Просыпаясь от ласковых поцелуев Карибского солнца, настойчиво пробивавшегося сквозь деревянные жалюзи, он слышал как внизу, прямо под дощатым полом вздыхают горбатые, пахнущие теплым молоком и высушенной травой, коровы, как покрякивают ещё совсем сонно гвинейские уточки, и усталый ветер едва шевелит оливковыми листьями уже созревшего, полного сочной влаги сахарного тростника возле сентраля.
Мысли его в эти минуты сладкой утренней неги были просты и неторопливы, как слова молитвы, что повторяла по утрам мама: “ Ave Maria, llena eres de gracia. El Senor es contigo, bendita Tu eres entre todas las mujeres, y bendito es el fruto de Tu vientre, Jesus. Santa Maria Madre de Dios, ruega por nosotros pecadores, ahora y en la hora de nuestra muerte, Amen.”··
Молитву Богородице он будет изустно и мысленно повторять долгие годы. И во времена учебы в иезуитском колледже Долорес, и когда входил вместе с повстанцами в Гавану, и во время Карибского кризиса, когда мир стоял во вздохе от мировой войны, и даже сейчас, когда смерть касалась его высокого лба со старческими пигментными пятнами холодными своими губами. Восемьдесят лет повторял он эту молитву. Стоит ли сомневаться, что все эти годы Пречистая Дева неусыпно хранила одного из самых бесшабашных своих сынов - команданте Фиделя Кастро.
1.
Мистицизм собственной жизни завораживает его и поныне, когда он уже вступил в пору патриархальной старости. Возможно, даже сильнее, чем прежде, потому как именно теперь у него есть возможность оглянуться назад и различать в туманной дымке прожитой жизни не только яркие вспышки самых значимых событий двадцатого века, но и странную, если не сказать таинственную, чреду совпадений и чудес, которыми была буквально пронизана вся его судьба. Иные скажут: промысел Божий. И я соглашусь. Господь имеет на команданте какие-то Свои, особые виды.
Фидель Кастро Рус родился 13 августа 1926 года. И всевозможные комбинации этих цифр преследовали его буквально повсюду. Когда ему исполнилось 26 лет, он вступил в вооруженную схватку с режимом тогдашнего кубинского диктатора Фульхенсио Батисты. Сам Батиста совершил государственный переворот в 1952 году. А это дважды по 26. Штурм казармы Монкада, с которого ведет свой отсчет кубинская революция, по странному стечению обстоятельств случился 26 июля. И с тех пор отмечается здесь, как национальный праздник. 26 апреля 1943 года состоялось официальное бракосочетание родителей Фиделя после того, как они прожили вместе больше десяти лет и нажили семерых детей. В это мало кто вдумывается, факт по сравнению с дальнейшими подвигами команданте, казалось бы, малозначительный, но Фидель до 1943 года оставался незаконнорожденным ребенком, как, впрочем, и остальные его братья и сестры, как и Рауль - нынешний глава Кубы.
Что стало причиной такой продолжительной греховной связи богатого латифундиста дона Анхеля Кастро Архиса и бедной крестьянской девушки Лины Рус Гонсалес достоверно не известно, однако можно предположить, что этому способствовало в значительной мере большая разница в возрасте (Лина была моложе дона Анхеля на двадцать восемь лет), её зависимое финансовое положение (к моменту их знакомства девочке было не многим более 15 лет, а отец будущего команданте уже владел обширными плантациями сахарного тростника в провинции Ориенте), а так же удаленность поместья Биран, где рождались дети, от больших селений и городов, а, стало быть, и от общественного порицания. Что и говорить! В Биране даже часовенки не было. А священник заглядывал сюда не чаще чем раз в год - окрестить новорожденных.
Всех - кроме маленького Фиделя.
Это тоже одна из странностей всей его жизни. Мало, что незаконнорожденный, так ещё и некрещеный до 1935 года, почти 8 лет! И это в семье, где бабка и мать - у себя в Биране являли собой образцы истовой католической веры.
Сам Фидель будет вспоминать об этом всю свою жизнь.
