Оптинские старцы про старцев, то есть про себя, любимых: блаженна та обитель, где есть старец, на нее привлекается особая благодать божия...
Из сообщения: «8 мая 2020 года отошел ко Господу один из старейших и авторитетнейших насельников Троице-Сергиевой Лавры Отец Архимандрит Лаврентий (Постников). 16 июня Святая Лавра и духовные чада Батюшки отметили его 40-сороковины. После ухода в вечность Отцов Кирилла (Павлова) и Наума (Байбородина) это был третий по духовной значимости Старец Лавры, имевший за своими плечами громадный духовный стаж монашеской лаврской жизни и являющийся одним из образцов отечественного российского духовнического монашеского делания»
Как-то я пропустил кончину сего "великого старцА"- в последнее время не слежу особо за модным рпц-шоу под названием «православные старцЫ проЖорлИвые и кормящее их стадо православных овец и баранов». В бытность свою священником РПЦ никогда ничего о нем не слышал, но зато отлично знал и имел неоднократные личные собеседования с номерами 1 и 2 из выше перечисленных. Об архимандрите Кирилле не могу сказать ничего плохого, очень милый был старичок – правда, никаких чудес прозорливости от него не видал. И так он под конец жизни устал и изнемог от фанатичного обожания толп своих свихнувшихся на жажде чудес и святости почитательниц, что уехал из Лавры, и спрятался от них за пятиметровым забором патриаршей даче в Переделкино. Доживал в каморке под роскошной лестницей резиденции на правах «духовника патриарха» А-2 Ридигера, каковым по сути ни сам «святейший», да и никто из патриаршей «сволочи», лакеев и холуев, его не считал. Числили его там приживальщиком, и отношение к нему было соответствующее. Да еще и толпы жаждущих лицезреть «старца», осаждавшие неприступные, как в сумасшедшем доме, ворота с милицейским постом, досаждали денно и нощно как самому «его святейшеству», к которому никто так не рвался, так и его прислуге – ну «ни пройти ни проехать» из-за волнующихся толп этих помешанных на старчестве православнутых дебилок.
Зато о Николе Байбородине по кличке «старец Наум» найдется что рассказать. «Ви хочете песен? Их есть у меня!». Я не хочу быть, и не стану бытописателем и агиографом сего продукта совкового православия, бывшего, безусловно, психически больным сексуальным маньяком и извращенцем – кто желает подробностей, пусть погуглит потщательнее. Наломал за лет 70 своего "воцИрковления" ЛЕС судеб млевшей от наглого ерничества деревенского малограмотного хама советской интеллигенции самого низкого холуйного пошиба. Любителей "твердой руки" этого "настоящего чудотворца и прозорливца" - Бог ему Судья, да помилует этого заблудшего слепца, утянувшего за собой в грязную вонючую яму своей извращенной воображательной похоти толпы своих безответных пасомых, имя им легион... Однако, знав лично сего "чудотворца", я в свое время вывел именно его в своем романе "Современный шестоднев" под именем старца НЕУМА, описав там попутно реальный эпизод встречи этого "старцА" с моими знакомыми, свидетелем которого был я сам. Вся фактура этого трагикомичного «старчества» срисована с натуры.
С Т А Р Е Ц
Знакомство Кати с Сашей состоялось по чину, краткому весьма. Войдя в покои, семинарист в костюме форменном, коротком не по росту, с из рукавов торчащими руками чуть не по локти, в брюках до колен, на женщин не взглянув, перекрестился, и на колени пав, поклон земной он положил, лбом стукнув крепко о пол. Затем, вскочив, к Владыке он шагнул, и в пояс поклонясь, к нему ладони, крест-накрест сложенные вместе протянул, в молчании прося благословенье. Владыка, встав, его перекрестил, дал целовать десницу, да и обнял. Затем подвел к девице, взял ее за руку, поднял на ноги, поставил их лицом друг к другу, и руки их соединив, сказал весьма торжественно и чинно:
- Сия девица, Александр, для тебя назначена в законные супруги. Святое имя ей – Екатерина. Бог вас благословит, теперь ступайте к Неуму-батюшке, святому старцу. Он вас благословит, и все вам скажет про ваше будущее – ведь ему от Бога дар прозорливости вручен, чтоб прозревать всю жизнь людей для их духовной пользы. Теперь ступайте, служка вас проводит.
