Этот критический текст я намеренно сделал более хейтерским и радикальным. Просто потому что слишком часто вместо того, что бы назвать глупость глупостью, мы начинаем сомневаться и ссылаться на других. Но даже если в отечественной и американской традициях принято высоко оценивать Эриха Фромма, это не значит, что его нельзя критиковать. Более того, в России именно Фромма чаще всего обсуждают в университетах, когда речь заходит о психоанализе - и это позор. Уж лучше полный игнор, незнание и предубеждение, чем дешевые и вредные фрейдозаменители. Фромм и есть такой «дженерик», о котором я хочу сказать пару критических слов.
В философии нет «общепринятых мнений». И все же, если составить рейтинг мыслителей, которым не повезло с читателем, то многие согласятся, что в первую тройку войдут Фрейд, Маркс и Ницше. Несмотря на достойных комментаторов, основная масса интерпретаций – обычно набор тех самых ошибок, стереотипов и ходов мысли, с которыми боролись данные авторы. Но что получится, если один человек неталантливо и предвзято прочтет всех троих? Получится Эрих Фромм.
Это имя получило в российском интеллектуальном пространстве большую популярность - явно не по чину, не по масштабу. Сыграли роль случайные факторы: ранний (плохой) перевод, слабое знакомство отечественных авторов c психоанализом, доступность мысли, подчеркнутый и утрированный гуманизм. Последний, очень любимый нашей интеллигенцией и заменяющей ей глубину, остроту и ответственность мысли разом, - скорее всего ключевой момент.
Фромм сам называл себя фрейдомарксистом, а в его биофильской моральной проповеди не сложно увидеть отсылки к так называемой философии жизни и экзистенциализму. Но в работах Фромма нет вообще ничего от Фрейда – ни по смыслу, ни по духу. Ирония в том, что это нужно еще и доказывать. Откройте любой учебник, хрестоматию или энциклопедическую статью о психоанализе отечественного автора, и вы увидите там Фромма. Наравне с Фрейдом, Юнгом и Адлером. В этом плане, кое-какой прогресс наблюдается: за 25 лет появились другие имена, потеснившие "гиганта мысли". А вот в самом Фромме такой динамики я не вижу. Порой кажется, что 35 лет практики не научили этого человека вообще ни чему.
При этом даже в «ложных прочтениях» порой случается что-то важное – в духе фразы, приписываемой Джоржано Бруно «Se non e vero e ben trovato» («если это и не правда, то хорошо придумано»). Не только Фромм пытался соединить Маркса и Фрейда. Такой проект возможен, т.к. психоанализ политичен, хотя и в другой форме - это никогда не проект для всех/большинства. И все же там, где Маркузе наивен, но все-таки актуален и созвучен эпохе (Великий отказ и 60-е), там Фромм – совершенно вне времени как в общем любая откровенная околесица.
Он почтительно хлопает по плечу Фрейда, отмечая его заслуги по изучению психики, но тут же говорит о том, что слабость психоанализа в том, что он не дает человеку программы – как он должен жить и поступать. Тот факт, что психоанализ через тексты и самих аналитиков не навязывает другим свою мораль – это сильнейшая его сторона, а не слабость. И только специфическая глухота доброхота не дает Фромму расслышать настоящее этическое содержание психоанализа. Кстати, возможно это еще один пункт к объяснению его популярности: у нас очень любят мечтать о том, как бы осчастливить всех подряд, напрямую и поперек воли.
На примере того, как Фромм читает Фрейда, можно хорошо понять и описать как вообще происходят такие «неправомерные интерпретации» и «ложные прочтения». Вот как описывает подход Фромма большинство работ о нем (на основе корректных цитат): он меняет акцент с биологических мотивов в поведении человека, на культурные, доказывая, что в подлинном смысле человека нет без культуры. С последним утверждением Фромм припозднился лет на 200, но важно не это.