« Моя мать, - скажет он позднее в одном интервью, - верила истово, она молилась каждый день, всегда зажигала свечи перед образом Пречистой Девы, перед святыми, просила их, молила при всех обстоятельствах, давала обеты, когда в семье кто-то заболевал, в каждом трудном случае, и не только давала обеты, но и выполняла их. Таким обетом могло быть, скажем, посетить храм Пречистой Девы милосердной и поставить свечу, передать для кого-то определенную помощь, это было очень часто. Не только мать, но и мои тети и бабушка тоже были глубоко верующими.»
Дом в Биране, вернее та его часть, которую называли «башня», служившая местом проживания его родителей, запомнится ему, прежде всего, сладким запахом елея, светом церковных свеч, многочисленными изображениями Иисуса Христа, Пречистой Девы милосердной из Кобре - покровительницы Кубы, иных Пречистых дев, святого Лазаря, крестами, ладанками и четками из разноцветных бусинок.
Собственно, именно мать и бабушка стали теми людьми, которые учили Фиделя основам христианской этики и морали.
«Среди того, во что нас учили верить в этом возрасте, - вспоминает Кастро, - был день Волхвов - 6 января. Нам объясняли, что трое волхвов, которые пришли поклониться Христу в момент его рождения, каждый год приносят детям подарки…Дети должны были писать письма волхвам: Каспару, Мельхиору и Бальтазару. Помню мои первые письма, когда мне было пять лет; чего только я не просил у волхвов: машины, паровозы, кинопроекторы, всё на свете. Пятого числа я писал волхвам длинные письма, собирал траву, клал её вместе с водой под кровать, а потом начинались разочарования».
Вода и трава предназначались в знак благодарности для верблюдов, на которых волхвы входили в комнату маленького Фиделя, но вместо всего того, о чём он просил их в своих длинных письмах, три года подряд ему отчего-то оставляли всевозможные трубы. Первая была сплошь из картона, но с металлическим мундштуком, вторая наполовину алюминиевая, а наполовину картонная. Третья труба целиком алюминиевая. В ней даже имелись клапана, чтобы выдувать незатейливую мелодию.
Воспоминания о собственном детстве неразрывно связаны у него с христианскими праздниками.
«Рождество было замечательным временем, потому что означало две недели каникул… Всегда на Рождество делали особые закупки, покупали, по традиции определенные испанские продукты. И когда подходили эти дни, ты радовался, едва сев в поезд, а потом тебя ждала лошадь…»
И ещё:
«Страстная неделя в деревне - это я помню с самого раннего возраста - была днями сосредоточенности… Что нам говорили? Что Бог умер в Страстную пятницу: нельзя было ни разговаривать, ни шутить, ни выражать малейшую радость, потому что Господь умер».
А оттого тем более странно, что при всей этой буквально напоённой христианством атмосфере патриархальной антильской деревни, ребенка так долго не хотели крестить. И в Биране, а затем в Сантьяго-де-Куба, где и священников, и церквей было ни в пример больше родного захолустья. Именно не хотели, потому что ждали местного миллионера по имени Фидель Пинос Сантос. Именно ему надлежало стать крёстным будущего команданте. В этой договоренности родителей Фиделя с Фиделем - олигархом крылся определенный, не скрываемый никем расчёт. В случае смерти родителей, его попечителем становился крёстный. Но олигарх по неведомым причинам, то и дело переносил дату крестин, а, скорее всего, просто не хотел брать на себя дополнительные обязательства. Так что маленький Кастро унаследовал от него только имя. И именины 24 апреля в день святого Фиделя Сигмарингенского. Больше ничего.
С этим периодом его жизни связано и ещё одно, довольно странное, воспоминание. Вернее, ассоциация.
В то время всех «некрещеных называли «евреями» - judio, это я хорошо помню. Я не понимал, что значит «еврей», - мне было тогда четыре - пять лет; я знал, что judio - это очень крикливая птица с темными перьями, и когда говорили: «он еврей», я думал, что речь шла об этой птице. Вот такими были мои первые представления: тот, кто не крещен, - judio, еврей» «Я поначалу думал, что Бога убили птицы…»
В этом многолетнем ожидании крёстного миллионера мне всё же видится настойчивость отца семейства Кастро, его, граничащая с бредом, упёртость. Ждал годы. Не смотря на то, что некрещеного сына то и дело называли judio, несмотря на нарушение религиозных традиций и непрестанные уговоры жены. Ждал, покуда и сам, наконец, не понял, что крёстный вовсе даже и не расположен устанавливать с их семейством родственные связи. И тогда нашли нового крёстного. Можно сказать, первого попавшегося. Консула Гаити. Звали его Луис Ибер.
