Илия- Иисус Христос
Ксения- Мария Магдалена.
Пётр- Иуда Искариот.
Станции…, станции…, станции, с дачниками, селянами, горожанами, собаки, дети, мужчины и женщины, бабульки и ветераны с орденскими планками. Народ, так и не накопивший на «не роскошь, а средство передвижения». Дребезжащая электричка вырывалась из серой Москвы. Чем дальше от столицы, тем скучнее становились вокзалы, иногда производя впечатление полной разрухи или запущенности. На крупных станциях перроны заполнялись множеством людей держащих в руках свои «зарплаты», которые предлагали пассажирам проходящих мимо поездов дальнего следования. Предлагалось всё, от наборов сантехника и «чудесных» самозатачивающихся ножей с фарфоровыми наборами, до водки, картошки с луком и беляшей с сомнительной начинкой.
Вскоре станции сменили пустые полустанки с единственной платформой и вот она, Россия, так красочно и грустно описанная незабвенным Николаем Васильевичем Гоголем, которая начинается, стоит лишь спуститься с железнодорожной насыпи, врываясь в поля и луга, разрезанные пыльными просёлками. И вот странное дело, этот окружающий мир совершенно не портили встретившийся остов комбайна, разрушенные сельскохозяйственные постройки и деревянные столбы линии электропередач, почерневшие от времени. Проехавший мимо путников старенький мотоцикл с мотоциклистом в танкистском шлемофоне, с коляской, нагруженной доверху свежескошенной травой, крикнул, махнув рукой:
- Здаров будь батюшка, отец Филипп!
И обдав их клубом пыли, понёсся по просёлку, горланя во весь голос: «Группа крови на рукаве-е-е, мой порядковый номер, на рукаве-е-е…»!
- Это наш…, местный фермер, - сказал отец Филипп и тут же продолжил,- а вы в деревне-то наверно давно не бывали? Сразу видно, что городские. Но мне кажется, что вы не москвичи. А, кстати, откуда вы будете?
Спутники батюшки ничего не сказали, лишь улыбнувшись, закивали головами, но беседу не поддержали.
- Я говорю, что вы приезжие…, тут и думать нечего,- произнёс отец Филипп и остановился,- так откуда вы, или это тайна?
- Украина,- ответил Иисус.
Сопровождавшие его мужчина и женщина с неподдельным удивлением взглянули на него.
- Почему Украина, что это такое, где это?- мысленно спросил Иуда.
- Не знаю,- ответил Иисус,- просто такое название я видел на большом доме, вот и вспомнил почему-то.
Священник с недоверием посмотрел на странных людей и немного помолчав, задал ещё один вопрос:
- Вы меня извините, позвольте узнать ваши имена. А то как-то неудобно, с самой Москвы вместе, а как к вам обращаться и не знаю.
- Я Илия, она- Ксения, а он…,- мужчина задумался.
- А я Петр,- произнёс Иуда.
Отец Филипп улыбнулся:
- Ну вот и славно. Значит из Украины…, ни когда там не был. Что же, давайте продолжим наш путь.
И они двинулись дальше.
- А я служу в своём приходе, уже как с десяток лет скоро,- вновь заговорил отец Филипп, наблюдая исподлобья за своими спутника,- Четыре деревеньки в округе, люди приходят, я не жалуюсь. На Москву вот ездил, в Крестовоздвиженском у меня начальник, настоятель…, помогает мне деньгами немножко. Жизнь совсем худая стала, народ стонет, ну что делать…, время такое, война вот ещё…, а ко мне придут, пошепчут, помолятся да вроде как и облегчение им. Помогают мне бабульки, то подкрасить, то траву порвать, я сам и картошку ращу и лук и помидоры с огурцами…. Колхоз раньше был, так развалился совсем, но дровами снабжают и угольком, крышу подлатали, в общем, я…
- Что тут раньше было…?- спросил Пётр.
