"ВВЕДЕНИЕ"

Анатолий Пивоха, по прозвищу Святой, жил в затхлой подмосковной деревушке. Работал же Толян в самой Москве, куда не ленился добираться каждое утро на электричках, давясь в душных вагонах и наслаждаясь лексикой первозданного, не рецензированного русского языка, и не упуская случая самому пополнить знаниями и чувствами богатый опыт таких родных, размазанных друг о друга попутчиков. Но чего не сделаешь ради хлеба насущного. Хоть нельзя и сказать, что работа его вполне устраивала. Работал наш Толян обыкновенным нищим, но на проезд до Москвы и обратно, да на бутыль самогона зарабатывал, как говориться, стабильно. И на закусь еще оставалось. – "Да не оскудеет рука дающего!" Одним словом, на жизнь Толян не сетовал. Конечно, иногда было и трудновато: то мороз доканывал, то люди стыдили, то менты доставали. Но на последних грех было жаловаться. Брать с него было нечего, зато погреешься в отделении, да и бутылку, иной раз, с ними разопьешь – и то хорошо. А то и переночуешь – деньги на проезде сэкономишь. В общем, как не крути, а жизнь все ж хороша. Так и жил Анатолий, на жизнь не сетуя, довольствуясь тем, что имел, хоть порой и бит бывал за свою "низкую" работенку. – Но что люди! Выпить есть, и ладно, – рассуждал он в трудные минуты своего существования. Не смотря на нищенское положение, как и у всего славянского люда, Толян не потерял богатства русской души и философского склада ума, дающего право иметь на все свое мнение и, при достаточно набранном градусе, не бояться его высказывать. Даже в нашем таком "свободном" на слова государстве. За что и был прозван вначале Философом. А при последующем "уклоне" его мировоззрения в сторону религии (что отдаленно прослеживалось скорее во внешнем, напоминающем загадочных отшельников старины глубокой, виде, нежели в философском), – Святым. После чего и имя его некоторыми было почти забыто. Святому же шел сороковник, ну, может и побольше. Немного. Еще не такой уж преклонный воз-раст и работать можно, «деньги заколачивать», что он собственно и делал. Хотя по чужому мнению... Ну что поделать, что не все профессии у нас в почете, как выявляется на практике. На вид ему, правда, можно было дать все шестьдесят, а то и семьдесят. Седые волосы до плеч, причем седина достигалась за счет редкого применения шампуня и расчески – все заменялось пылью и пятерней, так что импортные гели, воски и прочая рекламируемая дребедень, для придания всевозможных эффектов, – рядом не стояла и в использовании не требовалась. Старая драная одежда, также не знавшая со времен перестройки химчистки, обувь, для наглядности перевязанная кусками материи и еще множество мелких ухищрений, но это информация личная, строго конфиденциальная и, в какой-то мере, является собственностью фирмы в одном лице. В данном случае, самого Толяна. Все это предполагало служить рекламой его бедности. Причем "имидж" был, в этом плане, продуман досконально, чтоб никому и в голову не пришло заподозрить Святого в удовлетворенности жизнью, а наоборот вызывал исключительно жалость. Другими словами, вот куда уходят наши доморощенные таланты в плане имиджмейкерства! Февральские морозы в России очень жестоки. В этот вечер Толян замерз не на шутку, так хоте-лось смыться домой, да и в кармане уже хватало монет на бутылки три точно. Но, перенесшие западные праздники в совдеповские календари, люди во всю праздновали день святого Валентина. Толян смеялся в душе с народа, который не упускал повода, лишь бы напиться, но в слух молчал, так как сам был не прочь выпить за счет других. Подвыпившая молодежь щедро