В то время Фидель уже жил вместе с сестрой в Сантьяго-де-Куба на пансионе учительницы Белен, её сестры Эуфрасии и их вдовствующего отца. Эти люди были метисами, выходцами из Гаити. Очень бедными, но воспитанными на французский манер. Их худой, дощатый домишко, в котором вечно протекала крыша, так что приходилось то и дело подставлять алюминиевые тазы, находился в районе Тиволи, что на Интендантском холме Сантьяго. Родители ежемесячно присылали на каждого из двоих своих детей 120 песо. А поскольку учеников у учительницы Белен не было вовсе, а другая сестра приезжала в город только на каникулы, всё семейство кормилось за счёт детей Кастро. Вскоре у Белен появился жених. Тот самый консул Гаити. И хотя Фидель будет вспоминать свою тогдашнюю жизнь с нескрываемым раздражением, припоминать, как недоедал, как приходилось зашивать разорванные ботинки, как учительница эта франкофонская по два часа в день долбила на фортепьяно гаммы и технические упражнения, всё же именно эти «ужасные» люди стали его крёстными матерью и отцом.
«Так вот, однажды меня повели в собор Сантьяго-де-Куба… - вспоминает Кастро, - Меня побрызгали святой водой и окрестили. И я наконец-то стал нормальным гражданином, крещеным, таким же, как все, и у меня были крёстные родители. Но моим крёстным не стал богач - миллионер, которого мне предназначали…»
И даже здесь проявилась упёртость дона Анхеля. Именно он настаивает на том, чтобы при крещении сыну дали имя того самого миллионера. Хотя по правилам он должен был взять имя крёстного. То есть сделаться Луисом Кастро. Чувствуете как сразу же падает градус харизмы? Луис - это совсем не Фидель!
Перечитывая по несколько раз его многочисленные воспоминания и интервью о собственном детстве, я всякий раз замечал ту самую затаенную обиду, ту слезинку Достоевского, о которой он до конца, открыто, не говорит, но, чувствуется, до сих пор, в свои восемьдесят с лишним, горько переживает. И что он может сказать? Ведь речь о его собственных родителях, об их не слишком благовидных поступках.
Если говорить без обиняков, они его попросту бросили. Отправили в шесть лет, по тем меркам на край земли, в Сантьяго. Помните ту самую учительницу Белен с французскими манерами, что с утра до вечера насиловала пианино? Так вот её сестра Эуфрасия внушила родителям Фиделя, что у мальчика огромные способности, и тому непременно нужно учиться. Да не в сельской школе, а в самом престижном колледже. Как вскоре выяснилось, у Эуфрасии попросту имелся меркантильный интерес: поселив ребенка в своём доме, получать от его родителей минимальный пансион в 120 песо.
Шесть лет счастья. Семьи. Рождественских и пасхальных праздников. Маминых колыбельных. Кукурузы, жареной на углях. Беженцев с Гаити, которые распевали по вечерам возле костров свои протяжные негритянские песни. Апельсиновые рощи. Шелест и сладость сахарного тростника. Всего шесть лет прожил он в этом захолустном раю Бирана. А в тридцать втором детство вдруг кончилось. Кончилось, как выяснилось, навсегда. С тех пор Фидель Кастро бывает в родном доме только на каникулах. Жить в Биран он больше не вернётся никогда. Что значит отдать шестилетнего ребенка на попечение совершенно чужим людям? В совершенно чужой город? Надо ли говорить, как страдало маленькое сердечко, сколько мыслей и вопросов рождала трепетная душа, сколько слез повидала его подушка?