Батюшка посмотрел на него с удивлением и, откашлявшись, продолжил:
- Так колхоз и был…, я говорю, что доволен…. Тихо тут…, спокойно и мне это нравится, а в городах люди злые, но их понять можно. Некоторые Бога пользуют лишь по нужде, просьбы шлют, подкрепляя, кто деньгами, а кто слезами, доводя Его существование до сомнения, но по мне, неправильно всё это. Они просят, а Он не даёт, отсюда делают вывод, что нет Его или не желает слышать. А разве такое возможно?
И тут путник, назвавшийся Илиёй, шедший рядом с отцом Филиппом, произнёс:
- А ты знаешь, один раз мне показалось, что и со мной именно так всё произошло. Так, словно Он отвернулся от меня, хотя я твёрдо знал, что это не так, тем не менее, усомнился на мгновение, когда под судом был.
- Даже под судом?- удивился отец Филипп,- наверно тяжелая вина была на тебе, коли в Боге усомнился.
Илия кивнул головой:
- И вина тяжёлая, и мне было очень больно, просто ты не представляешь насколько больно.
- А, прости, за что же так тебя?
- За убеждения, однако….
- Узник совести, значит?
- Можно сказать и так. Но давай оставим это…. Долго ещё идти?
Отец Филипп очертил рукой дугу в воздухе и ответил:
- Вот берёзовый околок, а за ним и Богоявленское покажется.
Приблизившись к небольшому леску им на встречу попались две женщины с корзинами.
- Доброго дня тебе, батюшка!- поприветствовали они священника.
- Спаси Христос, селянки! И вам всех благ!- ответил священник.
- Из города?
- Точно так.
- А это кто с тобой, ни как послушники буду?
- Нет, это просто мои гости. Какие сейчас послушники.
- Понятненько,- ответили женщины,- а мы вот по ягоды наладили.
- Идите с Богом,- напутствовал батюшка, перекрестив женщин, и они разошлись, каждые в свою сторону.
Женщины двинулись через поле, мелькая белыми косынками, которые покрывали их головы, а перед моими путниками раскинулась широкая местность, покрытая небольшими холмами средней полосы России, на которых уже стало видно село и церквушку, стоящую в некотором отдалении.
- Захватим- ка край села, надеюсь, вы не против?- спросил священник.
- Нет, конечно,- ответил Илия,- от чего же мы против?
Они свернули на дорогу, ведущую в село и вскоре оказались у сельского магазинчика, из дверей которого им на встречу вывалился среднего телосложения нетрезвый мужичок. Увидев батюшку, он снял с головы кепку и театрально стал раскланиваться.
- Батюшка, и здрасьти вам!
- Анисим, Анисим…, что же ты творишь с собой?- с укором произнёс отец Филипп.
- А позвольте святой отец поинтересоваться, когда вы изволите мне аванс заплатить…, за печь?
- Аванс я тебе заплатил, но уговор такой, закончишь работу, тогда получишь остальное.
- О как…, возмутился мужичок громко икнув.
- Филипп,- зашептал Анисим,- что же ты позоришь меня перед гостями. А за печь, я так скажу, пришёл сегодня, а тебя и дух простыл, а теперь какая вот работа может быть. Так что неустойка с тебя.
- Ты вот что, трезвей и приходи доделывать печь, а таким я видеть тебя не хочу.
- Ой- ой…, какие мы…, видеть он меня не хочет. Развёл тут опиум для народа. Ты вот за моё умельство не беспокойся, да спроси в округе, кто лучше меня кладёт печи? Дава-а-ай, иди и спроси.
- Не кладёт, а клал, пока супругу свою в могилу не свёл. Твои прежние заслуги уже не работают на тебя. Да за последний год лишь я и обратился к тебе, но как видно зря. Ступай, Анисим. Не позорься перед моими гостями.
- А с чего это ты меня совестить вдруг стал? Я атеист и во всякие ваши там псалмы не верую. В общем так, бабки гони и всё тут! А не то я не посмотрю, что ты, видите ли, батюшка, святой отец.
Отец Филипп поставил ногу на крыльцо магазина, оглянулся вокруг и внезапно вытащил из голенища хромового сапога маленький пистолет и тут же засунул его в штаны Анисима, взведя курок.
