Солнце взошло над городом. Какое-то время, из окна своей залы, прокуратор рассматривал арестованного человека со связанными руками, который стоял на крыльце внутреннего двора претории в окружении конвоя. Он вздрогнул от того, что чьи-то руки неожиданно обхватили его за плечи.
Пилат оглянулся и увидел стоявшую рядом Клавдию и спросил:
- Зачем ты здесь?
- Ты не ложился?- спросила она, игнорируя его вопрос.
Обойдя супруга, Клавдия так же осторожно выглянула в окно и какое-то время так же молча разглядывала того человека.
Затем, почти шёпотом спросила, не дожидаясь ответа на предыдущий вопрос:
- Это и есть Иисус?
Пилат кивнул головой, и немного помолчав, так же тихо произнёс:
- Посмотри на него, как может он называть себя царём? И уж тем более не представляю, какими силами он собирался разрушать храмы…? Но как…, не понимаю, как такое возможно? Что он хотел этим сказать?
Клавдия пожала плечами. Поняв, что ответа он не получит, Пилат продолжил, указав пальцем в окно:
- Да я даже не взял бы его бесплатно в свои рабы. Что толку с этого тела, полагаю, что через неделю он бы издох, а до этого валялся бы в хворях, а мне приходилось бы его кормить и лечить, и всё это за мой счёт. А на арене…? На арене ему сражаться разве что с кроликом, деревянной палочкой, какой нотарии пишут в свитках…. Нет…, он положительно не годится на то, в чём меня пытался убедить Коэн.
- Значит, ты уже принял решение?- спросила Клавдия.
Из окна они вновь стали рассматривать Иисуса, который стоял в окружении солдат. И тут один из них неожиданно ударил пленника в живот древком своего копья. Она вздрогнула и вцепилась в руку Пилата. Иисус упал на колени, но его тут же подняли, не дав отдышаться. Подошедший сотник Кассий Лонгин оттащил солдата и стал ему о чём-то говорить. С улицы доносились лишь обрывки фраз. Солдат что-то отвечал, показывая пальцем то на Иисуса, но на своё лицо, после чего пригрозив кулаком, Лонгин покинул крыльцо, зайдя в дом.
Вскоре они услышали быстрые шаги и одновременно повернулись. К ним быстрым шагом приближался сотник, держа в руках свиток. Подойдя, он стукнул кулаком по кожаному нагруднику и протянул свиток Пилату.
- За что твой солдат ударил арестованного?- спросил Пилат.
Лонгин склонил голову и ответил:
- Мой господин, когда мы прибыли в дом Анны, арестованный был допрошен членами Синедриона, вот решение. После, мы не медленно отправились сюда, но какие-то люди стали кидать в него камни и один из камней попал в голову этого солдата, разбив лицо в кровь. И вот, он посчитал, что камень предназначался Иисусу, а попал в него.
- Было ли сопротивление при аресте?- спросил прокуратор.
- Он не сопротивлялся и был покорным, но вот его сообщник, ловко выхватил у одного олуха сику и почти отрубил ухо одному из стражников Коэна, который попробовал первым приблизиться к назаретянину, его схватили. Но этот Иисус попросил своего человека бросить оружие, а потом…, а потом взял, да и вернул чудесным образом ухо на место, утерев кровь.
Неподдельное удивление покрыло лицо прокуратора.
- Всё хорошо, Лонгин. Можешь идти и прикажи пока не бить его.
- Да, господин,- ответил сотник и, стукнув кулаком по груди, удалился.
Вместо него, не дожидаясь приглашения, в зале появился Аник.
Пилат жестом приказал приблизиться.
- Есть ли сведения о заседании?
Аник немного склонил голову и ответил:
- Сведения есть, но более чем скудные, если можно это назвать заседанием. Что там было, это насмехательство над таким понятием как суд. Мы стараемся привить им цивилизованную форму управления государством….
- Я не о том, сейчас спрашиваю тебя, Аник…,- перебил Пилат.
- Прости, прокуратор…. Теперь о заседании…. Могу сказать лишь одно, что со слов информатора в Совете Синедриона нет единства. Не все думают так, как хотелось бы Коэну или Анне, сообщу даже более…, среди первых лиц есть сочувствующие этому Иисусу, которые к тому же вслух, принародно, высказывают свою позицию и называют арест назаретянина незаконным. Но подавляющее большинство слишком уж активно действуют там и требуют смерти ему. Его били и плевали в лицо…. Столько ненависти к этому бродяге…. Лично у меня он вызывает жалость.
- Вот даже как? А что же сообщники?
- Да, господин! Потом какие-то люди указали на другого человека обвинив его в сговоре с арестованным, но тот человек клятвами пытался доказать свою непричастность к Иисусу, а вскоре и вовсе скрылся.
- Это всё?
- Нет, господин, сюда стекается возмущённый народ. Они требуют смерти для этого человека и желают быть допущенными на лифостротон, что бы присутствовать при утверждении тобой смертного приговора.
- А что Ирод Антиппа? У меня нет от него решения. Ведь этот Иисус из Галилеи…, вот он пусть с ним и разбирается, ведь это его территория и его подданные….
Аник немного склонил голову и ответил:
- Решения нет, мой господин! После первосвященника, этого Иисуса доставили к тетрарху, и он предложил ему показать любой…, хотя бы один из фокусов, а получил отказ молчанием. На что Ирод лишь посмеялся над арестованным, и прогнал от себя, посчитав его дело недостойным даже записи. Но мне кажется, что причина ещё и в том, что к этому назаретянину примкнула какая-то женщина, которая занимала при дворе Ирода определённое положение. Но это всего лишь слухи. Ни для кого не секрет, что Ирод ведёт более чем праздный вид.
Пилат кивнул головой:
- Вот оно как! Теперь мне понятно, почему некоторые знатные римляне с удовольствием посещают дом этого тетрарха, добывая ему всевозможные привилегии.
- Очень возможно, господин,- согласился стражник.
- Значит женщина…,- вздохнул Пилат,- Значит не претензии на трон, не желание властвовать, а всё- таки женщина. О, человек, человек…. Днём- он рассуждает о судьбах миров и народов, а к ночи- тешится в оргиях…. Я, пожалуй, соглашусь с мнением тетрарха Антиппы Ирода, так как не нахожу ничего, достойного смерти в этом человеке и отпущу, но прежде он будет бит.
- Мой господин, прикажи усилить караул и конвой.