Годы спустя, когда родители давно отойдут в мир иной, его память будет со скрупулезной точностью прощупывать те редкие мгновения, когда в гости приезжал отец, когда мама, заметив чрезвычайную худобу детей, повела его вместе с сестрой Анхелитой в лучшее кафе Сантьяго «Нувиола» и они съели там целый торт, а потом мама купила им пакет манго сорта «толедо» - маленьких, но очень вкусных - и они уплетали их желтую, сочащуюся мякоть. А на следующий день вернулись в Биран. Впрочем, вновь лишь на время.
Кафе «Нувиола». Мякоть манго. Мамино лицо. - вот что хранит его память десятки лет спустя. А сердце - щемит до сих пор.
Он не мог осуждать родителей за их решение. Ни тогда, ни теперь. Все это время он просто искал ответ на один и тот же вопрос: почему они так с ним поступили? Он спрашивает, с некоторым даже укором, сестру Анхелиту о том, почему не писала родителям об их бедственном положении, об их душевных страданиях в Сантьяго? Ведь сестра, в отличие от брата, уже умела писать! Могла сообщить им об этом? Но Анхелита, пожилая его сестра отвечала команданте: мол, письма писала, но их перехватывали опекуны.
Действительно, спросить уже не у кого. Но логика заштатных кубинских латифундистов начала тридцатых годов прошлого века в общих чертах мне всё же понятна. Не стоит забывать, что у дона Анхеля к тому времени уже была большая семья: двое детей от первого брака, да четверо от второго. Скоро появятся на свет ещё трое. Дети в семье Кастро рождались с маленькими перерывами в два, три года. Так что Лиина Рус с двадцать второго по тридцать восьмой год была, что называется «перманентно беременна». Кроме того родители Фиделя сами научились читать и писать, и образования, ни среднего, ни даже начального не имели вовсе. Есть такая черта у людей захолустных, правдами или неправдами сколотившими хоть какой-то капиталец: во что бы то ни стало выучить собственных детей. Сколько бы это ни стоило, обеспечить тем хорошее образование. Думаю, из этого же исходили родители маленького Фиделя, отправляя мальчика в далекий Сантьяго. Ибо их крестьянская практичность неизменно подавляла любые проявления родительских чувств. Хотя, повторюсь, кто же знает, возможно, и их сердца источали неизмеримую тоску, когда скрипучая повозка увозила шестилетнего Фиделя по разбитому Королевскому тракту?
Почти через три года «безделья» по собственному выражению Кастро, его, наконец, определяют в коллегию братьев Ла Саль. Естественно, это был религиозный колледж, принадлежавший братству селезианцев. Здесь Фидель проучился первый, второй и третий классы, после чего перескочил сразу в пятый. Именно в пятом классе и произошла та самая история, в которой в полной мере проявились многие из качеств будущего команданте.
По заведенным в коллегии правилам младших учеников каждый четверг и воскресенье вывозили на морскую прогулку моторным катером «Кадет». Именно здесь, на «Кадете», когда катер пересекал бухту и уже подходил к берегу, вспыхнула драка между Фиделем и Фаворитом. Кастро не называет его имени даже много лет спустя. Упоминает только, что тот был «неплохим парнем», а впоследствии даже «принимал участие в революционной работе», но в ту пору ходил в любимчиках у надзирателя брата Фернандо. Вспыхнувшая на катере драка так и осталась незавершенной. Ребят вовремя разняли. Иначе оба могли бы угодить в машинное отделение. Но жажда реванша осталась у обоих. Тем более, что и дрались они, в целом, на равных. Коллегия Ла Саль находилась в ту пору в верхней части города, за парком Сеспедес. Так что идти туда приходилось по крутой улочке, проходящей кроме того по району «красных фонарей». Местные обитательницы любили подшутить над монахами. То и дело слышались их призывы: «Эй, попик, зайти не хочешь»? Мальчишки всякий раз давились от смеха, глядя как багровеют лица воспитателей. И только Фаворит с Фиделем молчали, ожидая скорой развязки неожиданного конфликта. Буквально через полчаса они сцепились вновь. «Отбивайся»! - крикнул Фидель и ударил ему в челюсть справа. И тут же получил сам. Снова завязалась драка. И снова парней разняли товарищи. Такое бывает в каждой школе. Ничего особенного. То, что случилось позднее, повергло в шок не только учеников коллегии Ла Саль, но и всю её администрацию.