Он сперва «вчитывает» биологизм во Фрейда, затем выстраивает мнимую оппозицию (в психоанализе вопрос о теле и культуре давно не стоит в такой форме), которую и представляет как свое достижение. Т.е. мы придумали проблему, а потом с блеском ее решили, потому что сама постановка проблемы подразумевала «или –или».
На самом же деле никаких теоретических проблем тут не решено. Причина такого шага проста: Фромм просто не может понять концепцию бессознательного Фрейда, поэтому делает шаг назад – к более привычным формам. Это общая тенденция многих учеников-отступников. У Юнга – это романтизм и мистика (бессознательное как стихия и глубина), у Адлера – плоское ницшеанство (бессознательная воля к власти), а у Фромма – морализм (подсознание как пространство совести, в котором находят место неразрешенные моральные конфликты). Т.е. важно увидеть, что биологизм и его превосхождение в гуманистическом культурном психоанализе – это способ заткнуть лакуну понимания. В этом смысле «ложные прочтения» вполне можно рассматривать как род рессентимента, мстительности, возникающих из-за бессилия пойти за учителем. Собственно, точно также в Маркса «вчитали» социализм и неумолимую логику истории, а в Ницше - вождизм и национализм.
Или более конкретный пример из рубрики «как не надо делать». Фрейд, говоря о любовном влечении, считал очень важным сдвиг перспективы. Там, где западный человек (эпохи от Нового времени до ХХ века) делал акцент на объекте любви, выводя из свойств объекта характер чувств и желаний, Фрейд реанимировал античную перспективу. Страсть первична, и она наделяет свой предмет достоинствами и качествами, «объясняющими» страсть. А теперь на сцену выходит Фромм и вываливает какую-то мутную классификацию видов любви по объектам.
Говорить о любви, не будучи поэтом и философом, вообще сложно, поскольку гарантировано сказанное обратится глупостью и пошлостью. Фромма это не страшит, он видимо даже не подозревает о том, как звучат его сентенции. Например, эта – «Способность любви давать предполагает достижение “высокого уровня продуктивной ориентации”, в которой человек преодолевает нарциссистское желание эксплуатировать других и накоплять и приобретает веру в свои собственные человеческие силы, отвагу полагаться на самого себя в достижении своих целей». Продуктивная ориентация, ну-ну. Или вот еще перл: «Любовь - это активная заинтересованность в жизни и развитии того, что мы любим». Просто какой-то адский канцелярит и пресность, не говоря уж о том, что это описание чего угодно, но только не загадки любви.
Естественно при таком подходе о чем бы не шла речь – все превращается в сущность, автономию и способ существования которой никто не считает нужным доказывать. Природа человека (или как любил выражаться Фромм – «the soul of man», «heart of a man», сердцевина человека) у него резиновая: туда раз за разом он засовывает стремление к свободе, совесть, индивидуализм, личность, любовь к живому, аутентичное существование, установка на бытие и стремление к самореализации. Откуда что возникает – непонятно, автор этим вопрос задается редко, да и зачем? В самом деле, неужели для психоанализа так важен генетический подход? И этот умник с двойкой по метафизике, после всего вдруг заявляет, что в личности нет ничего врожденного, всё – от культуры и личной истории. Кстати, по мысли Фромма природу человека знать нужно только для того, чтобы раз и навсегда закрыть вопросы морали и этики, четко определив что для человека добро, а что зло. И в самом деле, чего мелочиться: лечить пациентов – это так долго и нужно. Надо в каждую книжку и в каждый рупор «Правила жизни от Фромма, согласно нашей человеческой натуре». Вот тогда заживем.
