Федор Абрамов
"Собачья гордость".
Лет двадцать назад кто не клял районную глубинку, когда надо было выбраться в большой мир!
Северянин клял вдвойне.
Зимой - недельная тряска на санях, в стужу, через кромешные ельники, чуть-чуть озаренные далекими мерцающими звездами. В засушливое лето тоже не лучше. Тихие, по северному медлительные речонки, перепаханные весенним половодьем, пересыхают. Пароходик, отмахивающий три - четыре километра в час, постоянно на мель: дрожит, трется деревянным днищем о песок, до хрипоты кричит на весь район, взывая о помощи. Хорошо, если поблизости деревня, - тогда мужики, сжалившись, рано или поздно сдернут веревками, а если кругом безлюдье... Потому-то северяне больше полагались на собственную тягу. Батог в руки, котомку за плечи - и бредут, и млад, лесным бездорожьем, благо и ночлег под каждым кустом, и даровая ягода в приправку к сухарю.
Не то сейчас...
Я люблю наши сельские аэродромы. Людно - пассажир валит валом; иной раз торчишь день и два, с бессильной завистью наблюдая за вольным ястребом над пустынной площадкой летного поля: кружит себе, не связанный никакими причудами местного расписания...
А все-таки хорошо! Пахнет лугом и лесом, бормочет река, в памяти полузабытые сказки детства...
Как-то раз. в ожидании самолета, бродил по травянистому берегу Пинеги, к которой приткнулся деревенский аэродром. День был теплый, солнечный. Пассажиры, великие в своем терпении, как истые северяне, коротали время по старинке. Кто, растянувшись, дремал в тени под кустом, кто резался в "дурака", кто, расположившись табором, нажимал на анекдоты.
Вдруг меня окликнули. Я повернул голову и увидел человека в белой рубахе с расстегнутым воротом. Он лежал, облокотившись, в траве, под маленьким кустиком ивы. и смотрел на меня какими-то тоскливыми, измученными глазами.
- Не узнаешь?
Человек поднялся, смущенно оправил помятую рубаху. Бледное, не тронутое загаром лицо его было страшно изуродовано: нос раздавлен, свернут в сторону, худые, впалые щеки, кое-где поросшие рыжеватой щетиной, стянуты рубцами...
- Ну как же? Егора Тыркасова забыл...
Бог ты мой! Егор Тыркасов… Да. мне приходилось слышать, что его помяла медведица, но... Просто не верилось, что этот вот худой, облысевший, как-то весь пришибленный человек - тот самый весельчак Егор, первый охотник в районе, которому я отчаянно завидовал в школьные годы.
Жил тогда Егор по одной речке, на глухом выселке, километров за девяносто от ближайшей деревни. Леса по этой речке, пока еще не были вырублены, кишмя кишели зверем и птицей, а сама речка была забита рыбой. Каждую зиму, обычно под Новый год, Егор выезжал из своего логова, как он любил выражаться, в большой свет, то есть в райцентр. Никогда, бывало, не знаешь, когда он нагрянет. Вечер ночь ли - вдруг грохот под окном: "Ставьте самовар!" - и вслед за тем в белом облаке заиндевевший, но неизменно улыбающийся Егор. И уезжал он так же неожиданно: загуляет, пропьется в пух и в прах - и поминай как звали. Только уж потом кто-нибудь скажет: «Егора вашего видели, домой попадает».
- Да, брат, - сказал Егор, когда мы уселись под кустом, - с войны вернулся как стеклышко. Хоть бы царапнуло где. А тут медведица - будь она не ладна... А все из-за себя, по своей дурости. Подранил - хлопнуть бы еще вторым выстрелом, а мне на ум шалости... Так вот, не играй со зверем! - коротко подытожил Егор, как бы исключая тем самым дальнейшие расспросы.
Я понял, что ему до смерти надоело рассказывать каждому встречному все одно и то же. и перевел разговор на нейтральную, но всегда близкую для северянина тему:
- Как со зверем нынче? Есть?
- Есть. Куда девался! Люди бьют. - Егор натянуто усмехнулся: - Для меня - то лес заказан. На замке.