«В тот день уже почти стемнело, - вспоминает Фидель, - наступило время службы в часовне. После кулачного боя с тем парнем я, по благоразумию или из осторожности, словно предвидя, что должно случиться что-то серьезное, захожу в ризницу, чтобы оттуда следить за происходящим у алтаря часовни. И вот стою я там, как вдруг открывается массивная деревянная дверь, через которую можно попасть в ризницу со двора, и надзиратель подзывает меня к себе, поманив пальцем; ну, как тут всё предусмотришь: он даже не придал значения тому, что идёт служба; ведёт меня за собой, заставляет пройти по коридору и, свернув направо, за угол, проходит ещё один пролёт, останавливается возле классных комнат и спрашивает: «Что та у вас произошло с таким-то?» Я было начал: «Дело в том, что…» Я стоял перед ним, и он не дал мне закончить фразу. Ладонью правой руки он изо всей силы ударил меня по лицу. Затем он с такой же силой ударил меня левой рукой справа… Он меня оглушил, в обоих ушах стоял звон. Это было оскорбительно, подло, несправедливо.»
Прошло ещё несколько недель. Брат Фернандо не отступался от Фиделя и при любом, даже самом незначительном проступке бил его по лицу. Уже не больно, но оттого ещё обиднее.
Последний раз брат Фернандо отвесил подзатыльник мальчику, когда ребята вышли из столовой после завтрака. Времени на еду в коллегии отводилось не много и потому каждый из воспитанников старался ухватить с собой что-нибудь вкусненькое: соленую галету, печенье или просто кусок хлеба с маслом. На выходе из столовой вновь суматоха, крики, толчея. И вновь мрачная фигура брата Фернандо. И его обидный шлепок. В то мгновение что-то перевернулось внутри Фиделя. В ярости он сжал куски хлеба с маслом и запустил им в лицо монаха. А затем бросился на него с кулаками. «Я набросился на него, как дикая кошка, - вспоминает Кастро, - кусаясь, колотя ногами и кулаками, на виду у всей школы». Стоит ли говорить, что, несмотря на всяческие уговоры и попытки объясниться с директором коллегии и собственным отцом, который был вскоре вызван на разбирательства, юный бунтарь был отчислен из школы. И это был ещё один урок несправедливости, который преподал ему окружающий мир, и который он усвоит на всю свою долгую жизнь. А ещё запомнит: с любой несправедливостью стоит бороться.
Новый повод для такого сражения не заставил долго ждать. Собственные родители вынесли вердикт: раз не умеешь себя вести, хватит. Впредь - никакой школы. Случись такое каких-нибудь пять, даже три года назад, Фидель с радостью согласился навсегда вернуться в родную глушь Бирана, но теперь будто что-то перегорело у него внутри. Теперь он не мог жить без общества сверстников, без того, чтобы овладевать новыми знаниями, заниматься спортом, добиваться признания. Возвращение в деревню теперь означало добровольный затвор, превращение в сельского паренька, наподобие старшего брата Рамона, который с удовольствием целыми днями работал на тракторе. Нет, такая жизнь была бы ему теперь не выносима. И Фидель заявляет матери, что вновь вернётся в Сантьяго. Если же его не отпустят с миром, он подожжет родительский дом - тот самый деревянный дом, в котором прошло его детство. Сказал, очевидно, настолько серьезно, что ему поверили. Хотя, как он признается в этом много позже, вовсе не собирался ничего поджигать. И, тем не менее, мальчика посадили в автомобиль и по пыльной дороге, в который раз, отправили в Сантьяго-де-Куба. Дело было в 1938 году, накануне выборов в конгресс.
Новая школа, естественно, тоже была религиозной, но на сей раз принадлежала ордену иезуитов и именовалась коллегия Долорес.
Католический орден иезуитов, основанный святым Игнасио Лойолой, исповедовал полувоенную дисциплину, беспрекословное подчинение младших страшим, строгие нравственные правила. Именно эти человеческие качества помогу команданте и во время боевых действий в Сьерра-Маэстре, высадки наемников на Плайа Хирон и многолетнего противостояния с североамериканским Молохом. Ведь и сам основатель ордена святой Игнасио Лойола был военным, а потом и духовным генералом ордена. Гимн иезуитов - торжественный и величественный повествовал о извечном сражении ангелов с демонами: «Легионы Люцифера выступили в поход, и их черные штандарты затмили солнце. Орден Иисуса рвётся в бой. В бой! Толпа из преисподней да не охладит твоего пыла, да озарит твое чело мужество Игнатия».