Пилат согласно кивнул головой и приказал:
- Ты можешь идти. Я ознакомлюсь с решением Синедриона и сам допрошу этого несчастного. Пусть его заведут внутрь дома.
Аник поклонился и так же быстро удалился из залы.
Пилат подошёл к столу и, развернув пергамент, стал внимательно изучать его. Клавдия продолжала оставаться у окна и теперь смотрела то на лестницу, то на супруга, ожидая в нетерпении, когда он заговорит. Закончив читать, он усмехнулся и внезапно, что есть силы, швырнул свиток на стол. Глаза его пылали яростью, а лицо приобрело землисто- бледный оттенок, выступившая испарина теперь блестела росинками на висках.
- Безумцы! Что они делают!
- Что там, Пилат?- задыхаясь, спросила Клавдия.
- Они обвиняют этого человека в оскорблении веры и покушении на власть и требуют, что бы я утвердил его смертный приговор, а убийцу, который ожидает смерти, отпустил. На новое их не хватило.
- Надеюсь, ты знаешь, как тебе следует поступить?
- Как мне следует поступить, Клавдия?- переспросил Пилат,- Ты же слышала, собирается «возмущённый народ» и он хочет крови…. Лонгин назвал приговор смертным, они уже всё решили для себя…. Браво, Коэн, ловко придумано и самое интересное, что почти достоверно. Уверен, что тут не обошлось без этой старой лисы Анны. В его годы в самый раз подумать бы о покое, но он так и продолжает мутить воду. Вздорный старик….
- Надеюсь, казна Синедриона не сильно пострадала?- произнесла она, выслушав тираду мужа.
Пилат взглянул в глаза Клавдии и произнёс:
- Для женщины ты слишком рассудительна и умна, жена моя! От того мне несколько спокойно здесь и сейчас. Но более тянуть нельзя, нельзя допустить смуты. Я должен идти.
Бросив взгляд из окна, он добавил:
- Ну ты только посмотри, что делают деньги! Как же не искренне они хотят крови! Синедриону пришлось раскошелиться на этот спектакль.
Небольшая площадь заполнялась народом. Пилат резко развернулся, подхватив на ходу свиток с обвинениями, и вышел из залы, в бешенстве намотав на руку конец тоги. Проводив его взглядом, Клавдия сдёрнула с плеч лёгкую накидку и, уткнувшись в неё зарыдала, крепко прикрывая рот ладонью так, что бы ни кто не услышал её плач и не увидел состояния в которое она впала после ухода супруга. Она вновь посмотрела в окно. На крыльце стояли солдаты, а вокруг собиралась огромная толпа, которую было прекрасно видно из-за решёток ворот. Арестованного уже не было.
Пилат быстро шёл по коридорам бывшего дворца Ирода Великого, да так, что стражники едва успели распахнуть перед ним огромные тяжёлые двери просторного кабинета, куда и был доставлен Иисус для допроса.
Он стоял перед креслом, более походившим на трон украшенный имперским орлом и буквами «SPQR» в окружении начальника стражи и двух солдат конвоя.
Окинув взглядом Иисуса, Пилат бросил:
- Развяжите его и оставьте нас!
Начальник стражи кивнул головой и один из солдат, передав своё копьё напарнику, быстро развязал руки пленника. После чего они покинули кабинет. Иисус оставался неподвижен, разве что разминал запястья рук связанных прежде. Пилат тяжело опустился в кресло и нервно постукивал свитком о ладонь, не глядя на Иисуса.
В кабинете установилась необычайная тишина, и наконец, он произнёс:
- Тебя били?
- Нет…, не то что бы…, что было моё, мне не досталось и мне очень жаль,- ответил пленник.
- Я о солдате? Но, он же ударил тебя! Я видел это.
Пленник несколько подумал и, кивнув головой, произнёс:
- Да ударил, но я совершенно не испытываю к нему ненависти, по сути его бы пожалеть…. Наверное он так поступил от отчаяния, от обиды, ведь моя вина в том, что какой-то человек взял в руки камень и, желая попасть в меня, угодил в лицо этого несчастного.
- Странно…, а себя ты несчастным не считаешь, и пожалеть не хочешь?- удивился Пилат,- На твоём теле и лице следы от многочисленных побоев…, неужели они могли появиться от того, что солдат ударил тебя в живот древком копья? Не морочь мне голову, Иисус из Назарета, ты прекрасно знаешь, о чём я спрашиваю. Тебя били, тебя избивали и мне тем более непонятно, от чего так поступили с тобой, ведь приговора не было и вина твоя не доказана. А предъявить обвинение это не такая уж большая проблема, вот с доказательствами несколько сложнее, но твои оппоненты не сильно-то утруждают себя в этом. Так?
Иисус не ответил, лишь слегка пожал плечами.
- И так…, ты Йешуа ха Машиах!
- Да…!
- Владеешь ли ты каким-нибудь ремеслом?
- Я был плотником и тем жил, добывая себе на хлеб.
- Ты изучал какие-нибудь науки? Коли так ловко можешь влиять на умы граждан.
- Нет, науки я не изучал, просто рассуждаю о природе вещей и некоторых закономерностях.
Пилат удивлённо посмотрел на пленника и спросил:
- От чего же ты не называешь меня господином?
Иисус пожал плечами и, улыбнувшись, произнёс:
- Таких для меня нет, кроме моего Господа, Небесного Отца.
- Вот как?
Иисус лишь кивнул головой.
- И ты веришь в это?
- Верю…. Да….
Пилат вздохнул и спросил, показывая свиток:
- Знаешь ли ты, что я держу в руках?
Иисус опять пожал плечами и немного подумав, ответил:
- Подобные свитки я видел у сборщиков податей. А ещё у….
- Это твой смертный приговор!- вскричал Пилат, потрясая документом,- Я ни сколько не сомневаюсь, что ты прекрасно осознаёшь, зачем тебя привели ко мне и в чём обвиняют!
Пленник молчал, уставившись в пол.
И вновь Пилат:
- Веришь ли ты, что я заставлю тебя обращаться ко мне так, как того захочу? Но от чего-то, у меня нет совершенно, ни какого желания так поступить с тобой, потому что знаю, что тебя ожидает. Но и оставаться безымянным собеседником, я, так же не желаю. Поэтому ты можешь обращаться ко мне «Прокуратор».
- Да, прокуратор,- смиренно ответил Иисус.