Нельзя не признать: вопросы морального измерения, которые ставит Фромм (вслед за Фрейдом) – весьма актуальны. Более того, понимание невротического симптома у него довольно точное. Фромм видел в неврозах своего рода следы морального поражения. Действительно вина, желание и попытка разграничить плохое и хорошее – сердцевина аналитического симптома. Собственно, как сказал Жак-Ален Миллер: симптом – это способ невротика назвать свое наслаждение плохим. Однако это понимание соскальзывает в тривиальные клише, стянутые у экзистенциалистов. Оказывается, вина человека – это только его недовольство своей несвободой. То есть весь нерв человеческого бытия – это конфликт стремления к свободе и внутренней зависимости. Ну, спасибо и на том, что сама эта зависимость (в силу условий формирования характера и психики) – по Фромму непреодолима.
Как царь Мидас, Фромм буквально все превращает в мифологию. Секулярную, гуманистическую, подталкивающую к взгляду на экзистенциальные основы своего бытия, но все-таки мифологию. И в этом по-своему виноват Фрейд. В поздних работах Фрейда он нашел мифологию влечений (Эрос и Танатос), которая тут же у него стала биофилией и некрофилией. С таким приспособлением делить мир на черное и белое куда как проще. Все хорошее – это про жизнь, гибкость, развитие и симбиоз, все плохое – это механика, смерть, распад, ригидность. Но даже тут наш гений спотыкается: как быть с инцестуозными влечениями? С одной стороны, это любовь к матери, желание слиться с матерью и природой, а с другой, это тормоз развития, регрессия, закрытость. Долго мучаясь, Фромм изобретает какую-то неоперабельную чушь про злокачественные инцестуозные узы и правильную привязанность к матери, которая не оборачивается ни зависимостью, ни национализмом/расизмом.
Словно у наивного телёнка, у Фромма на всё есть примиряющий ответ. Лично мне многое стало понятно с этим автором, когда я прочел о его социально-политической активности в США. В своих выступлениях, он предлагает государству кормить поэтов, а то ведь сгинут таланты (накормить человека – затея гуманная, но вот родятся ли после этого строки, которые рождаются только из слез, отчаяния и голода?). Здесь квинтэссенция Фромма: убежденность в том, что он знает людей (а это не так) помноженная на стремление освободить их от проблем. Страдание – это не то, с чем борется психоаналитик. Избавление от страдания случается лишь как побочный эффект анализа, а иногда не случается вовсе (и такому человеку психоанализ предлагает не лечение, а знание – если уж ты страдаешь, то знать зачем/почему ты создал себе такой симптом). Фромму этого никогда не понять.
Возможно именно поэтому он предлагает религию «быть» вместо «казаться» или «иметь», искренне не понимая, что ничего более негуманного и представить сложно. Каждый – в том, какой он есть – лишь уродство, насмешка над потенциалом (или как говорили раньше: пародия на замысел бога). Насколько нужно быть слепым в отношении пациентов, чтобы не понять и того, что границы между казаться и быть не существует? Даже не представляю, как он работал с истериками. Не представляю и соболезную им.
Вместо того, чтобы избавить человека от гнетущего долга, заставляющего все время казаться кем-то (отвечающим на внешние требования), он навешивает ему второй горб из долга быть, а не казаться. А кстати, как это сделать? Как не казаться, а быть? – увы, в его текстах никаких техник не предложено.
Но давайте серьезно взглянем на это заявление. Итак, быть – это хорошо, потому что искренно, аутентично, витально и основательно. В такой оптике кажимость – всегда ложь, а обладание – самообман. В общем ничего нового под луной: старая сказка о том, что счастье и искусственность живут на разных полюсах. Именно потому многочисленные гуру учат нас тому, что то, чем мы обладаем – сковывает и гнетет нас. И потому все, что можно отнять/потерять – совсем не то, что составляет счастье индивида. Старина Фромм завернул ископаемое в новую обертку, не удосужившись даже принюхаться к тому, что он толкает.
И вот в этой точке я скажу свое «А пааазвольте не согласиться». Я смею утверждать, что человек – существо искусственное, а все, что происходит в пространстве социума и культуры зиждется на логике «казаться и обладать». «Быть» - всегда промах, либо слишком мало для человека, либо недостижимо. Как вообще представить себе выбор «быть»? Должен ли человек полностью отказаться от амбиций и попыток обмана там, где он не имеет силы? Или он должен выстроить себя как некое самобытное начало? Что предпочесть – мазохизм неполноценности или садизм предписанного самоконструирования?