Школа была платной и предназначалась для детей из высших слоев кубинской аристократии и буржуазии, к которым принадлежал и сам Фидель Кастро. Ведь в то время его отец уже владел в провинции Ориенте, по меньшей мере, 10 тысячами гектарами земли. Но самое главное заключалось в том, что даже атмосфера новой школы, её монахи - преподаватели, её подход к детям, её, что называется, просветительский дух выковали характер будущего команданте.
Его воспоминания об иезуитском колледже Долорес проникнуты самыми светлыми чувствами. «Они умеют формировать характер мальчишек, - говорит Фидель, - Если ты склонен к рискованным и трудно осуществимым поступкам, они, видя в этом проявление предприимчивости и упорства. Они не подрезают крылья птенцам. В школах, где я учился, я имел дело с испанцами, сочетавшими традиции иезуитов - их боевой дух, военную дисциплину - с испанским характером. Испанский иезуит умеет внушить небывалое чувство личного достоинства, чести, умеет ценить в человеке характер, прямоту, храбрость, способность переносить лишения. Эти качества они умеют доводить до совершенства».
Храбрость, прямота честь - ни эти ли достоинства до сих пор отличают Фиделя Кастро от большинства мировых лидеров современности, чьи не политические, но именно человеческие качества настолько мелки, приземлены, посредственны, что история поглощает их имена и бесцветные фигурки почти без остатка, оставляя в лучшем случае после себя короткую строчку петитом в учебнике истории. Кто вспомнит через двадцать лет Тони Блэра или испанского премьера Сапатеро, или нынешнего президента России? Их удел - река забвения.
О Кастро будут писать книги и через столетия. Как и о Сталине. Как о Мао или Кеннеди. Теперь политических фигур такого ранга, похоже, и вовсе не встретишь в мировой политике. Фидель - последний.
Вряд ли уместно считать, что всё дело во влиянии монашествующих братьев коллегии Долороес. Ведь ни один из одноклассников Фиделя не достиг его уровня влияния и политической карьеры. И даже священниками стали единицы. Но все же именно иезуиты сыграли роль того самого катализатора, того химического элемента, без которого никогда не случилось бы плавки характера, которую мы нынче называем харизмой Фиделя Кастро.
Эти монахи были самоотверженными людьми, исповедовавшими принципы не стяжательства и полной душевной самоотдачи собственным ученикам. Но вот что любопытно: в политике почти все придерживались правых, реакционных взглядов. В родной им Испании вовсю полыхала гражданская война, и учителя коллегии Долорес однозначно стояли на стороне диктатора Франко. Впрочем, и сам Фидель в ту пору ещё не был убежденным левым. Однако со вниманием слушал своих друзей молодых священников Амандо и Сегундо Льоренте, один из которых был миссионером на Аляске, а второй успел побывать санитаром на гражданской войне в Испании и поведал Фиделю свои самые тяжелые воспоминания, о том, как ему приходилось освидетельствовать расстрелянных республиканцев, перед тем, как их закапывали в котлован. Отец Амандо освидетельствовал несколько тысяч трупов. Кем бы ты ни был: правым или левым, застывшие взгляды тысяч убитых заслоняли собой любую политику.