- И так…,- театрально удивляясь, произнёс Пилат,- Для чего ты хотел разрушить иерусалимский храм?
Видя неподдельное удивление в глазах Иисуса, он вновь потряс свитком и сказал:
- Так увидел твои действия Синедрион.
- Прокуратор, поверь, что у меня и в мыслях не было затевать столь хлопотное и бессмысленное дело.
- Но ты призывал к этому? Есть свидетели твоим словам. Ты призывал храм сровнять с землёй, а после обещал в три дня возвести новый…. Как такое возможно?
- Я говорил это иносказательно. Храм Новой Веры, вот о чём мои проповеди!- произнёс Иисус.
- Ну хорошо…,- согласился Пилат,- Но вот скажи мне, от чего вдруг ты решил, что ты прав? Кто дал тебе право смущать умы и настроения черни? И, если ты скажешь, что таким образом просто хотел заработать денег, нажиться на дураках…, то я охотно поверю этому и будем считать одну проблему решённой…. Я позову нотария и он тут же запишет моё решение с дальнейшей передачей Великому Синедриону. Как видишь, нет ничего проще…. Но в любом случае, ты будешь наказан…. Ну так как? Я несколько наслышан о твоих чудесах. Я, римский прокуратор Иудеи и я тут вовсе не для того, что бы разбираться со всевозможными проповедниками и вникать в разные фокусы.
Иисус улыбнулся и произнёс:
- Я благодарю тебя, прокуратор, но и я вовсе не за тем, что бы показывать фокусы.
Пилат напрягся и, сверкнув глазами, произнёс:
- Не за тем?
Иисус покачал головой:
- В чём разница между тем, чей дом в земле Израиля или Пале-и-стане? Чем ты отличаешься от не себя? Неужели Бог настолько избирателен, что одному позволяет родиться патрицием, а другого обрекает нищенствовать или более того, быть бесправным рабом. И что это за Боги, которые нашёптывают царям, что кто-то, где-то далеко живёт неправильно, а потому заслуживает смерти. Так храмы таких Богов не должны стоять, вот я о чём. Есть лишь один Бог, и он сделал всех равными, как любящий отец окружающий своей любовью своих многочисленных чад не делая отличий, как раны пальцев на одной руке приносят страдания одинаково.
Пилат побледнел:
- Что я слышу…, ты хочешь уравнять меня, римского эквита с каким-то ремесленником? Весь мир держится на святости великого римского императора Тиберия, равного разве что Богам, Священной Римской империи, и её законах! Да ты дерзок, назаретянин!
- В том моя истина, прокуратор, что нет в мире святости, кроме свободы. Родиться, быть и умереть свободным. Что же до законов, то законы, ущемляющие права любого человека преступны и законом не считаются.
- Замолчи, или я прикажу высечь тебя немедленно!- взорвался Пилат,- Кто ты такой, что бы рассуждать о законе? Что ты вообще можешь знать о законе? А ведь ты нарушил его и тем самым совершил преступление против государства, заявляя о своём царстве!
Пилат тяжело дышал, но вскоре постаравшись взять себя в руки, произнёс:
- Значит ты царь? Ведь называл же ты себя царём?
Арестованный молчал.
Пилат посмотрел на него и произнёс:
- А теперь отвечай. Я жду.
Иисус кивнул головой и начал говорить:
- Я не собирался посягать на закон и ни когда этого не делал. Возделывающий землю сам захочет поделиться своими трудами, а рыбак своим уловом, в благодарность Господу за то, что он дал им ремесло и не отнял ни крохи. И им вовсе не нужен ни какой закон, а уж тем более такой, который обязывает платить пошлины, содержать знатных граждан и первосвященников, разум которых ослеплён пороками и властью золота. Если твои слова лишь повторение то, о чём меня спрашивали на суде Синедриона, это одно…, другое дело, если твои слова от тебя!
- От меня, от меня…. Что там вдруг решил Синедрион меня мало заботит…. Так значит ты царь?
- Так ты сказал!- произнёс Иисус.
- А ты не так прост, каким хочешь казаться и теперь мне совершенно понятно, от чего ты так легко собрал вокруг себя единомышленников, которые сейчас, кстати, требуют твоей смерти. Царь нищих…, на что же был твой расчёт?
- Мой расчёт всего лишь на слово, которое дано нести мне….
- Пустые слова и не более,- прервал его Пилат,- Давай выйдем к ним и спросим…, и я клянусь богами, что среди тех, кто бросал в тебя камни, отыщутся и рыбаки и земледельцы…. Твои действия тщетны, но при других обстоятельствах можно было бы назвать их преступными, как посчитал Синедрион. Но я не считаю, что ты можешь представлять угрозу Римской империи. Власть и могущество Рима сотрёт в прах тысячи таких проповедников как ты. Что ты можешь противопоставить нам, жалкий назаретянин, что ты можешь предложить?
- Покаяться и не более,- тихо ответил Иисус.
Пилат вскочил с кресла и, приблизившись, с силой ткнул пальцем в грудь Иисуса:
- Ты сумасшедший…! Нотария сюда!
В залу быстро вошёл начальник стражи и какой-то щупленький человечек в коричневой тоге, держа в руках небольшой сосуд с тёмной жидкостью, свитки пергамента и связку заточенных палочек. Видя в каком состоянии находится прокуратор, на небольшом письменном столике, он быстро разложил свои принадлежности и кивнул головой давая понять, что готов к написанию.
Пилат ещё раз взглянул на пленника и не торопясь вернулся к своему креслу.
Опустившись в него, он чуть прикрыл глаза, и слегка взмахнув рукой, произнёс:
- Записывай…! Рассмотрев дело Йешуа ха Мошиаха из Назарета что в Галлилее, по обвинению Великим Синедрионом в оскорблении веры и призывом к мятежу, правом данным мне Императором, Сенатом и народом Рима, мной, прокуратором иудеи, эквитом Понтиусом Пилатиусом, смертный приговор не утверждён…, в виду отсутствия действий как таковых. Обвиняемый сознался в умышленном разорении и порче имущества граждан в иерусалимском храме, после чего принято решение подвергнуть наказанию плетьми у столба количеством в сорок ударов. 20 ударов флагром, 10 ударов двойным бичом и 10 одинарным бичом.
Закончив диктовать, Пилат крикнул:
- Конвой!
В кабинет вошли два солдата.