Как ни рассматривай это «бытие» собой – все равно получается глупость. Чистое бытие, как отмечает Гегель – максимально пустое понятие, а быть кем-то (носителем предиката) – всегда вопрос двусмысленный и противоречивый. Там, где нам кажется, что мы уже стали, как часто демонстрирует в своей диалектике Гегель, мы уже потеряли. Вообще бытие как таковое по мысли Левинаса мы переживаем лишь в самых пустых, безмозглых и тяготящих моментах – в бессоннице, в безвольном ступоре, в изнеможении. В этих переживаниях, как он говорит, объект и отношение к нему настолько не выражены, что мы можем почувствовать допредикатное бытие – il y a (неопределенно-личное «нечто имеется/есть»). На социальном уровне чистым бытием без всякого обладания и кажимости оказывается субъект, сведенный к телу - социальный, культурный, правовой Никто (Homo sacer, «мусульманин» в концлагере). Превращение в такое «быть», а не «иметь» в концлагере хорошо описано у Бруно Беттельхейма. И даже если мы возьмем на вооружение «бытие» Хайдеггера, то будем вынуждены констатировать, что стать столь же полным человек не сможет. Бытие лишь открывается человеку и через него, причем только на фоне его собственной неполноты, конечности и ущербности.
Даже структурно, как показывает Лакан, обладание выше бытия – в ключевом выборе Эдипа («быть фаллосом или иметь фаллос?»). То же самое можно сказать и о кажимости.
Во-первых, сам социум стоит на языке и кодах. Но именно эти основания и есть фикциональное начало, вводящее в бытие лакуну и ошибку. Обман вписан в язык, поэтому обманывать можно даже правдой (в то время как животные способы обманывать лишь притворством, мимикрией). Лакан очень точно именует тех, кто оказался вне обмана Символического – это психотики, лишенные Имени Отца (он использует омофон, который можно перевести «тe, кого не оставили в дураках, заблуждаются»). Или как вслед за ним выразился Жижек: «те, которые не дали себя поймать в символические измышления/выдумки и продолжают верить своим глазам, заблуждаются более всего».
Во-вторых, суть личности – это набор идентификаций, ролей и защит. Все это не более чем реквизит из масок и костюмов, который имеется у нас или нет, и который приходится время от времени пускать в отыгрыш. Иногда эту метафору понимают слишком прямолинейно – дескать, есть Я, а есть мой гардероб, которому я не тождественен. Вера во внутреннее психическое ядро – наивный реликт Нового времени, и на мой взгляд за аксессуарами и сценическими характерами никого нет. От этой пустоты человек вынужден защищаться: и если он делает это в пространстве культуры и языка, то посредством кажимости (которая имеет шансы стать бытностью) и обладания (способным упрочить кажимость).
Занятно, не правда ли, что Фромм, объявивший себя восстановившим в правах культурно-историческое в психоанализе, ни черта не понимает в работе социальных механизмов на уровне индивидуальной психики? Человеческое существование хрупко, именно потому что у него его можно отнять а самого человека можно разоблачить. Но эта та фундаментальная слабость, от которой не нужно спасения. В ней – благая судьба субъекта. Не удивительно, что в своем желании залечить всех, Фромм под знаменем гуманизма пусть и неосознанно, но дошел до отрицания сугубо человеческого.
На этом фоне следует признать, сколь печально, что слова о собственном пути (аутентичность) и критика капитализма очень быстро стали еще одним способом навешать лапшу на уши – успокоить, примирить с положением дел, переориентировать на личное или позитивное. Впрочем, кто знает – может Фромм как раз и имел в виду такое будущее человека, в котором он может только быть. В моем же мире есть боль и радость, покоя – нет.