разбрасывалась мама-папиными госзнаками, да и не чуралась опускаться до уровня жизни Святого – было с кем поговорить, а это Толян ценил даже больше, чем хрустящие бумажки. Но главной причиной все же были деньжата, – легко шли в руки. Так от своей жадности и досидел он до самой ночи. Последняя электричка умчалась в забеленные просторы под-московья, молодежь разбежалась от холода по уютным квартирам, говорить уже было страшновато, так как степень опьянения прохожих могла довести разговор до драки, а это Святого не совсем устраивало. Оставалось только два выхода – вокзал, где не сильно то и уютно, да и громко к тому же и, та-кая родная многим бывшим советским гражданам, милиция. В которую, собственно, можно было бы попасть и через тот же вокзал. Взвесив все «за» и «против», допив оставшиеся пол бутылки самогонки, приобретенной еще засветло у местной бой-бабы, да прикупив по дороге в местном ларьке две бутылочки "Смирновки", отправился Толян в ставший ему уже родным отдел милиции. Сдаваться, что называется, с поличным. – Кто ж сего дня на дежурку заступил? – пытался вспомнить распорядок милицейских нарядов Толян, – если Фролыч, то приют обеспечен. Не дай Господь ихнего новенького Володьку, этот, как пить дать, выгонит. Не дай Бог. Лучше уж пусть Фролыч за главного. Вот это будет дело – и выпьем, и поговорим. Так в разговорах с самим собой, Толян дотащился до родного, манящего погасшими окнами всех неровно ходящих, отделения. Только свет в оконце первого этажа разрезал темноту двора. А в нем, как бриллианты, переливались снежинки, выкладывая дорожку прямо в самую бдительную и никогда не засыпающую дежурную часть. Этакая путеводная звезда. У Толяна сжалось сердце, но не от страха, не от радости, а от предчувствия чего-то родного, желанного, как будто долго лелеянная мечта сбылась. Он ускорил шаг, совершенно уверенный в том, что переночует именно здесь, не смотря, кто сегодня дежурит. В голове пронеслось: "Вперед на баррикады!" И с этим немым победным криком он прямо таки вломился в отделение. – Что, Святой, замерз на февральских-то морозах. Дома сидеть надо, а не по Москве шляться, – первое, что услышал Толян. – Не уж-то ты, Фролыч. Надо же, как мне повезло сегодня. – Только в этом Толян? – Обижаешь, Фролыч. С этими словами наш Святой распахнул подол своего пальто, обнажив горлышки двух прозрачненьких заиндевелых бутылочек с моднейшим названием "Smirnoff". – Ну, как будем оформлять, – потирая руки, поинтересовался Фролыч. – Оформляй как начальство для статистики прописало. Дышать будем? – Вот выпьем, и будем дышать, вдвоем, – заулыбался капитан милиции. – Надышим, а то я здесь тоже подмерз. Такое впечатление, что сам попал в вытрезвитель. Так что не грех и выпить, тем более компания собралась интеллигентная... – Какая это интеллигентная? – Та, два профессора, да один бизнесмен. Сидят там беседуют. Правда, профессора скоро сдадут, я к ним недавно наведывался – пьяные в стельку, понятия не имею, как в таком состоянии можно было устроить пьяный дебош. Разве что изобрели новый вид спорта по борьбе на карачках, а нам о нем так и не доложили, так сказать. Такими мы их и подобрали, в прямом смысле… – А разве другие сюда попадают? – Да ты вот почти трезвый. – Обижаешь. Целый бутыль опорожнил. – Да что бутыль для русского человека, это еще не в стельку. – Ну, так щас добавим. – Добавлять будешь с интеллигентами, а я чуть-чуть, для сугреву. А то завтра печень замучает. С кем тебя определить то? – А с кем еще поговорить можно? – С деньгами еще можно, но вряд ли долго. – Вот с ним и определяй. – Идет. Напишу, что