Пилат поднялся со своего места и приблизился к Христу, пронзительно смотря ему прямо в глаза, после чего указав пальцем на выход, приказал:
- На лифостротон его…! И охраняйте этого, как следует, что бы его подданные, не закидали своего царя камнями прежде времени!
Иисуса взяли под руки и вывели прочь.
Небольшая площадка во внутреннем дворе Башни Антония с вбитым посередине столбом называлась лифостротон. Это место предназначалось для наказаний, и жители Иерусалима не очень его жаловали, но в тот день все те, кто окружил резиденцию прокуратора, стремились туда попасть. С четырёх сторон лифостротон окружали небольшие стены одного из строений башни с балконными местами для знатных сановников, простых граждан туда не допускали по причине малой вместительности. Таково было место, куда привели арестованного проповедника именем Иисус из Назарета. Стража резиденции с трудом сдерживала желающих посмотреть и послушать утверждённый смертный приговор этому самоуверенному назаретянину.
На подиуме появился Пилат в окружении своей свиты. Увидев его, толпа засвистела и тут же стали раздаваться выкрики:
- Смерть! Смерть! Распять назаретянина!
Прокуратор поднял руку, призывая к порядку, но толпа не унималась.
Он повернулся к начальнику стражи и приказал:
- Быстро зачитай моё решение.
После оглашения вердикта солдаты увели Иисуса с площади перед парадным крыльцом. Приведя его на место истязаний, солдаты привязали Иисуса лицом к деревянному столбу и стали ждать команды. Пилат кивнул головой, и начальник стражи крикнул:
- Начинайте!
- Лекаря к нему,- приказал Пилат.
С лестницы спустился палач и жестом руки указал на бич с короткой ручкой и тремя «хвостами» на которых были костяные шарики и небольшие крючья. Солдаты взяли в руки указанные орудия для истязания и направились к привязанному Иисусу. Он всё время неотрывно смотрел через плечо на приготовления и, увидев приближающихся солдат, затрясся как в лихорадке, задвигав связанными руками, словно хотел избавиться от держащих его грубых верёвок. Но осознавая тщетность своих намерений, крепко обнял деревянный столб и опустил голову, втянув её в плечи, словно хотел спрятаться или хоть как-то отстраниться от своих мучителей. Очевидно, желая даже превратиться в воробья или мошку, лишь бы покинуть это страшное место. Появившийся лекарь сел на землю подле Иисуса достав небольшие сосуды со снадобьями.
Солдаты размяли руки, сделав несколько упражнений кистями, и встали за истязаемым, заняв каждый своё место. Потом один кивнул головой другому и через несколько секунд первые удары посыпались на спину несчастного.
После двадцатого удара, солдаты остановились и подошли к столу, взяв в руки плети с двумя «хвостами». Пилат резко развернулся и покинул подиум, пройдя между колоннами. Идя по коридорам балкона, он вдруг увидел Клавдию в окружении своей прислуги, которая стояла, опустив голову на плечо одной из женщин, другая служанка нежно гладила её по голове, произнося что-то на ухо. Не трудно было догадаться, в каком состоянии пребывала его супруга. Остановившись, Пилат поманил пальцем одну из женщин и приказал:
- Приведите госпожу ко мне.
И быстро проследовал дальше.
Вскоре в его кабинете появилась супруга. Не поднимая головы, она подошла к Пилату.
Он внимательно посмотрел на неё и произнёс:
- Клавдия…, знатной матроне, жене римского наместника не следует так явно выражать сожаление о каком-то там преступнике! Своими действиями ты можешь вызвать различные толки не отражающие истинную суть.
Она бросилась на колени, обняв Пилата за ноги, и обратив заплаканное лицо к нему, быстро заговорила:
- Супруг мой…, сделай же что-нибудь…. В ночь у меня было видение, которое заставило меня страдать и вот теперь обернулось явью. Этот человек невиновен…. Он святой…!
Её слова перебило появление начальника стражи, который сообщил:
- Господин, сорок ударов….
Не поворачивая головы, Пилат приказал:
- Продолжайте…, и следите за ним, что бы он не сдох!
- Но согласно закону Иудеи, больше сорока ударов…,- возразил, было, начальник стражи.
- Продолжайте,- крикнул Пилат.
Человек удалился.
- Что же ты делаешь?- взмолилась Клавдия,- Почему ты не остановил их…?
Словно не слыша просьб своей супруги, Пилат произнёс:
- Сейчас я крикну твою прислугу, и они проводят тебя! Ты должна уйти, Клавдия!
- Но одно лишь твоё слово, супруг мой и ты спасёшь его, не унималась она,- За нами армия и мои связи. Я всё сделаю для того, что бы ни один волос не упал с твоей головы. Прошу…, умоляю тебя, мудрый Пилат!
- Уходи…!- крикнул он.
Дверь распахнулась, и в проёме появился стражник. Увидев его, Пилат приказал:
- Свиту для госпожи.
В зал вошли несколько женщин и Пилат продолжил:
- Уведите вашу госпожу и позаботьтесь о том, что бы она находилась в своих покоях до тех пор, пока я не разрешу ей выйти.
Клавдию подняли с пола и быстро препроводили из кабинета, оставив прокуратора в одиночестве. Он подошёл к окну, куда с улицы доносились крики толпы.
Внезапно тихий и мягкий голос вывел его из забытья.
- Господин…, ты не посылал за мной…, прости мне мою смелость…, я явился сам. Мне кажется, что именно сейчас я нужен тебе.
Пилат оглянулся и увидел человека, стоявшего посередине кабинета. Лицо его скрывала фалда чалмы, оставляя открытыми лишь глаза. Казалось, что лицо прокуратора несколько посветлело, и он воскликнул:
- Ормиус, как ты вовремя! Я в сомнении…, такое время, что и поделиться не с кем.
Жрец, египтянин по народности и тайный, негласный советник прокуратора по имени Ормиус, основательно разбираясь в многочисленных религиозных направлениях, почтенно склонился, приложив руку к груди, и произнёс:
- Именно поэтому я тут. Там, на площади человек и он сильно страдает.
Пилат кивнул головой и ответил:
- Но у меня не было другого выхода. Как мне следовало поступить?
- Ты уже поступил, прокуратор.
- Но от чего вдруг такое желание предать его смерти, когда ещё совсем недавно они сами короновали его на царство, они же восхищались им, они носили его на руках. Я ничего не понимаю! Ведь одно упоминание о царе, это уже тяжкое преступление против Рима! Они не могли этого не знать, равно как и он сам!