- Благословите.
- Бог благословит.
- Деточки мои – Катюша, Саша – вас благословляю. Отец вас будет рад благословить, я знаю это, и мое благословенье теперь примите вы от нас обоих.
- Ступайте с Богом. Матушка, останься на пару слов еще. Затем придете вы к матери в гостиницу, куда все тот же служка вас потом проводит.
Так и шли они до самой кельи старца молча, глаз не смея поднять, чтобы хотя бы друг друга рассмотреть. Опять привратник подставил ухо, в которое почти что губы всунув, послушник ему что-то прошептал. Войдя в тепло покоев корпусных, по лестнице витой они поднялись на следующий этаж. Там в коридоре полнехонько народу отиралось: кто сидел вдоль стен на стульях, на лавочках, или просто на корточках, коль места не хватило, или стояли, стены подперев. По коридору маялись, мотаясь туда-сюда и взрослые и дети: бабы в зипунах, в платках из шерсти; косматые простые мужики; интеллигенты в шляпах, и их жены; бандиты в коже; богачи в прикиде; семинаристы, вроде Александра, в мундирах черных с подворотничками; попадались священники с крестами и в скуфейках; был даже настоящий генерал – в усах, в папахе и большущих звездах, в шинели с отворотом и штанах, украшенных лампасом красным сбоку. У дверей, обитых стареньким потертым дерматином, толпа стояла насмерть плотной кучей, и казалось, что через рой людской – не то пробиться – просунуть даже палец будет трудно. Послушника толпа, однако, та нимало не смутила. Растолкав людей плечами смело, с лицом надменным, всем присущим тем, кто по служебной надобности право имеет заходить вне всякой очереди, перед дверью звонко он произнес молитвенный «сезам»: «О Господи Иисусе, молитвами отцов открой нам двери» – и – о, чудо! – открылась дверь немедленно, как будто Сам Бог привратником служил у тех дверей. В нее послушник смог едва просунуть вперед себя, толпой затертых было, наших нареченных, помятых и задохшихся, но, в общем, отделавшихся только тумаками, полученными в спину вместе с бранью от тех, кто истомился дожидаться под дверью той, и проклинал «блатных», которые и, тут как тут, везде есть.
За дверью тоже коридорчик был, в конце которого виднелась дверь другая. Но здесь уже толп не было: сидела на стульях чинно очередь из тех, кто смог сюда прорваться наконец, и попасть сегодня к старцу гарантию имели. Человек пятнадцать дожидалось. Внезапно отворилась дверь из кельи, и вместе с посетителями вышел проводить их рослый дядька: седая голова, но сам здоровый, движенья быстрые, спортивная фигура. К нему, вскочивши, подбежала тетка, и в ноги кинулась. Ее он обошел, и на ходу сказал ей: «Ты все ездишь ко мне его жалеть? Ведь ты-то будешь в монастыре. А твой раскольник, проклятый поп-расстрига – будет в аде. Ему там место приготовил сам лукавый. Он соблазнитель, волк в овечьем стаде. Ему не по дороге с Патриархом – и проклят он, я за него молиться не стану Богу, нет – и хоть убейся». Пошел по ряду всех благословлять. Дойдя до пары мягких лиц еврейских – муж и жена – он глянул мимоходом на женщину болезненного вида, и вдруг, остановившись, ее спросил при всех, при муже, этак грозно: «Так ты больна? А сколько, ты скажи мне, абортов ты наделала, убивши своих детей, которые у Бога теперь к нему взывают об отмщении?». Потрясенный, еврейчик встал, и начал, заикаясь, оправдываться, что-то лепеча: мол, батюшка ошибся, никогда абортами они не согрешали – его не слушал старец. Повернувшись к нему спиной, он занялся другими. Наконец, он подошел к послушнику, который, беря благословенье, снова к уху его припал – и батюшка