оскорблял прохожих, а завтра – напишешь покаятельную, и тебя отпустят. Да что отпустят, Володька завтра тебя просто выгонит, ведь все равно кормить ой как вас дорого. И Фролыч подмигнув, указал Святому направление. В камере было не совсем тепло, хоть и теплее чем на улице. Но соседу по койке видно было все равно. Распахнув настежь свою дубленку, он возлежал на нарах, потягивая из стакана коньяк и закусывая неким продуктом моря, выпускаемым, явно, западными империалистами и всем своим видом материализовывал знаменитую Пушкинскую строчку: "По устам текло, да в рот не попадало..." или что-то там в этом роде. Толян этого досконально не памятовал, да и вместо меда растекались струйки рыбьего жира. – Заходи, не боись. Будем тут кайф получа-Й-ть, а то на воле столько не пе-Й-й, так не лежи, то не дела-Й-й. Я тут расслабляю-Й-сь. Иногда. Клево-Й-е место. За оскорблени-Й-е при звании-Й-и… И-Й-ли что-Й то подобно-Й-е. Пятна-Й-дца-Й-ть суто-Й-к. Во! Й. Сосед произносил слова так доброжелательно, что вставляемая между ними отрыжка совершенно не портила впечатления от человека. – Толян, – представился Святой. – Миха-Й-ил Сергее-Й-евич, не бои-Й-сь, не Горба-Й-чев. А, в обще-Й-м, можно про-Й-сто Ми-Й-ша. Уч-чредитель-Й-ный директор фирмы "ЮТАГО". Слыха-Й-л о так-Й-ой? – Почему не слыхал – слыхал. И даже видал – у метро, как его там? – Гагари-Й-на. Да ты не бои-Й-сь, я не высоком-М-мерный. Сам с таки-Й-х, как ты выбил-Й-ся. Меня Фролыч по мои-Й-м прежн-Й-им походам знае-Й-т. А знае-Й-шь чего я сегодня зде-Й-сь, – во-прошал Миша, приподнимаясь на встречу боязливо присаживающемуся Толяну. – От жены прячу-Й-сь-Ю, – перешел он на шепот, как будто жена находилась где-то совсем рядом, играя с ним в безобид-ную детскую игру. Допив оставшийся в стакане коньяк, Михайил Сергеевич откинулся снова на спину, и стал вновь поддерживать беседу, напоминающую более исповедь: – Представляе-Й-шь, у меня в Москве четыре-Й ква-Й-ртиры, а я здесь прячу-Й-сь! Тяжело вздохнув, Михаил Сергеевич утер несуществующую слезу, вновь вздохнул, как человек понесший громадные потери на жизненном пути, потер затылок и озвучил озарившую его мысль: – Женился на сво-Й-ю голову-Й! – Сделав такой неутешительный для себя вывод, Михаил Сергеевич выпил залпом оставшийся в стакане коньяк, услужливо наполненный Толяном до краев, вновь тяжко вздохнул и улыбнулся. – Здесь она-Й меня не-Й найдет, а то при-Й-шлось бы сно-Й-ва идти-Й на какой-то там обе-Й-д. А там и напить-Й-ся то толком Нель-Й-зя. Я ей мол – день Валенти-Й-на, давай-Й-вме-Й-сте... А она мне-Й – опять нажре-Й-шься как свинь-Й-я. А что дела-Й-ть, если-Й я так стре-Йсс снимаю? Дипре-Й-сию. А здесь – Фролы-Й-ч всегда-Й рад. Он понимае-Й-т. Хороший мужи-Й-к, не то, что мо-Й-я жена. Толян вновь налил по стаканам согревающую. В его душе кошки скребли, так как он сам надеял-ся пожаловаться на жизнь – привычка, так свойственная русскому человеку. А Михаил Сергеевич ни-как не хотел униматься. – Ты дума-Й-ешь, я всегда-Й был «Уч. Дер»? Ошиба-Й-ешься. Работа-Й-л себе-Й на заво-Й-де, зарпла-Й-ту полу-Й-чал. А тут че-Й-рт угоразди-Й-л жени-Й-ться, и пере… пере-Й-стройка по-Й-доспе-Й-ла. Же-Й-на то требу-Й-ет, то эт-Й-о. Вот и при-Й-шлось жи-Й-знь осва-Й-ивать зано-Й-во – и дорабо-Й-тался, – выложил в кратце свою жизнь Михаил Сергеевич. И, опустошив очередной стакан залпом, отвернулся к стенке, закутавшись в громадное кашемировое пальто. Но, видно вспомнив, что не пожелал спокойной ночи, развернулся и, нашарив что–то во внут-реннем кармане, протянул «это» Толяну: – На, почи-Й-тай-Й, може-Й-т