и Матвеевну вновь понесло:
– Да как ты можешь прикасаться ко мне этим хламом! Да оно веками не мылось! Да в нем вши, небось, уже города понастроили!
На этот раз Толян не стал ждать, когда же она закончит, развернулся и пошел в направлении дома, с уверенностью в том, что именно тетка Марья пытается ему навредить в достижении его цели. На что та, собрав последние силы и уже развернувшись уходить, прокричала:
– Ты еще с чертями будешь мучиться за то, что тетку родную обижаешь!
И споткнувшись об очередное препятствие во дворе, вновь запричитала.
– Понатаскал хламу то, и зачем весь этот металлолом, а бревна то, бревна, да их не в стену и не в печку! В деревне что пропадет, так все знают в чьем дворе то искать!
– И что находят? – крикнул он с порога.
– Да разве тут чего найдешь! Иш ты не двор приличный, а свалка. Другие в город за рублями ездят, а ты за мусором!
Толян, не найдя аргументов в пользе сбора всякой нужной ему ненужности, ответил ей цитатой из прочитанной главы книги, одной из двух, которые он запомнил и, можно с уверенностью сказать, прочитал почти полностью (увы, но читал он не все подряд!):
– «Когда спадут путы, связывающие разум человека, и он останется наедине с самим собой – с реальной... (здесь он немного забыл), – я представляю, как трясутся от страха ворота ада и радостно звонят... колокола!»
Произнося это, Святой поднял вверх руку, обращаясь к небу, так как все равно не думал, что Матвеевна его поймет. Честно признать, артистический талант, отшлифованный на улицах Москвы, произвел на тетку прямо таки шокирующее впечатление. И, не поняв ни смысла, ни причины высказанного, но пораженная видом и голосом (Толян специально говорил низко «аки батюшка в церкви»), перепугалась, перекрестилась и бросилась бежать по деревне, по дороге причитая о том, что у ее племянника началась белая горячка. Толян несколько минут наблюдал ее галоп, потом почесал в затылке и, с большим вздохом спросил сам себя:
– И зачем приходила, окаянная.
«..Я заметил, что в нем произошли изменения и из человека, потерявшегося море отчаяния, он стал превращаться в потенциального мыслителя…»
Далее Толян читать не стал. Самое главное он для себя и о себе, как он считал, прочел. Узнать в один день о своей гениальности, мыслительности и несправедливом к себе отношении со стороны родной тетки было куда более достаточно для одного дня.