Я понимающе закивал головой.
- Думаешь, из-за медведицы? Нет, после того еще десяток медведей свалил. Руки-ноги целы, а рожа... Что рожа? На медведя идти - не с девкой целоваться. Нет. парень. - Егор глубоко вздохнул. - Утопыш меня сразил. Так сразил... Хуже медведицы размял... Пес у меня был. - добавил он. - Утопышем назывался.
Заинтригованный, я выжидающе смотрел на Егора.
- Лучше бы об этом не вспоминать. Беда моей жизни.
Но в конце концов, повздыхав и поморщившись, он уступил моей настойчивости.
- Ты на нашем-то выселке не бывал? Речку нашу знаешь? Рыбная река - даром что с камня на камень прыгает. Утром встанешь, пока баба то да се, ты уж с рыбой. Ну вот, лет, наверно, семь тому будет, я как-то вечером вдоль реки сетки ставил. А осень - темень, ничего не видно, дождь сверху сыплет. Ну иду и ладно, в угор надо подыматься, дом радом... Что за чемор, - Егор как человек, выросший в лесу, очень деликатно обращался в разговоре с водяным и прочей нечистью, - что за чемор? Плеск какой-то слышу у берега. Щучонок разыгрался или выдра за рыбой гоняется? Ну, для смеха и полоснул дробью. Нет, слышу опять: тяп-тяп. Ладно. Подошел, чиркнул спичкой. На, у самого берега щенок болтается, никак на сушу выбраться не может. А загадка-то, оказывается, проста. У соседа сука щенилась - пятерых принесла. Ну, известно дело: одного, который побойчее, для себя, а остальных в воду. Я уж после это узнал, а тогда сжалился - больно эта коротыга за жизнь цеплялась! Дома, конечно, ноль внимания. Какой же из него пес? Я даже клички-то собачьей ему не дал. Митька-сынишка: “Утопыш”, и мы с женой. “Утопыш”, Иной раз даже пнешь, когда под ногами путается. И вот так-то - не помню, на охоту, кажись, торопился - занес на него ногу. А он - что бы ты думал? - цоп меня за валенок. Утопыш - и такой норов! Тут я, пожалуй, и разглядел его впервые. Сам маленький - соплей перешибешь, а здесь ощетинился, морда оскалена - чистый зверь. И опять же лапа широкая - подушкой, и грудь не по росту.
"Дарья, - говорю, это женке-то - да ведь он настоящий медвежатник будет. Корми ты его хорошенько”.
Ну, Дарья свое дело знает. К весне пес вымахал - загляденье! Только ухо одно опало - дробиной тогда хватило. А у меня в ту пору медвежонок приведись - для забавы парню оставил. Сам знаешь, на выселке пять домов - ребенку только и радость, когда отец с охоты придет. Ну вот, вижу, как-то, Митька медвежонка дразнит, палкой тычет. У меня голова-то и заработала. Давай псу живуто науку на звере показывать. У самого сердце заходится - зверь беззащитный, на привязи, а раз надо - так надо. И до того я натаскал пса - лютее зверя стал, люди не подходи... Да, этот пес меня озолотил. Десять медведей с ним добыл. Пойду, бывало, в лес - у ж если есть зверь, не уйдет. Башкой к тебе или грудиной поставит - вот до чего умный пес был! И еще бы сколько зверя с ним добыл да сам дурак, пса загубил...
- Эх, винище все!.. - вдруг яростно выругался Егор. - Баба иной раз скажет: «Что уж, говорит, Егор, ученые люди до всего додумались, к звездам лететь собираются, а такого не придумают, чтобы мужика на водку не тянуло».