пригоди-Й-ться, – и вновь развернулся к стенке. Толян сидел молча от обиды, что в процессе разговора не смог и слова вставить, ни посетовать на жизнь, ни поспорить что все не так уж и плохо. Ведь вот какой мы странный народ, все у нас, вроде, как и плохо, но в то же время и не очень. А на столе еще стояла памятником этой жизни недопитая бутылка с напитком, ради которого, как считал сам Толян, стоило жить. И еще б хватило на три четверти задушевной беседы. И вопрос о уважении еще не поднят. А вот все. Полное одиночество при полном наборе тем и мыслей, да еще каких-никаких, но сил. Толян посмотрел на руки, в которых держал «это». «Это» было книгой, потрепанной временем или чтением, бывшего лимонного цвета. Этакий лимонный светоч знаний в дополнение к уже пройденному в школе. – Наполеон Хилл «Думай и богатей – 3, как разбогатеть за один год». Толян плюнул про себя, но все же засунул книжку в свое старенькое пальто и, добив бутылку, последовал примеру «Уч. Дера», завалившись, правда, на другой бок. Когда утром Святого разбудил Фролыч, Миши в камере уже не было. – А где? – спросил Толян, указывая на соседнюю койку. – Жена нашла. – Не повезло. – Не говори, но ему, в его состоянии, было все равно. Представь пьяного разбудить. Он еще тихо себя вел, я уж удивился. Ладно, вставай. А то меня заменяет Володька, щас придет – тебя увидит, и рапорт начальству настрочит. Он у нас такой. Я ж вчера тебя не оформил. Что, думаю, волокиту раз-водить, да и тебе настроение портить после вчерашнего. Бутылочки собери и давай отсюда. А то сам знаешь Володькин нрав. – Бессердечный он у вас. – Да нет. Молод еще, не понимает. Вот послужит еще с годик и очухается. Толян тяжело вставал с запоя: – Говорил же я себе – нельзя пить самогонку с водкой одновременно. Еще и коньяк, – и он по-пробовал сфокусировать зрение на этикетке пятизвездочного напитка. Но звезды упорно не желали собираться в линию, устраивая прямо таки звездопад в разбегающемся небе этикетки. – Придется на больничный домой ехать, самогоном голову лечить. Вот горе то! – Сетовал он про себя. Выбравшись на свежий воздух и вдохнув оный всей грудью, Толян почувствовал себя намного лучше. Но домой все же ехать придется, есть больно хочется. Да и "Смирновка" так легко не сдастся. Это он уже знал из собственного опыта. Не в смысле что от нее так плохо. Просто пик ее популярности в праздничные дни всегда был прямо пропорционален жадности прохожих на следующий день, когда эти самые праздновавшие всю ночь граждане были вынуждены идти на такую немилую работу, утоляя на ходу жажду холодным пивком. Но разве можно получить удовольствие в спешке? Что соб-ственно и сказывалось на настроении этих самых граждан. ''ПРЕДИСЛОВИЕ" И вновь электричка. За окнами ползет покрытый белилами пейзаж зимней России, так вдохновлено воспетой поэтами и так безвкусно изуродованный их потомками. И ничто лишь не меняется в самой электричке, словно отгороженной от времени тонкими, обтекаемыми ветром стенками. Все та же давка в душном и одновременно промозглом вагончике. Брань недовольных старух и молодежи, с тяжелой после бурной ночи и, вполне вероятно, утра, головой и несдерживаемыми подростковыми амбициями. И все сильнее нарастающее жгучее желание поскорей попасть в свою хату из этой несвеже пахнущей суеты. Там, за деревянными стенами убогой избушки у Святого была другая жизнь. Может быть не на много чище и светлее, удобнее и цивилизованнее, чем привыкли считать за эталон многие проживаю-щее на этой планете. Но все же другая. Здесь водка пилась не для сугреву и не для того чтоб