- А чего тут понимать?- произнёс жрец.- Со смертью Ирода Великого именно Рим упразднил единоличную власть в Иудее, разделив её между тетрархами, отдав судебные полномочия Синедриону, и это устраивало абсолютно всех.
- Ну, а причём тут этот назаретянин?- спросил Пилат.
Ормиус помолчал и, глядя в пол, произнёс:
- Иудеи ненавидят римлян. Уязвлённое самолюбие переполнило чашу терпения. И вот теперь, которые там, на площади требуют его смерти, это именно те, чьи надежды не оправдались с его появлением. Он есть Мессия. Мне кажется, что проповедуя о новом царстве, вряд ли он собирался противостоять вашему присутствию в Иудее. Ему нет границ, и его придётся принять, но уже как Спасителя душ. Именно его появление поставило под сомнение религиозную власть Синедриона, потому и неудивительно, что первосвященником вынесен смертный приговор.
- Это твои рассуждения?- спросил Пилат.
Ормиус усмехнулся и ответил:
- Нет, господин, это выводы. И у меня есть свои информаторы. Я бы не стал являться к тебе лишь для того, что бы порассуждать. Я абсолютно уверен в том, что сейчас говорю и не скрою, что мне понадобилось некоторое время, что бы ответить на некоторые вопросы. В этот раз ничего божественного. Муки его невыносимы.
Погрузившись в глубокие раздумья, прокуратор несколько раз прошёлся по комнате и, наконец, произнёс:
- И как я его спасу…? Надеюсь, что после ста ударов эти безумцы возопят о помиловании и примут его страдания, тогда обойдёмся без распятий. Иного выхода у меня нет….
Его прервало появление начальника стражи, который был явно обеспокоен:
- Мой господин! Он больше не вынесет. Обвиняемый получил 98 ударов и теперь, кажется на грани помешательства.
Пилат приблизился к окну, прислушиваясь к воплям, и спросил:
- Они всё ещё хотят его смерти?
- Да, господин,- ответил начальник стражи.
Пилат кивнул головой и произнёс:
- Приведите его в чувство. Я скоро буду.
Начальник удалился. Пилат посмотрел на жреца и, разведя руками, произнёс:
- Ну вот…. Мне остается только лишь выйти к толпе и, задав вопрос, получить ответ, в котором я уже не сомневаюсь, чтобы избежать волнений и бунтов.
- Ты знаешь, что надо делать, господин,- произнёс Ормиус.
Он поклонился и так же незаметно удалился, как и появился.
Появившись на подиуме лифостротона, Пилат вздрогнул, увидев Иисуса привязанного к столбу. Его держали верёвки не давая упасть на землю. Окровавленное тело было покрыто красным плащом, голову обвивали сплетенные между собой терновые прутья, изображая подобие царского венца. Несколько солдат стояли перед Иисусом на коленях и потешались произнося:
- Возрадуйся…! Помилуй и прими нас, Иудейский Царь!
Еще один солдат ударами деревянной трости поправлял терновый венец на голове Иисуса, доставляя своими действиями немыслимые страдания. Шипы растения впивались и рвали кожу на голове несчастного, от чего сквозь сомкнутые почерневшие от крови губы вырывался стон. Другой водил деревянной кружкой перед лицом Иисуса предлагая пить. Видя это, он невольно тянулся к кружке. Солдат макнул туда свою руку и побрызгал каплями воды на лицо Иисуса, а после медленно вылил воду на каменный пол. Арестованный застонал, попытавшись облизнуть распухшие губы.
Солдат усмехнулся и под одобрение своих товарищей произнёс:
- А если так…?
Он снял штаны и помочившись в кружку, сунул её к губам страдальца. Иисус отвернулся крепко сжав рот, и застонал.
Солдат крикнул:
- Хочешь утолить жажду? Так пей…, а не нравится, так преврати это в вино…. А…?
Увидев наместника, солдаты остановились.
- Приведите его в себя…, а после покажем его толпе. Я жду,- хриплым голосом произнёс Пилат и удалился.
Его приказ был выполнен. Иисуса привели на парадное крыльцо. Два солдата сопровождали его держа перед ним деревянную палку, за которую он держался руками что бы не упасть. Осмотрев Иисуса, а потом и окружающую толпу, он произнёс тяжело дыша:
- И это ваш царь?
Аник наклонился к Пилату и прошептал:
- Люди Коэна тут.
Пилат кивнул головой, увидев членов Синедриона. Толпа хранила молчание. Он вытянул руку вперёд и вновь обратился к собравшимся:
- Ну…? И что же вы не приветствуете своего царя, которого ещё недавно так возлюбили?
И снова тишина. Пилат продолжил, взяв его за локоть, и тут же ощутил, что рука его стала мокрой и липкой от обильной крови:
- Так не царь он значит…? Я же свидетельствую…, се человек! И вины его не усматриваю! Обращаясь к вашим традициям, в праздник Песаха, я вправе помиловать одного преступника из трёх уже имеющихся, которые ожидают смертной казни, тоже касается и этого назаретянина…. Так я жду!
- Распни его!- стукнув посохом, крикнул один из старцев.
- Распни, распни!- очень уж дружно и слаженно подхватили его возглас несколько человек.
Накатывающейся океанской волной, что смывает города, по толпе пронёсся гул, переросший в истошные крики способные затмить небесный гром и, кажется, что остановить это было уже не возможно.
- Распни его! Распни его!
Старец был доволен. Он увидел, что Пилат впился в него глазами и руками обвёл пространство вокруг себя, произнеся:
- Ну вот…, видишь. Этого хочет народ Иудеи.
Караул, лязгнув оружием, сомкнул щиты между собой, приготовив оружие.
- Сомкни-и-ись!
Команды деканов понеслись по рядам римлян. На площади стало твориться что-то невообразимое. Толпа напирала, она становилась неуправляемой, и солдатам пришлось применить плётки, нанося ими удары по «простым гражданам», которые яростно требовали смерти Иисусу и пытались прорвать оцепление. Какой-то нищий в лохмотьях в судорогах повалился на землю и, извергая изо рта пену, истошно вопил, закатив глаза:
- Убей его, прокуратор! Распни…, распни…! Тиберий…, Тиберий нам царь…!
Солдаты втащили его за оцепление и стали пинать ногами, но от этого мужчина стал кричать ещё громче, привлекая к себе внимания. Казалось, что он желал, что бы его избивали. Он хватал солдат за оружие, за руки и за ноги и даже пытался укусить, от чего удары сыпались всё чаще и чаще.