Понимаешь, поставил я зимой капкан на медведя. Из берлоги пестун вышел, а может, шатун какой. Бывают такие медведи. Жиру летом из-за глиста, верно, не наберут и всю зиму шатаются. Да в том году все не так было: считай, и медведь-то по- настоящему не ложился. Ну, поставил. и ладно. Утром, думаю, пока баба обряжается, сбегаю, проверю капкан. Куда там. Еще с вечера на другую тропу наладился. Вишь ты, вечером соседка с лесопункта приехала. На лесопункте, говорит, вино дают. А лесопункт от нас рукой подать - километров двенадцать. Как услыхал про вино - шабаш. Места себе не найду. Месяца три, наверно, во рту не было. Баба глаз с меня не спускает - при ней соседка говорила. Знает своего благоверного. Слава богу, четвертый десято к заламываем. Как бы, думаю, сделать так, чтобы без ругани! И бабу обидеть тоже не хочется. А бес, он голову мутит, всякие хитрости подсказывает: “Что, говорю, женка, брюхо у меня разболелось. Эк урчит - хоть бы до двора добежать». Ну, вышел на крыльцо. Мороз, небо вызвездило. Да без шапки в одной рубаке и почесал. А баба дома в переживаньях: «С надворья долго нету, заболел, видно”. Это она уж после мне рассказывала. Вышла, говорит на крыльцо: “Егор, Егор!..” А Егор чешет по лесу - только елки мелькают. Ладно, думаю, двенадцать верст не дорога, часов за пять- обернусь. Ноги-то по морозцу сами несут. Ну, а обратно привезли... Дорвался до винища, нашлись дружки-приятели, день и ночь гулял. Баба на санях приехала, суд навела. Я как выпью - смирнее ягненка делаюсь. Ну, баба в то время и наживается, славно счета предъявляет. А когда тверезый - тут по моим законам. Языком вхолостую поработает, а чтоб до рук дойти - нет. “Я, говорит, пьяного- то, Егор, не тебя бью, а тело твое поганое”. Ну, а тогда обработала, назавтра встал - себя не узнаю. Ино, может, и дружки-приятели подсобили. Ладно, встал - смотрю, а в избе как пусто. Все на месте, а пусто... Дале вспомнил: где у меня Утопыш-то? А так пес завсегда при мне.
«Дарья, говорю, где пес-то?»
«За тобой, наверно, ушел. Как сбежал ты со двора, он тут повыл-повыл ночью, а утром пропал».
Тут меня как громом стукнуло. Вспомнил, ведь у меня капкан поставлен! Бегу, сколько есть мочи, а у самого все в глазах мутится. Следов не видать - пороша выпала. Ну, а дальше плохо и помню... Подбежал к капкану, а в капкане заместо зверя мой Утопыш сидит... Вишь ты, ночью-то он хватился меня: нету. Повыл-повыл и побежал разыскивать.
А где разыскивать? Собака худа о хозяине не подумает. Разве ей может прийти такая подлость, чтобы хозяина у водки искать? Она труженица вечная и о хозяине так же думает. Ну, а след- то у меня к капкану свежий. Она, конечно, туда... Увидел пса в капкане, зашатался, упал на снег, завыл. Ползу к нему навстречу...
“Ешь, говорю, меня, сукина сына, Утопыш...”
А он лежит у капкана - нога передняя переломлена, промеж зубьев зажата и вся в крови оледенела. А я тебе говорил: пес у меня зверее зверя был, на людей кидался. Баба и та боялась еду давать. Зимой и летом на веревке держал и забыл тебе сказать: я ведь в тот вечер, когда гули-то подкатили, тоже на веревку его посадил. Так он веревку ту перегрыз, ушел, а капкан, конечно, не перегрыз...
Ну, приполз к нему. “Загрызай, пес! Сам погубил тебя».
А он знаешь, что сделал! Руку стал мне лизать... Заплакал я тут. Вижу - и у него из глаз слезы.
«Что, говорю, я наделал-то, друг, с тобой?»
А он и в самом деле первый друг мне был. Сколько раз из беды выручал, от верной смерти спасал! А уж работящий-то! Иной раз расхлебенишься, на охоту не выйдешь - сам за тебя план выполнит. То зайца загонит, то лису ущемит. А то как-то у нас волк овцу утащил. Три дня пропадал. Пришел - вся шкура в клочьях - меня за штаны: пойдем, обидчик наказан. Вот какой пес у меня был, и такого-то пса сам загубил. Кабы он на меня тогда зарычал, бросился - все бы не так обидно. Стерпел бы какую угодно боль. А тут собака - и еще слезы надо мной проливает... Видно, она меня умнее, дурака, была - даром что речь не дадена. По уму-то мне бы собакой быть, а псу как раз наоборот. Уж он бы меня сохранил, до такой беды не допустил. Ну, вынул его из капкана, поднял на руки, понес… Что - нога зажила, а не собака. Раньше на людей кидался, а тут сидит у крыльца, морду задерет кверху и все о чем-то думает. Я уж и привязывать не стал...