забыться и плюнуть на весь окружающий мир. Только в этой хибарке, Толян пил, чтоб предаваться своим размышлениям, философствовать, слиться со своей истинно русской душой. В поисках ответов на вопросы о том как же все же жить дальше и зачем вообще он живет на этой планете, в этом мире, кто в этом виноват и, вообще, виноваты то в чем. Здесь Святой становился истинно «святым», во всяком случае, для себя, ощущая себя мудрым старцем из былинных русских сказок. Подлечившись приличным количеством самогона, Толян растопил печь и уселся в оставшуюся роскошь от когда-то являвшего собой гардероба – перекошенное кресло, предупредительно проверив подпирающие его кирпичи и пододвинув к сооружению бутыль самогона и табурет с разложенным на нем салом, хлебом и, завершающими оформление блюда, – зелеными веточками лука, роскоши зимнего времени. И, уже предвкушая нехилый банкет, осторожно опустился в сооружение, которое, если исключить добавочные элементы, в приличных домах зовется креслом. Но опустившись в утробу полосатого не совсем устойчивого монстра, почувствовал себя принцессой на горошине – что-то мешало в левом кармане. Если еще учесть, что на нем он как раз и сидел... То мешало сильно. Не поднимаясь с кресла, скорее потому что уже не мог, Толян изловчился все же пролезть в карман и достать нарушителя своего спокойствия. – Снова ты, лимонная, – обратился он к вынесенной на свет Божий книжке. – Ну что ж, почитаем. Надо признать, что читал он редко. Не потому, что не любил и, не потому, что пропил давно все имеющиеся немногочисленные книги. Просто так получалось. Но если что-то и перепадало ему из хрустящих типографских изысканий, то читал запоями, пока не остановится, как, впрочем, и пил. По-чему это считалось читать запоями, он и сам бы не ответил, так как не знал, что в этом определении было главное – читать или пить. Во всяком случае, останавливался и в первом и во втором только в случае сильного опьянения, а значит часто. «Нап-п-п-пол-леон Х-й-лл- автор... Благоп-получье, власт-ть, зд-ровье, счастие и из-билье за-ви-ся-т от одного чел-ловека, и это чел-ло-век – вы». – Надо же, я не так думал, – возразил Святой и стал читать дальше, щуря подслеповатые глаза: «...мотив-вацииия подоб-нна кост-ру: если пос-стоян-н-но не подбр-расыва-ть в нег-го топ-пли-вво, плам-мя гаснет». После этих слов Толян посмотрел на свою печку. Нельзя сказать, что она погасла, но грела не очень. Решив поступить как советует Наполеон Хилл, он встал дабы «подбросить топлива», но не найдя ничего под рукой, решил плюнуть на рекомендации и вновь приготовился погрузиться в объятия своего дизайнерского кресла. Но тут его взгляд упал на «лимонную» и, без зазрения совести, Толян оторвал две уже прочитанные страницы и бросил их впечь. – Не читать же их еще раз, – оправдался он сам перед собой, а может перед автором. И с успокоенной душей уселся в кресло. Страницы загорелись и хоть сами они и не могли обо-греть комнату, но позволили пламени добраться до дальних поленьев и разгореться сильнее. Так что через несколько минут по комнате уже растекалось тепло, наполняя убогое помещение подобием уюта. – Надо же, а этот Хилл – умный мужик. А тоб я тут без него мерз видать, – и с этим выводом он стал читать дальше: «...