Левые взгляды окажут своё воздействие на Кастро уже в Гаване, куда он, окончательно оторвавшись от семьи, уедет для учебы в иезуитском Вифлеемском университете. Тоже элитарном, вновь - для избранных. В то время элитные колледжи по всему миру пропитаны духом свободы, равенства и братства. Именно здесь он впервые столкнется с марксизмом, прочтет ранние работы Ленина, вступит в революционный кружок, а затем и в Ортодоксальную партию, начнет издавать подпольную газету. В двадцать семь лет примет участие в неудачной попытке государственного переворота, предприняв вооруженный захват военных казарм «Монкада». Переживет тюрьму и ссылку. А через шесть лет, в возрасте Христа, встанет во главе кубинской революции. Кадры январской кинохроники пятьдесят девятого и по сей день волнуют кровь. Харкающие выхлопами солярки американские танки «шерман» входят в Гавану. На броне не люди - легенды. Фидель, Рауль, Че, Камило, Альмейда. Бородатые, поскольку по-мальчишески поклялись не бриться до самой победы, отчего сами себя называли «барбудос», с автоматическими винтовками made in U.S.A., полные восторга. И восторг этот сродни тому, должно быть, что испытывали апостолы, входящие под восторженные возгласы толпы в город Иерушалайм.
Этой революцией в считанные дни восхитился весь мир. И продолжает восхищаться поныне. Её молодостью. Чистотой помыслов. Отвагой. Бунтарским духом. Последовательностью шагов. Она стала вызовом обществу потребления, массовой культуры и капиталистического рабства. Плевком в морду буржуазной, двойной морали. Ударом под дых генерации стареющих отцов, развязавших на своем веку целых две мировых войны. Кубинская революция всколыхнула энергетикой цунами целые поколения молодых интеллектуалов от Киото до Сан-Франциско, возвела баррикады в Париже, дрожью антивоенных демонстраций прокатилась по телу Штатов. И до сих пор я чувствую пульс её горячего сердца в электронных посланиях команданте Маркоса к своим братьям - антиглобалистам; в пересохших глотках горняков на шахте Распадской; в энергетике противотанковой мины, подрывающей оккупационную колонну на подступах к Кабулу; в крови студентов, распятых на улицах Афин и в крови «цветных», поджигающих автомобили парижского плебса; в слезах цыган, изгнанных из Европы и в сокрушающей мощи иранского ядерного реактора. Пульс кубинской революции - везде, где царит несправедливость, подкуп, ложь и обман. Где власть держится исключительно на банкнотах избранных олигархов и резиновых «демократизаторах» полиции, а понятие «гражданских свобод» - лишь расхожий термин придворных публицистов.
Кубинская революция, как и любая революция в мире, не делалась в лайковых перчатках. Она тоже пахла человеческой кровью, истекала слезами и пылала гневом. Новая власть не слишком церемонилась с частной собственностью, правами человека и философией потребления. Но и никого не держал. Все, кто ассоциировал личное счастье с жевательной резинкой, джинсами Levi’s, и возможностью жить в Майами, могли уехать, попросту не жить у себя на родине. В результате тысячи людей свалили в Соединенные Штаты. Спасались от режима Кастро на надувных камерах, рыбацких плоскодонках, самодельных плотах. В Гаване восьмидесятых я сам ходил по заброшенным дворцам сахарных магнатов, чьи владельцы покинули Кубу вскоре после победы повстанцев. Они думали, что скоро вернуться домой. Да так и умерли в эмиграции. А в заброшенных дворцах жили их дети. Или дальние родственники. Фидель не тронул недвижимость миллионеров, если в ней кто-то ещё проживал. Национализировали преимущественно средства производства, плантации, фабрики и заводы.
Ещё одна специфика революции «барбудос» заключалась в её отношении к церкви. Сухая статистика подтверждает, что в ходе революционных событий, а также на всем протяжении истории социалистического государства на Кубе, здесь не был расстрелян ни один священник и лишь единицы репрессированы - и те, не из-за своих убеждений, а по причине пособничества контрреволюции. Та же статистика свидетельствует о том, что за все эти годы на Кубе не был закрыт ни один храм. Более того, среди повстанцев Кастро числился даже католический священник, легендарный майор Гильермо Сардиньяс. По собственной воле он примкнул к партизанам, чтобы читать проповеди крестьянам Сьерра Маэстра и крестить их детей. Надо сказать, что во многих случаях крёстным отцом приходилось становиться самому Фиделю. Он и нательный крест проносил всю войну.
«С точки зрения строго политической, - скажет он много лет спустя, - я считаю даже, что можно быть марксистом, не переставая быть христианином, и работать вместе с коммунистом - марксистом ради преобразования мира».