- Значит так, Анисим, ты сейчас отправишься в свой хлев, который ты называешь домом, до завтра проспишься, и упаси Господь явиться по - утру ко мне в непотребном виде. Веруешь, что я из тебя живо евнуха сотворю.
Анисим поднял руки, и из-под телогрейки на землю вывалилась бутылка водки.
На крыльцо выскочила продавщица магазина и, увидев наших героев, запричитала:
- Ну, вы посмотрите, вот же паршивец. Попросил у меня таблетку, голова у него, видите ли, болит, так я пока ходила за лекарством, он водку-то и упёр!
Она подняла бутылку с земли и стала вытирать её передником, при этом громко причитая:
- Да что же это делается, православные. Один алкаш всю страну пропил и по-миру пустил, второй, наш местный, тянет что ни поподя. Да чтоб у тебя руки отсохли, Ирод.
И тут же, словно испугавшись своих слов, стала быстро креститься приговаривая:
- Господи, да что же это я такое говорю! Ой, грех мне и наказание. Ведь нельзя же так, плохо это, совсем не можно так. Прости меня батюшка и перед спутниками твоими стыдно.
Священник быстро убрал пистолет в голенище, делая вид, что поправляет сапог и произнёс, обращаясь к продавщице:
- Ладно, будет тебе, он исправится, и больше не будет красть. Так ведь, Анисим?
Анисим, в сердцах взмахнул руками, поднял с земли окурок и отправился прочь, бросив на ходу:
- Да пошли вы все…. Подавитесь своей водкой!
Отец Филипп проводил печника взглядом и обратился к своим спутникам:
- Подождите меня тут, я скоро буду.
Илия кивнул головой, а священник обнял за плечи худенькую женщину- продавца и сказал, увлекая в магазин:
- Пошли, Анна, дело есть к тебе.
Уже через полчаса все они вошли в небольшой домик- пристройку, который служил жилищем отцу Филиппу. В доме его было чисто и уютно, без каких-либо излишеств, разве что общую картину портила разобранная печь, которую отец Филипп, несколько смутившись, накрыл принесённым куском брезента. У стены стояла железная кровать, рядом тумбочка, напротив небольшой раскладной диван и кресло. В «красном» углу горела лампадка, тускло освещая лик, изображённый на иконе. Посередине стоял круглый стол и несколько табуреток.
- Ну вот, прошу вас! Уж не обессудьте, жилище моё простое. В общем, проходите и располагайтесь. Хозяйки у меня правда пока нет, но как знать.
Гости прошли, и отец Филипп стал хлопотать, приготавливая трапезу. Вскоре на столе с белой скатертью уже стояли тарелки с налитым молоком и покрошенным чёрным хлебом. В вазе лежали спелые яблоки, а в небольшой плошке прошлогоднее варенье. Отец Филипп оглядел своих гостей и произнёс:
- А давайте-ка пригубим немножко, так сказать с дороги.
При этом поставил на стол бутылку красного вина. Путники переглянулись и тот, который представился как Илия, жестом указал на стоявшую посуду. Священник разлил вино по стаканам и произнёс:
- Ну, с Богом! Прошу вас. Будьте смелее, а за простой стол не серчайте, есть ещё окрошка и сало. Я подам.
Насытившись вскоре, Пётр утёр своей футболкой лицо и, водя языком внутри рта, произнёс:
- А скажи, святой отец. Ты всю дорогу говорил о Боге. Ты и правда думаешь, что Он есть?
- Что Он есть, не знаю, сам Его не видел, да и зачем мне Его видеть? Я верю, что Он есть.
- И что, есть тому доказательства, как Он укрепил веру в себя, какими делами? Помог он тебе в чём-то что ли?
Отец Филипп задумался, крепко сжав губы, и ответил:
- Мне Он не помогал, да и не просил я Его…, для себя не просил. Мне ничего ненужно от Него. За других молюсь, конечно, так мне служба велит, но более всего в утешение просителей.
- В утешение просителей?- произнёс Пётр,- Ну и о чём же просят люди?
Отец Филипп взглянул на своего собеседника. Некое сомнение в очередной раз дало о себе знать, но пока он не находил ответа.