- Тиберий! Тиберий!- скандировало несколько десятков глоток.
Пилат оглянулся на свою свиту и произнёс:
- А это уже веский аргумент! Они хорошо подготовились, делая политические заявления.
Какая-то женщина с распущенными волосами и безумным взглядом, одной рукой тянула на себя скутум, который держал солдат, а другой рукой пыталась дотянуться до его лица. Декан ударил по её пальцам державшим щит рукояткой меча, а затем плашмя лезвием по спине. От боли она повалилась на землю и оказалась под ногами стоявших сзади её людей, которые стали топтать её, словно совершенно не замечали её тела. Истошный крик её буквально тонул в общем гуле и вскоре стал совершенно не слышен.
- Держа-а-ать! Держа-а-ать…!- кричали деканы, упираясь руками в спины солдат, не давая им отступать.
Четыре солдата сделали два шага вперёд, оттеснив толпу, а ещё два стражника, что стояли вторым кольцом, схватив её за руки, втащили женщину за первое оцепление.
- Мой господин, может лучников на балкон?- спросил Аник, стараясь перекричать рёв толпы,- Надо что-то делать!
- Да это же фанатики…, они опрокинут нас,- ответил Пилат,- Лучники тут не помогут. Неужели ты не видишь? Что я могу сделать? Проклятая страна….
Затем он посмотрел на разъярённую толпу и крикнул, стараясь перекричать людей:
- Жители Иерусалима…! Остановитесь…!
- Тихо-о-о…, тихо-о-о-о…!- закричал всё тот же старец, воздев руки к небу, потрясая посохом.
Вскоре толпа утихла.
Пилат тяжело дышал и, переведя дух, произнёс:
- Вы получите то, чего так настойчиво добиваетесь…. Хотите смерти этого бродяги…? Будет вам это…! Но помните…, теперь его кровь на ваших руках! Мной утверждён смертный приговор!
Истошные крики сменились бурей восторга.
- Распни его! Распни его!- кричала в безумии толпа.
Пятый прокуратор Иудеи, эквит Понтий Пилат поднял руки и произнёс, разведя их в стороны:
- Ну что же…. Тогда я умываю руки!
- Да-а-а…!!!- взревела толпа.
Он резко развернулся и вышел прочь с подиума сопровождаемый начальником стражи, отдавая распоряжения на ходу:
-Приговорённого посадите на повозку…, в клетку, и так везти до систериума, ну а там пусть протащит патибулум Crux Immissa то расстояние, на какое будет способен. Надо побыстрее покончить с этим делом. Любые попытки помешать процессии или повлиять на ситуацию пресекать незамедлительно.
- У нас всего лишь три ниши. А преступников четверо. Нужно твоё решение, прокуратор,- напомнил стражник.
Пилат нахмурился и спросил:
-Назови имена преступников?
- Дисамас, Гестиус и Бар- Рабба…. Очень уж настоятельно Синедрион рекомендует освободить Бар-Раббу…, именно настоятельно, прокуратор. Я бы сказал, что они буквально требуют этого…, хоть кто, лишь бы не Иисус.
Пилат поднял руку и, указав пальцем в пол, произнёс:
- Бар- Рабба…!
- Но, он убил двух наших солдат и схвачен на месте преступления…,- начал было Аник,- Вина его доказана, к тому же он сам сознался…. А если его завести на лифостротон, то он сознается в том, что было тысячу лет назад. Жалкий тип с жестокой душой….
- Бар- Рабба…. Но он не должен гулять на свободе. В тюрьму его!
- Да, мой господин,- ответил офицер, приложив руку к нагруднику.
- Господин…?- удивился Пилат, остановившись,- Слова римлян уже ничего не значат, коли такое произошло. Меня обставил это проклятый Коэн…. Пусть нотарий перепишет вердикт и добавит решение о помиловании. Я всё сказал! Исполняй!
После провозглашения решения один неприметный человек быстро отделился от общей массы людей и, что есть сил бросился прочь и уже через несколько минут предстал перед членами Высшего Совета Великого Синедриона и задыхающимся голосом произнёс:
- Он утвердил смертный приговор! Иисус будет распят!
- Слава Богам!- в один голос воскликнули Анна и Коэн.
И под одобрительный гул многочисленных заседателей воздели руки вверх.
Анна обратился к человеку:
- Ты принёс хорошую новость. Иди на кухню, я распоряжусь накормить тебя.
Человек поклонился, но не сдвинулся с места. Заметив это, Анна переглянулся со своими гостями и спросил:
- Чего тебе ещё?
- Господин, там внизу…, этот человек. Он желает поговорить с вами.
- Какой ещё человек?- теперь спросил Коэн.
- Человек из свиты этого Иисуса.
- Каков наглец…. Наверно опять желает получить денег,- предположил Гамалиил, посмотрев на членов Синедриона.
Анна кивнул головой и сказал:
- Спустимся вниз, я не желаю, что бы этот бродяга осквернял мой дом своим посещением.
ЙеГуда сидел на ступенях дома, обхватив голову руками. Услышав шаги, он поднялся и предстал перед первосвященниками.
Они как один презрительно оглядели его с ног до головы и Коэн произнёс:
- Ну…, и чего на этот раз ты хочешь? Мне кажется, что ты получил плату за свою услугу.
ЙеГуда тяжело дышал и на конец, переведя дух, он произнёс:
- Я пришёл не просить…, я пришёл вернуть.
- Вернуть что?- переспросил Коэн и тут же обратился к своим товарищам,- Не понимаю, о чём говорит этот человек.
ЙеГуда снял с запястья холщовый мешочек и, растянув шнурок, перевернул его вниз. На каменные ступени крыльца дома Анны со звоном посыпались монеты. Затем он продемонстрировал пустой мешочек и с силой швырнул его в сторону.
- Вот…, заберите свои деньги. Мне они не пригодились.
Коэн с удивлением смотрел на действия ЙеГуды и произнёс:
- Ты вернул наши деньги? Как мило…. Хотя ты мог бы употребить их в свою пользу. Они честно заработаны тобой.
ЙеГуда молчал. Лицо первосвященника резко изменилось, и на нем отразился гнев, брови сошлись, а глаза сверкали яростью.