Собственно, понимание этой простой формулы и стало основой дальнейших мировоззренческих взглядов команданте. Вспоминая и вновь вчитываясь в строки Святого Писания, он всякий раз находил в них много общего с тем, что проповедовал марксизм в идеалистическом его понимании, во что верил ленинизм в чистом его виде. Проще говоря, Кастро попросту исключил антиклерикализм Маркса и богоборчество большевиков из своей революционной программы. Более того, он попытался соединить коммунизм с христианством.
«Христос, - объяснит он в одном из своих интервью с бразильским священником, - не выбрал богатых для проповеди своего учения, он выбрал двенадцать бедных и невежественных тружеников…Христос умножил рыбы и хлеба, чтобы накормить народ. А это как раз то, что мы хотим сделать революцией и социализмом, - это умножить школы, учителей, больницы; умножить фабрики, рабочие места, обработанные поля… Также и многие отрывки из проповедей Христа, таких как Нагорная проповедь, думаю, нельзя истолковывать иначе, чем… в пользу бедняков. Когда Христос сказал: «Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся»; «Блаженны плачущие, ибо они утешатся»; «Блаженны нищие духом, ибо они наследуют Царствие Небесное», - ясно, что Христос не предлагал Царствие Небесное богачам, он обещал его беднякам… Я считаю, что под Нагорной проповедью мог бы подписаться Карл Маркс».
Консервативные марксисты назовут это идеологической проституцией. Клерикалы - игрой в мессианство. Неолибералы - коммунистическим маразмом. И никто из них не подумает о том, что детальный и скрупулезный анализ христианско-коммунистической философии Кастро, рожденной в иезуитских коллегиях Сантьяго-де-Куба, выкованной в горах Сьерра Маэстра, приносит поистине фантастические результаты в этой маленькой стране под брюхом Соединенных Штатов Америки. Что эта философия, действительно действует, множится и распространяется по всему континенту.
Предполагаю, что Фидель вряд ли вникал досконально в существо Пастырских конституций Второго Ватиканского собора, а в дальнейшем - энциклик прогрессивного Папы Павла VI. Однако, если бы он внимательно вчитался в существо их основных положений, то пришел в восторг от того, что высшие иерархи католической церкви всего-то через пять лет после свершения кубинской революции по существу ставят те же самые вопросы, которые ставил перед собою и он сам. О равенстве людей. О частной собственности. О справедливости. Национализации капитала. О греховной сущности эксплуатации. И даже возможности насильственной борьбы с олигархами. «Теология освобождения», как станут вскоре называть эту теорию в церковных кругах, быстро освоит пространство именно тех государств, чьи национальные интересы находились под жестким контролем янки. И в первую очередь в Латинской Америке.
Именно здесь священники становились революционерами. А революционеры - святыми. Классический пример - Че Гевара, чьими фотографиями украшены алтари боливийских церквей, чья вселенская слава превосходит славу большинства подвижников церкви и сравнима разве что с апостольской. Но были и другие. Такие, как колумбийский священник Камило Торрес, павший в неравном бою с наемниками. Или чилийский епископ монсеньор Ларраин, который раздал епархиальные земли крестьянам. Или священник Эрнесто Карденаль - вошедший в революционное правительство Никарагуа. Или Оскар Ромеро - архиепископ Сан-Сальвадора. Многие из них будут казнены, и, по словам Кастро, станут первыми мучениками, погибшими за идею «теологии освобождения».
Впоследствии эти идеи настолько овладеют континентом, что приведут к власти новых христиан социалистов, таких как президент Венесуэлы Уго Чавес или колумбийский лидер Эво Моралес.
Оба родились в конце пятидесятых. Оба выросли на примере команданте Кастро и кубинской революции. Оба чтут его за миссию.
Нового миссию. Новой церкви Освобождения.
«Пусть не предаются иллюзиям наши враги, - говорит теперь старец Кастро, - я завтра умру, а моё влияние может вырасти. Как-то раз я сказал, что в тот день, когда я умру, никто этому не поверит. Я мог бы быть, как доблестный Сид - он уже умер, а его везли на коне и одерживали победы»
· Fidelidad (исп.) - верность.
·· Католический аналог православной молитвы Богородице: «Богородице, дево, радуйся…»