Помолчав немного, продолжил:
- Да о разном просят. О здоровье, о мире во всём мире, о…, да всё больше по своей наивности.
- Так подожди-ка, отец Филипп,- перебил его Пётр,- я вот как думаю, и мир и здоровье, можно сказать даже счастье, всё это уже у людей было, и жили они в раю, у Бога за пазухой, в полном смысле этого слова. Но вот в один час сами решили свою судьбу, за что были сосланы из райских кущ. Но и тут Он, словно заботливый родитель не оставил их. Дал им ремесло, что бы добывать себе пищу, однако люди стали делать оружие. Дальше больше…. Ну вот, и как Ему следовало поступить?
- Даже не знаю, что и сказать,- произнёс священник,- всё верно в твоих словах и горько это сознавать.
Пётр взглянул на Илию и продолжил:
- Ну оставим Бога…. А Иисус как же? Был ли Иисус?
Отец Филипп ответил:
- Был. Мне кажется, что и сейчас в той земле найдётся человек с таким именем.
Постой, ты знаешь, о ком я тебя спросил,- произнёс Пётр.
- Знаю конечно, и могу сказать, что был Иисус.
- А доказательства? И давай отбросим все книги, повествующие о Его жизни и смерти. Именно для тебя как выглядит существование Иисуса Христа.
Батюшка задумался, но вскоре ответил:
- Зачем мне знать как он жил, а уж тем более подвергать сомнениям его существование. Мне достаточно того, во что я верю.
- Ну а если я скажу что не было никакого Христа? Спаситель есть обыкновенный вымысел!
Отец Филипп грустно улыбнулся и ответил:
- Не было Христа? Значит, не было и Пилата и римского Тиберия…, значит, не было ничего и ни кого? Существование одного человека можно подвергнуть сомнению, но вот куда деть целый исторический пласт событий…, с этим будут трудности. Труды многочисленных богословов и художников, крестовые походы и наконец, религии…, неужели это всё ради поклонения вымышленному персонажу?
- Убедительно,- произнёс Пётр.
Он оглядел своих товарищей. Ксения сидела и смотрела в окно, а Илия взяв сумку то расстёгивал, то застёгивал замок.
Видя, что остальные не проявляют интереса к беседе, Пётр продолжил:
- Ну пусть так…. Скажи, а вот Иуда…, как с ним поступить?
Священник взял в руки бутылку вина и вновь разлил напиток, а затем ответил:
- Иуда…, а что Иуда…, он превратился в нарицательный символ, которым клеймят людей. Но я считаю, что он из всех учеников Христа поступил честно, может и где-то правильно.
- То есть…? То есть как это правильно! Он предал Христа, он способствовал его аресту.
- Ничему он не способствовал, не Иуда, так кто-нибудь другой, но всё равно оказался бы на его месте, и совершил то же самое.
- Тогда в чём же правильность?
- Правильность?- священник задумался, формулируя свой ответ,- знаете, если не вдаваться в подробности я думаю так, что ни один лишь Иуда совершил смертный грех, но он единственный, кто нашёл в себе силы не жить с предательством. А ведь были и ни верившие, сомневающиеся и даже трижды отрекшиеся, а потом до конца своих дней проповедовавшие учение Христа о Храме Новой Веры и непонятно, заслужили ли они прощения, будучи распятыми, обезглавленными, замученными истязаниями….
Иуда сиял от удовольствия. А потом вдруг наклонился к столу и, глядя в глаза отца Филиппа, спросил:
- А скажи-ка мне, много ли людей думают, так же как и ты?
Священник вздохнул и ответил:
- Тут ведь как, одно дело думать, а другое говорить, но подавляющее большинство говорит, что Иуда подлец и предатель, может даже и из-за того, что боятся общественного порицания, особенно со стороны религиозных фанатиков, для которых почитание Бога есть сильный механизм для самоутверждения. Они с удовольствием снимают себя на камеру и при каждом удобном случае демонстрируют своё служение Богу. Да хотя бы взять эту новую власть, где какой-нибудь губернатор или, скажем, мэр, не откажет себе в удовольствии покрасоваться в храме, а потом опубликовать всё это в газете. А только я считаю, что Бог- это очень личное, разговор один на один, допускается, конечно, третий, но это на исповеди или при покаянии. Да и то, ну что батюшка, ну подойдёт к смертному одру, ну выслушает, ладно ещё, если человек успокоится, так, словно выговорился он, почувствует, что камень с души слетел. Но это же всё не так, Богу посредники не нужны.