Ну, а у меня задание - план выполнять надо. Охотник - не по своей воле живу. Что делать? Купил я на стороне заместителя. Ладный песик попался, хоть и не медвежатник. Но белку и боровую дичь брал хорошо, это я знал. И вот тут-то и вышла история... Привел нового пса домой, стал собираться в лес. Вышел на крыльцо. “Ну, старина, - говорю это Утопышу-то, - отдыхай. Больше ты находился на охоту”.
Молчит, как всегда. Морда кверху задрана. И только стал уходить с новым псом со двора, он как кинется вслед за мной. У меня все в глазах завертелось. Гляжу, а новый- то песик уж хрипит - горло перекушено... Знаешь, не вынес он - гордый пес был. Как это чужая собака с его хозяином на охоту пойдет! Не знаю, денег мне жалко стало - пятьсот рублей за песика уплатил - или обида взяла, только ударил Утопыша ногой. Ударил, да и теперь себе простить не могу. Опрокинулся пес. потом встал на ноги, похромыкал от меня прочь. А через две недели подох. Жрать перестал...
Не знаю, может, жилу какую ему повредил, когда пнул, да не должно быть. Здоровенный пес был - что ему какой-то пинок? Бывало, сколько раз под медведем лежал, а тут от пинка. Нет. Это, я так думаю, через гордость он свою подох. Не перенес! Видно, он так рассуждал: «Что же ты, сукин сын, меня в капкан словил, да меня же и бьешь? Сам кругом виноватый, а на мне злобу вымещаешь. Ну. так ты меня попомнишь! Попомнишь мою собачью гордость! Навек накажу». И наказал...
Когда умер, так уже больше собаки не заводил. И с охотой распрощался. Без собаки какая охота, а завести другую не могу. Не могу, да и только. Баба ругается: “С ума ты, мужик, сошел. Без охоты чем жить будем?” А я не могу. Да, дело дошло до того, что дома лишился. Выйду на крыльцо, а мне все пес видится. По ночам вой его слышу. Проснусь: воет.
“Дарья, - тычу ее в бок-то, - чуешь ли?» - “Нет», - говорит.
А у меня в ушах до утра вой, и до утра глаза не закрываются. Стал сохнуть, с лица почернел. Ну, баба видит такое дело - надо мужика спасать. Дом на выселках продали, в деревню большую переехали. А я вот, - Егор развел руками, - рыбок у рыбзавода караулить подрядился.
Он снова закурил.
Напрасно только баба старалась. Тоска одна с этими рыбками. Рыбки... Разве рыбки заменят охотнику лес? А в лес ступить не могу. Утопыш перед глазами стоит. Так вот и мучаюсь... В прошлом году в Архангельск к профессору ездил. Куда там! Все проверил, ринген наводил, анализы все снял. «Здоров”, - говорит. По-ихнему здоров, а я жизни лишился... Вот теперь к старичку одному - под Пинегой живет - собрался. Слово, говорят, такое знает - от всего лечит...
Егор замолчал, отвел глаза в сторону.
- Как думаешь, поможет? - спросил он меня.
Я пожал плечами. Да и что я мог ответить ему, жаждущему немедленного исцеления?
Энциклопедия охоты : http://vk.com/wall-1087481?q=РАССКАЗЫ
МР 155 какой ствол выбрать 710 или 750 ?
http://vk.com/wall-1087481_111304
Что лучше ИЖ-27 или МР-153 голосуем
http://vk.com/wall-1087481_8295
Что выбрать МЦ 21-12 или МР-153 ?
http://vk.com/wall-1087481_77409