Он, что есть сил сжал свой посох, громко стукнул им о пол и произнёс:
- Подними деньги и немедленно уходи, иначе я прикажу вышвырнуть тебя в шею…. Но прежде скажи…, ты назвался ЙеГуда ИшКариот…, я правильно понимаю твоё прозвище? Откуда оно? Что это за местность такая…? Мне неизвестно такое селение.
ЙеГуда молчал.
Коэн оглядел своих спутников и произнёс:
- Может это как-то связано с римским понятием сикарий? Известно ли тебе, что так называют убийц…, которые носит сику…, короткий меч…, это кинжал… или нож…! Или ты не знал этого? Где ты его спрятал?
-Нет у меня ни какого кинжала…,- пролепетал ЙеГуда.
- Вон отсюда!!!- крикнул первосвященник.
Решительность оставила ЙеГуду и он произнёс:
- Подождите…, я же…. Но куда же мне сейчас идти? Меня не примут к себе мои браться.
Коэн усмехнулся и ответил:
- Можешь идти и помолиться за своего царя, ему как раз сейчас самое время…. Ты несколько богат и зачем тебе сейчас твои нищие братья…? А может ты рассчитывал на содержание или мою благосклонность за то, что шепнул пару слов и указал на преступника. Глупец…! Ты был нужен один раз и тебе заплачено, и более, я в твоих услугах не нуждаюсь. Что ты хотел, такова участь всех предателей. А вообще, мне всё равно, но берегись попадаться мне на глаза, иначе я отправлю тебя на виселицу…, так что проваливай! Эй…, стража!!!
ЙеГуда поднял руки и смиренно произнёс:
- Не надо стражи, первосвященник, я ухожу…. Прощай.
- Прощай, прощай,- равнодушно махнув рукой, произнёс Коэн.
Когда ворота захлопнулись за спиной ЙеГуды, он растерянно огляделся и медленно побрёл по улице, совершенно не осознавая, куда ему идти. Спешившие к месту казни за город люди натыкались на него, то толкали в бок, то наступали на ноги, но он словно не замечал этого.
Внезапно какой-то мальчишка окрикнул его:
- Эй ты, поторопись, иначе пропустишь самое интересное! А если ты мне дашь монетку, то я приведу тебя внутрь оцепления.
ЙеГуда кивнул головой и, подчиняясь, прибавил шаг, пока они не оказались за городскими воротами, увлекаемые общим потоком людей стремившихся к сестертиуму. Мальчишка остановился и произнёс:
- Теперь нам с ними не по пути. Так ты дашь мне монетку?
ЙеГуда покачал головой и ответил:
- У меня нет ничего….
- То есть, как нет…, а зачем ты согласился идти?- удивился ребёнок.
- Я не знаю,- пожал плечами ЙеГуда.
- Хотел обмануть меня? Ты не пойдёшь со мной, и не вздумай меня преследовать, иначе я кину в тебя камень. Предупреждаю…, я очень метко кидаю камни, так и знай.
Он отбежал на несколько шагов и, подняв камень с земли, продемонстрировал его ЙеГуде, крикнув:
- Вот!
Сделав несколько шагов спиной, он резко развернулся и вскоре пропал из виду. ЙеГуда развёл руки в стороны, и немного постояв, совершенно не разбирая дороги, побрёл медленно в противоположную от Гугалты сторону вдоль городской стены Иерусалима.
Он даже не обратил внимания на громкий окрик:
- В сторону, грязный иудей!
Командовавший десятью солдатами римский декан, видя, что идущий человек совершенно не обращает на него внимания, с силой оттолкнул ЙеГуду в сторону от дороги. Он упал, больно ударившись о придорожные камни. Когда от проходивших солдат осела придорожная пыль, он на какое-то время пришёл в себя, посмотрел им вслед и заплакал. Какой-то человек остановился перед ним и присев на корточки внимательно разглядывал ЙеГуду, а после, оглядевшись вокруг, ловко ощупал его тело в поисках кошелька, но не найдя ни чего, чем можно было поживиться, с силой толкнул его, от чего ЙеГуда повалился на спину, больно ударившись головой. Он так и остался лежать, то открывая глаза смотря, не отрываясь в синее небо, то закрывая их. На какое-то время, страшное безмолвие охватило, казалось весь мир. И тут он явно услышал донёсшиеся до него слабые крики, очевидно отразившиеся от крепостной стены, от чего даже перестал дышать. Он быстро поднялся и, не отрываясь, смотрел в сторону места казни, вытирая слёзы, застилавшие мокрой пеленой его глаза. Налетевший ветер и отдалённые раскаты грома заглушили крики мучеников, и он уже не слышал ничего.
Быстро поднявшись на ноги и немного прихрамывая, ЙеГуда отправился прочь от городской стены в сторону горной гряды, пока на глаза ему не попалось одиноко растущее дерево. Достигнув его, он присел, опершись спиной о корявый ствол, и так сидел, опять смотря на небо, по которому теперь бежали облака, заставляя метаться на земле тени. Огромная ветка от дерева несколько раз проплыла мимо по земле, и ЙеГуда опустил голову, рассматривая её. И вот теперь диким хаосом в его сознании метались и сталкивались два противоречия, два «Я» одного человека. Голоса Обвинения и Оправдания звучали в голове ЙеГуды, то по очереди, то перебивая друг друга.
- Ты правильно все решил…, это дерево…. Твоё спасение,- раздался голос Обвинения.
- Да, решил…, то есть, нет. Я не хочу. Ничего я не решил…,- ответило Оправдание.
- Ну а как же дальше жить?
- Я пойду к нему….
- Ему ты уже не поможешь.
- Но я пытался спасти Его, но Он не слышал меня. Можно было бежать, укрыться и спастись. Уйти в Израиль и там переждать опасность,- выложило свой главный козырь Оправдание.
Обвинение напирало:
- А разве Он просил тебя спасать Его?
- Нет, не просил…, тяжело вздохнуло Оправдание,- Но я буду молить о прощении всю свою жизнь, и накажу детям своим.
- Твоё семя будет проклято, пока будет существовать этот мир. Ты не уйдёшь в забвение. Зачем хочешь обречь чад своих на муки совести? Уходи, ЙеГуда но обернись прежде, ведь по тебе даже ни кто не вздохнёт, не станет оплакивать тебя, несчастный человек.
- Я не знаю, что мне делать?
- Всего лишь шаг…, а после….
- А что после?
- А потом найдётся хотя бы один человек, который постарается понять тебя, в том и будет тебе покой. Может не сейчас…, может потом…, но он будет.