За столом установилась тишина. Отец Филипп посмотрел на своих гостей и, извинившись, быстро убрал посуду со стола, после чего произнёс:
- Позвольте, я покажу вам нашу церковь! Это конечно не собор, но, тем не менее, прошу вас, не отказывать мне.
Илия пододвинул Ксении сумку и произнёс:
- Ну а что, давайте взглянем.
Выйдя на крыльцо, они увидели Анисима, который сидел у дровницы на пеньке и сосредоточенно грыз ногти на пальцах руки. Заметив батюшку и его спутников, он поднялся и, сняв кепку, поклонился. Немного помявшись на месте, озираясь по сторонам, мужчина неуверенной походкой направился к крыльцу.
- Чего тебе ещё, Анисим?- спросил отец Филипп.
Взгляд у Анисима был испуганный, или даже растерянный. Приблизившись, он опустил глаза в землю и тихо произнёс:
- Не гони меня, батюшка. Не прав я был…, там, у магазина. Позволь, я закончу со своей работой. Я вот и инструмент захватил.
- Так ты же пьян, как ты будешь трудиться-то?- с сомнением в голосе произнёс священник.
Анисим кивнул головой и стал нервно мять свою кепку. Потом дрожащими руками водрузил её на свою голову и тут же вновь снял её, смахнув заодно папиросу, которая находилась у него за ухом. Движения его были неловкими и где-то даже смешными, но глаза, этого долгопьющего человека выражали горесть и отчаяние. Он наклонился за папироской и, подняв её трясущимися руками, попытался вернуть за ухо, а потом и вовсе убрал в нагрудный карман засаленного пиджака. Его охватила неудержимая дрожь, которую он старательно пытался унять или скрыть, но всё было тщетно.
Утерев мокрый лоб кепкой он произнёс обращаясь к Филиппу:
-Знаешь, я же потом…, после магазина-то…, думал ну куда мне пойти, а ведь как оказалось, нигде меня не ждут. Ни кому я не нужен. Сходил на речку, искупался там и вот надо же, весь хмель как рукой сняло, а вместо этого стыдно стало, да так, что хоть не выныривай. Грешным делом уже решил через воду к супруге своей отправиться на тот свет, так не примет она меня такого, ни на этом свете, ни на том, прости Господи. Мне вот за пятьдесят, а ничего у меня нет, а случись умереть, так не то что похоронить, а и вспомнить некому будет. Я же совсем один в этом мире.
Он переступил с ноги на ногу, достал папироску и сунул её в уголок рта, но спохватившись тут же вынул и вновь убрал в карман.
- Я так и понял, что вы кушаете, и не стал вам мешать, ждал вот, пока выйдете. Не вини меня за мои слова, со зла сказал, так, словно не в себе был. Прощения прошу перед тобой и твоими гостями, но ты не думай, мне водки не надо, я не опохмелиться пришёл и еды мне не надо, вот, две конфетки у меня было, я их на кладбище подобрал…, так я это, того…. В общем вот такие дела…. Не гони меня, отец Филипп.
Илия достал из кармана очки с синими стёклами и, водрузив их на нос, стал смотреть на небо. Казалось, что все трое были совершенно безучастны к разговору.
Отец Филипп, немного помолчав, произнёс:
- Ну, будь по-твоему…. При свидетелях скажу, радость мне от твоих слов, если от сердца они.
Анисим с готовностью закивал головой и на глазах его выступили слёзы.
- От сердца, батюшка. Истину тебе говорю, там, на речке, словно очистился я через воду и подумал, зачем живу так, и решил, что если позволишь, к тебе приходить буду работником и денег не спрошу, если только что покушать чего дашь, так всё мне в радость будет. Только аванс пока вернуть не могу, не обессудь уж, его я… пропил. А в остальном как на духу, верь мне!