вы оп-пределите конкрет-т-ный об-ект ваш-ших у-стрем-млений...» – Об-ект? Какой еще объект? А это он про водку, надо полагать, «вам будет ... гор-раздо лег-гче уз-знать... и прим-менить пр-цыпы… при-н-н-цы-пы и ср-й-ва… сред-д-с-ства, кот-рые пом-могут вам дос-…дос-тич-чь… чь их». – Ух ты, как он узнал, что меня это так волнует? Ну и мужик, и книгу об этом написал, да ее еще и издали. Во что значит демократия… Не, – гласность. А еще говорят, что иностранцы русской души не понимают! После этих слов Святой провалился в глубокий и спокойный сон. А что еще надо человеку, как не понимание других? "ВВЕДЕНИЕ" На утро Толян проснулся разбитый. Голова так и не прошла, не помогло даже лечение самогоном. Потрогав лоб тыльной стороной руки, как мама учила, – сделал вывод, что у него температура. – Жар. Да и на улице снег валил. Правда, холодно совершенно не было – все таяло, сразу соприкоснувшись с землей, превращая дорогу в жидкую липкую грязь. Печь давно погасла и Святой потянулся за "лимонной", чтоб разжечь огонь, но, увидев, что оного цвета она стала уже только с одной стороны, поплелся в сарай за газетами. – Мож, дочитаю когда... «Когда» наступило в этот же день, так как чувствовал себя он не важно, в город решил не ехать, а дома, кроме бутылки и, некогда лимонной, книги, развлекаться было нечем. Вот он и принялся соединять приятное с полезным. В роли приятного он употреблял алкоголь (чисто для лечения), а в роли полезного – книгу, подаренную неким Мишей. Надо признать, что сегодня он читал намного лучше, чем в предыдущий вечер, но вот понимал ли смысл прочитанного – в этом можно было бы сомневаться. Хотя для каждого свой смысл в жизни. «Собранные в этой книге работы Наполеона Хилла предназначены... Книга содержит пятьдесят две статьи, по одной на каждую неделю года...» – Надо же, распису-ю-ть жизнь по неделям, – не воздержался от комментариев Толян. – Эта ж надо, каждую неделю и всего-то по одной главе, а в школе заставляли за день. Вот это, я понимаю! Гуманизм! "Вы не обязательно будете получать такую непосредственную выгоду с каждой главы..." – Это почему же? – Возмутился Толян, вспомнив что давече как вчера он уже получил пользу, не прочтя и главы. И не дочитав до конца введение, видать, обидевшись на автора в неполной вере в него, Святого, он вырвал листы и бросил их в печь, твердо решив «разбогатеть за один год» и начать читать с первой недели. неделя 1. «НИ НАМЕКА НА УСПЕХ» «В чем состоит ваша жизненная цель и каковы ваши планы ее достижения?» – этот вопрос по-ставил Толяна в тупик. Если еще вчера он мог ответить на этот вопрос, то, почти на трезвую голову, ответить было сложно. – В чем, в чем, – пытался он неоднократным повторением вопроса все же найти на него ответ. Но ответ не приходил. – Ну, в самом то деле, в чем? В водке? Нет, сильно низко. В… В… В самогонке! Нет, еще ниже. Коньяк! Во! Это цель, так цель. Да еще тот… Ну тот который, ну, в магазине стоит за сто пятьдесят «у.е.» Долларов надо понимать. Итак, цель была найдена. Значит он не пассивный! Наоборот. Он вошел в два процента. Ого! Теперь нужно наметить шаги: «человек, который имеет цель и план ее достижения, привлекает к себе возможности». Решив, что все же обладает «непоколебимой верой в себя... и в то, что вы хотите сделать». Узнав, что в этом случае никакие препятствия не преграда, Святой решил все же отправиться в город за осуществлением своей цели... В город он приехал к сумеркам. Но что такое ночь, по сравнению с жизненными целями! А цель была, и это было главное! Правда, денег на у.