- Нет…, нет, я не смогу….
- Сможешь. Подумай о Нём…. Он там, на холме…, для смертных там страшное место…, и что бы уйти в вечность, Он терпит нечеловеческие страдания, тебе же нужен лишь миг.
- Но как…, у меня ничего нет.
- Всё что тебе нужно у тебя с собой….
- Заткнитесь оба…!- закричал ЙеГуда, закрывая ладонями уши,- Зачем вы мучаете меня?
Голоса стихли. Посидев немного, он осмотрелся вокруг и увидел конец верёвки, что опоясывала его тело в хитоне. Он тут же закрыл лицо руками, чтобы не видеть его и вновь безудержно зарыдал. Сильный озноб сотрясал всё его тело. Он отнял руки от лица, поднялся на ноги, и, не открывая глаз, стал судорожно развязывать узел, а затем, подняв голову, взглянул на дерево и толстую ветку. Слёзы волной залили его лицо. Он сделал шаг и, обхватив руками корявый ствол, прижался к нему щекой.
- Не-е-ет…,- заикаясь вырвалось из него.
- Да,- произнёс тот же голос,- Иди к Нему и ты обязательно встретишь Его, и Он поймёт тебя.
- Да, да…,- скороговоркой заговорил ЙеГуда,- Я смогу, смогу…, я должен так поступить. Что мне теперь этот мир?
Обдирая ладони, он стал карабкаться вверх по стволу, повторяя:
- Нет, ни кто не вздохнёт, ни кто не заплачет…. А ведь и правда, только Он и был ко мне участлив. Господи, что же я сделал…!
Падая, он снова и снова предпринимал попытки взобраться на дерево, пока, наконец, не достиг своей цели, усевшись верхом, быстро сделал петлю, а другой конец верёвки крепко привязал к толстой ветке, обмотав её вокруг. Упав всем телом на ветвь, он какое-то время смотрел вниз, а потом, закрыв глаза, продел голову в петлю, затянул её на шее, и с шумом выдохнув воздух, разжал руки, свалившись в сторону. Под тяжестью тела шейные позвонки хрустнули, и через несколько секунд уже не стало ни неба с облаками, ни городской стены Иерусалима, ни гула ветра, исчезли голоса, да так, словно уже некого было ни обвинять, ни оправдывать. Тело стало бесконечно проваливаться в небытие, оставляя прежний мир с его суетой.
Приговорённого Христа поместили в деревянную клетку, сооружённую на повозке, и вся жуткая процессия двинулась за городские стены Иерусалима, от Претории и далее по улице Виа Долоросса к систериуму на горе Гулгалта. Когда же площадь перед парадной лестницей опустела, Пилат увидел что на земле лежит всё та же женщина. В сопровождении начальника стражи он подошёл к ней и обернувшись, он подал знак нотарию приказывая подойти. Аник осторожно толкнул её ногой в плечо:
- Эй ты…, очнись!
Женщина, глухо застонав, открыла глаза.
Увидев, что на неё обратили внимание, она протянула одну руку и произнесла:
- Добрые господа, отдайте мне мои деньги. Ведь мне обещали заплатить. Таков был уговор. Мой муж умер, и мне нужны средства, что бы похоронить его….
Пилат посмотрел на нотария и спросил:
- Что она там говорит?
Нотарий стал переводить.
- О каких деньгах ты просишь, женщина?- спросил прокуратор,- Разве я тебе обещал что-то?
Она не ответила и лишь тяжело и хрипло дышала.
Пилат приказал:
- Пусть её поднимут.
Два солдата попытались приподнять женщину, но от её истошного крика, тут же отступили, уставившись на Пилата.
- Нет, нет, прошу, не трогайте меня, оставьте…, мне очень больно!- заикаясь, произнесла она.
Аник присел на корточки, внимательно осмотрел её и произнёс:
- Подождите…. Мой господин, я могу ошибаться…, но мне кажется, что у неё сломаны рёбра. Её затоптали….
- Заплатите мне, прошу вас…, отдайте мне мои деньги,- вновь заговорила женщина.
Пилат склонился над несчастной и спросил:
- Тебе помогут…, но прежде скажи, сколько же тебе обещали?
Было видно, что каждое слово даётся ей с трудом. Она держалась за бок, очевидно стараясь успокоить боль, которая невыносимо терзала её тело.
Женщина отрицательно замотала головой и ответила:
- Я не знаю грамоты. Но если покажете мне деньги, я не возьму лишнего, всего лишь столько, сколько мне положено. Заплатите, что бы я могла похоронить своего супруга. Всего лишь несколько монет…, и я буду молиться о вас всю жизнь. Я хочу в свой дом…, к своему супругу он ждёт меня, дайте мне деньги и я буду оплакивать его….
- Тогда скажи…, кто тебе обещал заплатить?- вновь спросил Пилат, перебив стенания несчастной,- Это был первосвященник или его человек?
- Я не знаю его имени, он лишь сказал, что если этого назаретянина приговорят к смерти, то меня, как и многих тех, кто был сегодня на площади, отблагодарят звонкой монетой. Он подговаривал лишь кричать, что бы ты распял его, прокуратор.
- Вот скажи мне…, может этот Иисус обидел тебя чем-нибудь? От чего у тебя столько ненависти к этому человеку?
Женщина опустила голову и произнесла:
- Нет, не обидел…, можно сказать, что я его совершенно не знаю, лишь слышала, что он подговаривал к бунту, но мы с моим супругом жили тихо и скромно, нам было хорошо в нашем маленьком доме. Был бы жив мой супруг, он бы подсказал, как мне надо было поступить.
Пилат вздохнул и произнёс:
- И ты, женщина, не находишь это странным? Ещё буквально недавно ты требовала смерти незнакомому человеку, а теперь лежишь вот тут…, и твоим хозяевам нет до тебя совершенно ни какого дела, а я больше чем уверен, что о тебе даже и не вспомнят. Лекаря к ней…, пусть осмотрит и сделает что-нибудь, а после гоните её в шею…! Я бы ещё оставил у себя этого «царя», он не так глуп и прост, но, ни как не эту сумасшедшую…. Дайте ей несколько монет и пусть проваливает отсюда!
Он резко развернулся и направился к дворцу, услышав за спиной слова женщины:
- Проклятье, проклятье…, на мне кровь невинного, прости меня! Мы все прокляты! Коэн, Анна…, будьте вы прокляты! Кровь Его на нас и детях наших!