Отец Филипп вернулся к двери и, распахнув её, произнёс:
- Ты вот что, зайди в дом, там, в чугунке окрошка с квасом и хлеб. Поешь и приступай. А мы после с тобой поговорим.
Анисим буквально просветлел, и суетливо надев кепку, кинулся к пеньку, схватил деревянный ящик с инструментами и боком, стараясь ни кого не задеть, прошёл в дом, бурча себе под нос:
- Господи, сила твоя! И чего я раньше-то не пришёл.
Отец Филипп оглядел гостей и, указав рукой на церквушку, произнёс:
- Прошу вас.
- А я без платка,- произнесла Ксения.
Священник посмотрел на неё и улыбнулся.
- Ну что же, проходите без платка. Если к моим грехам присовокупить ещё и этот, то легче или тяжелее не станет. Отвечу за такую вольность, коли придётся. Смелее.
Внутреннее помещение деревянной церкви встретило их тишиной и прохладой. Пройдя через притвор, они пересекли среднюю часть и приблизились к небольшому возвышению перед иконостасами и алтарём, называемым солеей. Деревянные полы, покрытые мастикой, отдавали чистотой, как и всё вокруг. Нехитрая церковная утварь располагалась в идеальном порядке, лишь залетевший шмель нарушал покой, жужжа в одиночестве как маленький самолётик. Священник скрылся за дверями небольшой комнатки и скоро появился, держа в руках большую книгу.
Погладив по обложке, он осторожно положил её на престол, покрытый двумя видами полотен, и произнёс:
- Не желаете ли помолиться?
Пётр и Ксения уставились на Илию, словно от его решения зависело, будут ли они молиться. Илия же с интересом рассматривал немногочисленные иконы и как будто даже не слышал слов отца Филиппа.
Но вскоре, словно очнувшись от своих размышлений, спросил:
- Что…? Ты что-то сказал?
Отец Филипп ответил:
- Моя мечта колокола сюда повесить. Я же в Крестовоздвиженский езжу…, уроки у звонаря беру. А то, если честно признаться, то есть у меня колокольные звоны на кассете, вот и приходится по праздникам включать, но это совершенно не то. А я сам хочу. И что бы вот так над полями звон летал.
Илия подошёл к стене и не торопясь присел на деревянную лавку.
- Хорошо у тебя тут, отец Филипп,- произнесла Ксения,- а что сам…, нет желания податься в город…, там и чин повыше и паства помногочисленней.
- Нет, Ксения, вон моя паства, глину месит, куда я от них, да и кто поедет в такую глухомань. Их не бросишь, кому они нужны, да и город я не люблю если честно. Стыдно мне иногда бывает, видел как служители за место к батюшке- настоятелю бьются. Лишь бы встать поближе и что бы непременно быть замеченным в своём усердии для карьерного роста. Нет уж, я сам не хочу. Тут мне место и всё.
Илия поднял голову, сверкая стёклами очков, и произнёс:
- Ну, на то слова и воля твоя будет. Однако нам надо возвращаться, стало быть. Уж не обессудь, если что не так.
Отец Филипп кивнул головой и произнёс:
- А может останетесь, чего на ночь глядя в путь пускаться.
- Нет, спасибо тебе, но нам надо идти.
- Ну что же, идите с Богом коли так. А случись мимо ехать, так прошу в гости, дорогу знаете.
Отец Филипп вышел с гостями на крыльцо церкви и огляделся вокруг. Внизу располагались уже знакомые околки берёзового леса и дорога, уходящая вдаль бесконечного поля. И Солнце, какое-то большое, неестественно красное приближалось к горизонту, и почему-то было настолько тихо, так, словно замер мир в ожидании чего-то невиданного, вдохнул полной грудью воздуха, а выдыхать не торопится, замер, прислушивается, так, словно ждёт кого-то или чего.
Проводив гостей до ограды, священник закрыл за ними калитку и ещё долго смотрел на неторопливо удаляющиеся три странные фигуры.