е. не хватало, собственно почти и не было. Но ведь все равно в книжке сказано, что понабиться целый год. А у него было целых пять часов до последней электрички и можно было хотя бы немного приблизиться к намеченной цели. И только теперь он понял, что забыл о втором условии – плане. Плана не было. – Да, это я пролетел, непорядок! Ну, раз в городе, хоть выясню где достать такой коньяк подешевше, – с этими словами Святой поплелся по магазинам. Найти более дешевый французский коньяк ему не посчастливилось – что дешевле, то наше, отечественное, объясняли ему в магазинах. Но зато повезло в другом. У очередной витрины со спиртными изысками на его плече легла чья-то тяжелая рука. Святой перепугался, район был незнакомый и в ментовке он никого не знал, да и в родной его то сегодня дежурил молодой Володька или Степаныч, (тот видать никогда не поумнеет, а у Володьки хоть шанс есть), так что пощады не жди, если загребут. Правда за что, он почти трезв. Но для родной милиции и его незаурядная внешность могла быть привлекательной для привлечения. Вот такая порой бывает невеселая тавтология. – Что, брат, хочется после вчерашнего? Тяжелая рука принадлежала «просто Мише» или Михаилу Сергеевичу, кому как позволено. – Я вот тут тоже ищу чтоб опохмелиться, а то на работе нельзя, дома – жена не дает. Вот и приходится по кабакам да ресторанам, да утайкой где-нибудь. Представляешь, это то на пятом десятке я от жены прячусь! И не дав Святому вымолвить и слова, он потащил его к входу в магазинчик, где, для удобства клиентов, был оборудован маленький бар для дегустации, а, по русским меркам, просто для выпивки. Миша был щедрым. Стол валился от закуси, хотя соизмеряя с размерами блюд на которые она была выложена, вторые преобладали. Так что Святой, составив примерную цену по меню каждого блюда, задавался вопросом, съедобны ли сами тарелки. Но его раздумья развеялись и испарились в миг. Он чуть не подпрыгнул до потолка, когда молоденькая официанточка принесла на подносе его, пятизвездочного, за сто пятьдесят у.е., в матовой, темно-зеленой бутылке! Воплощение высшей цели Святого, с выдавленными на черной этикетке позолотой иностранными буквами и оранжевой полосой перевода – коньяк! – Это мне? – на седьмом небе от счастья пропел Толян. – Нам, – ответил Миша. – Это его ты в витрине разглядывал? – Его, его родимого! – ни как не мог успокоиться Святой. Ему хотелось то песни петь от радости, то плакать. В общем, он и сам не знал что хотел. Но чего-то хотел точно. – Книга работает! – шептал он, раскачивая стул, то, приближаясь к своей желанной, то отдаляясь. Михаил Сергеевич видно немного перепугался за реакцию своего знакомого и потянулся к бутылке, намереваясь прервать ступор компаньона. – Что ты смотришь, на нее как на девушку. Не смотреть надо, а пить. Щас открою... – Стой, подожди, дай еще полюбоваться. – Да что тут любоваться? Ну ладно, любуйся. Кстати, про какую ты книгу тут гудел? – Да про ту, что ты давиче мне подарил. Я ее читать начал. Вот и выбрал его родимого, – при этом Толян нежно погладил бутылку коньяка, – моей жизненной целью. Миша хотел что-то возразить, но остановился, боясь разбить возникшую у приятеля любовь к «у.е.–коньяку» Подозвав официантку он заказал выпивку попроще, дабы «банкет не простаивал». Добирался же Святой на последней электричке, на которую его, в прямом смысле, погрузил Ми-шин телохранитель. У самого сердца, под пальто, он держал свою пятизвездочную за сто пятьдесят у.е. В этот вечер он был самым счастливым человеком на свете. Он получил то, что так желал. Миша так и не открыл бутылки, видя, как не нарадуется ей его новый знакомый ее присутствию. И теперь она с ним, его... Несчастный случай произошел на перроне. Оступившись, сходя с этого самого перрона, Толян упал. Раньше он не обратил бы на это внимания – лишний синяк лишь делу поможет. Но сейчас... Сейчас он лишился его, коньяка за сто пятьдесят у.е., и – своего смысла жизни.