кивнул, окинул молодых коротким взглядом, и молча пригласил их жестом в келью. Они пошли, и он пошел за ними, но путь ему еврейка преградила. Спокойна, и достоинства полна, она ему сказала, глядя в очи: «Вы – хам и жулик. Вы сюда дурачить сзываете невежд. Непристойный пошлый балаган ваш, которым вы глумитесь над людьми, вас потешает. Что ж, Бог вам Судья, а от меня примите залог того Суда», - и с маху перчатками, зажатыми в руке, его хлестнула по лицу туда-обратно. Застыли все, как будто в столбняке. Она же обошла его, как нынче он обошел ту женщину у ног, и к выходу направилась неспешно мимо всех сидельцев, натягивая на ходу перчатки те на руки. За нею муж, как тень ее шмыгнул, втянувши в плечи голову с испуга, и видно, опасаясь, что толпа их может разорвать в клочки буквально. И лишь когда за ней закрылась дверь, наш старец, от ступора очнувшись, в который, видно, впал он с непривычки иметь от оскорбляемых отпор, ей вслед орать принялся: «Ах, ты блядь! Иди, пока цела, скорей отсюда! Жиды проклятые, распявшие Христа, таскаются сюда, чтобы глумиться над святостью моей. Тебе проклятие – Анафема да будет! Конечно, врет. Ее я обличил. Абортов пять ведь сделала, не меньше. Детей поубивала, а теперь не нравится ей – Бог тебя накажет! Пойдемте, детки, видите, как крест тяжел у нас, у православных старцев – Господь судил терпеть нам поношенье от всех, и даже от жидов проклятых».
В комнате у старца царил величественный беспорядок. А если проще говорить – бардак и хаос. В подсвечниках оплыли свечи воском. Был воздух сперт от ладанного дыма, мешавшегося с копотью свечной. Чадил фитиль в лампаде черным дымом, которого струя на все садилась. Бумаги, книги на столах валялись вперемешку с крестами на цепях и без цепей. Поверх тех книг с бумагами стояли священные сосуды и просфоры засохшие лежали между ними. Тут же облаченья лежали, брошены небрежною рукою, в шкафах открытых висели кое-как все те же облаченья, подрясники и рясы вперемешку с гражданским платьем – пиджаки и кофты, поддевки – и галстук свешивался желтою змеею. Наглухо зашторенные окна вечной тьмой ночной ту келью наполняли – и лишь в двух местах сквозь дырочки, протершиеся в шторах, сочились два тонких лучика, насыщенные пылью. С дивана сбросив какие-то ненужные тома, расчистил старец место, чтоб усадить гостей, а сам присел на кресло. Тоска взяла Катюшу вдруг такая, как если бы они попали в царство мертвых. И тихонько она для всех решилась незаметно погладить лист от фикуса прохладный, с диваном рядом притуленного в горшке, надеясь, что прикосновение к живому ее ободрит. Старец между тем, оборотясь к иконам, стал молиться. Затем свои ладони, до этого воздетые горе, он возложил им на головы, чтобы открыть им истину, добытую у Бога: «Над вами брачный вижу я венец. Вы девственники оба, и пред Богом вам надлежит такими оставаться. В супружестве вы подвиг понесете: как брат с сестрой вам предстоит прожить. Тем Богу вы послужите усердно, и вместо брачного вручит вам Бог венец великомучеников – ваше в том призванье. Богу угодив, его прославите вы девством в вашем браке. Храните это в тайне ото всех: что знает хоть один – свинье известно. Идите с Богом, Бог благословит. Венчанье ваше состоится тотчас, безотлагательно, чтоб бес не искушал. О том я лично сообщу Владыке». И поспешив их проводить из кельи, с ними к ожидавшим вышел, уже одетый в шубу, и в скуфье. «Гони всех прочь, пора идти обедать»,- сказал келейнику, и вон пошел сквозь толпы, не слушая мольбы и невзирая на тех, кто его ждал и не дождался.