Путники стали спускаться с холмов в ту сторону, откуда пришли.
- Ну и как тебе мир?- спросил Иуда.
Иисус шёл улыбаясь, и взяв Марию за руку сказал:
- А что мир…, он не изменился. Зачем твой вопрос, ответ ты знаешь…. Но вот какое дело. Я просто представил ситуацию. В бытность мою плотником один человек рассчитался со мной за мою работу солдатскими калигами, кои он сам шил для нужд римского войска и имел на этом не плохой приработок. Я берёг их и одел лишь тогда, когда оставил своё ремесло и пустился в странствия. Но от времени и долгого пути они порядком истоптались, нельзя сказать, что пришли в негодность, но носить ещё было можно. К калигам у меня была туника и хитон над которыми время так же имело власть. И вот дело. Появись я сейчас в своём обличии там, где мы были утром, так мне кажется, что меня не пустили бы в храм, сочтя за нищего бродягу.
Иисус сорвал несколько колосков и, потерев между ладонями зёрна очистив их от шелухи, ловко закинул их себе в рот.
- Что ты хочешь этим сказать,- удивлённо спросил Иуда.
Разжевав зёрна, он посмотрел на Иуду и продолжил:
- А то и хочу сказать, что даже случись попасть мне в храм в упоминаемом мной ранее обличии…, среди всего этого великолепия и блеска, среди убранства, которое я наблюдал утром, представь…, как бы смотрелся я? Стоя в рваном хитоне и стоптанных калигах, в окружении росписей, изображающих мою жизнь, страдания, смерть и воскрешение. А ведь это видят, и в это верят. А произнеси я хоть слово, пожалуй, меня сочтут сумасшедшим или самозванцем, что совершенно не меняет сути. Что- либо бессмысленней, если не сказать глупее, я даже не могу себе представить. А вот в этой сельской обители мне покойно, там без излишеств. Там мне благодать.
- Но Иисус,- произнесла Мария,- они ждут тебя воскресшим, и вид у тебя совершенно не такой. Твоя земная жизнь кончилась, и очень давно.
Иисус накрыл руку Марии своей ладонью и сказал:
- Так что же, с твоих слов получается, что Иисус- человек этому миру уже не нужен?
- Нет, ты не понял меня,- попробовала было оправдаться Мария.
Он не дал ей договорить.
- Знаешь, страдать и сострадать понятия очень разные, особенно по физическим ощущениям. Одни спорят, что Христос был прибит за запястья, другие утверждают, что за ладони и это лишь малая часть того, что навсегда разобщила людей, я уже не говорю о многочисленных именах, которыми нарекли Создателя. Но самое страшное, что это считается веским поводом начинать убивать друг друга. За короткое время люди воочию увидели свои пороки и в том твоя немалая заслуга, Иуда.
Иуда тяжело вздохнул и произнёс:
- А что толку мне? Моё имя проклято на века.
- Проклято, Иуда, но не забыто! Это твой крест! Так что, рано ещё являться в этот мир. Не готовы люди встретить мессию, а то чего доброго опять на крест отправят.
Они так были заняты своей беседой, что совершенно не заметили двух женщин встретившихся им прежде.
- Ну что, уже отгостились?- спросила одна из них, ставя на землю корзину полную ягод и поправляя сбившийся платок,- А чего так скоро, или батюшка может, чем не угодил?
Троица остановилась, улыбаясь им, а Иуда вдруг начал кланяться, приложив руку к груди в знак благодарности, и замычал:
- М-м-м….
Женщины от неожиданности заморгали глазами и, сойдя с просёлка дали пройти этим странным людям. Отойдя на несколько метров, мычавший мужчина обернулся и помахал им рукой. Женщины как вкопанные стояли не в силах сдвинуться с места, наконец, одна из них тихо произнесла, указывая кивком головы на удаляющихся людей:
- Блаженные, как пить дать. Где только он их собирает? Прости Господи! А я хотела им ягодки угостить….
Они перекрестились и, подхватив корзины, собрались было продолжить свой путь, оглянувшись ещё раз, но то, что они увидели, буквально лишило их голоса, заставив надолго замереть на месте. Корзины с плодами леса буквально вывалились из обессилевших рук.
Когда же видение прошло, и речь вновь вернулась к ним, одна из женщин хрипло произнесла:
- Слышь- ка…, кума…, ты это видела?
- А-а-а…,- всё, что могла ответить кума, тряся головой открыв рот от изумления.
- Я это видела!- шёпотом произнесла первая женщина и потом, словно в доказательство себе, вновь произнесла, словно вколачивая свои слова в сознание,- Я это видела!
Краем глаза отец Филипп заметил, что не один он провожал своих недавних гостей. Вытирая тряпкой руки, к нему подошёл Анисим и тоже смотрел на удаляющихся путников, не отрывая взгляда. Затем негромко кашлянув, наверно больше для привлечения внимания, он тихо произнёс:
- Я там покушал…, но посуду всю прибрал…. Ты батюшка, где таких чудных товарищей взял?
Отец Филипп не ответил. Сложив руки поверх изгороди, священник упёрся в них подбородком, продолжая взглядом провожать гостей. И вдруг, словно в глазах ему стало казаться просто невероятное. Он отчётливо видел, как навстречу заходящему солнцу двигались три фигуры, но одеты они были совсем не так как прежде. Просторные белые одежды и длинные волосы развевались на летнем ветру, и то ли от игры лучей солнца, толи от ещё какого-то природного чуда, был странный свет, какое-то сияние исходило от них. Впереди шёл тот самый человек, назвавшийся Илиёй и, расставив руки в стороны, ладонями словно гладил густые ростки пшеничного поля. И что-то было в их движениях торжественное, величественное.
Анисим стащил с головы кепку и накрыл ею своё лицо, а потом медленно убрал её, повесив на колышек изгороди и посмотрев на отца Филиппа, произнёс:
- Святой отец…, я один это видел?
Отец Филипп стоял, вцепившись в ту же изгородь, и запрокинув голову с закрытыми глазами к небу, шептал что-то. Ветер наполнил всё вокруг запахом душистых трав цветущего лета одного из девяностых годов двадцатого века.
Решив больше ничего не спрашивать, Анисим бухнулся на колени и широко, медленно наложив на себя крёстное знамение, а после, упал на землю, беззвучно зарыдав, наверно от счастья и ощущения свободы своей души.
Он не плакал так наверно с тех пор, как три года назад похоронил свою супругу. И вот рыдая на её могиле, Анисим больше всего боялся признаться самому себе, что постигал свалившееся на него горе более не от жалости к умершей, а от того, что «чёрной дырой» зловеще замаячило впереди одиночество. Теперь он до ужаса боялся свободы, так внезапно свалившейся на него, и готов был терпеть снова и снова столь безуспешную борьбу его супруги с пьянством, лишь бы всё вернулось на свои места, и любым способом ожила бы его благоверная. Но он смотрел в ожидании чуда сначала тогда, когда она лежала в гробу, а потом, когда её опустили в могилу и чуда не произошло. Она не ожила и не поднялась, а наоборот, стала совершенно безучастной к судьбе своего супруга.
Ну а после, жители окрестных деревень, да и самого села Богоявленского потеряли всякий интерес к ремеслу Анисима, как мастера по кладке всевозможных печей и даже каминов. Иногда провожая его сочувственными взглядами в то время, когда сам Анисим с невероятной быстротой падал на самое дно общества, и казалось, что остановить это падение было невозможно. Но ведь в самый последний момент, буквально миг, нашлась рука и удержала эту трижды ни кому ненужную в этом мире душу, вернув её на путь к новой жизни. Может это именно та рука, которая сейчас судорожно сжимала колышки ограды сельской церквушки, а может и та, которая высвободившись из просторного рукава белоснежного хитона, сейчас плыла над хлебным полем, слегка прикасаясь к налитым колоскам пшеницы. Так ли это важно было для Анисима? Очень может быть, что через стыд и покаяние перед самим собой и появилось его прозрение, задав себе неразрешимый вопрос. Зачем он так жил?
