Утром, когда я только проснулась, в сознании промелькнуло: «Сегодня шестое июня, день рождения Пушкина». Приятно утром понежиться несколько минут, сразу вставать не хочется, лежишь и наслаждаешься покоем, истомой, конечно, если ничто не болит и не тревожит. В такие моменты напоминаешь сам себе кота. Вот уж кто мастер лежанья, валянья, потягиванья! С котом никто не сравнится в искусстве красиво развалиться на любой лежанке и отдаться ничегонеделанью со всей страстью.
Пути наших мыслей порой неисповедимы, вот и тут непонятно как в голове моей появилась фраза «Пушкин и коты», нет, лучше переставить: «Коты и Пушкин». Это всё во время утреннего долёживанья. Тут же память стала перебирать свои сокровища, и вспомнилось: «Милей кошурка сердцу дев» и ещё «кот учёный». И всё. М-м, неужели всё? Конечно, в разговорной речи, в обычном общении человек наверняка упоминает то, что для него важно, что составляет часть его жизни. Но в художественных произведениях?..
И вообще, насколько коты были важны для Александра Сергеевича? Это сейчас многие сходят с ума по котикам, я тоже, надо сказать, большая поклонница хвостатых, усатых и мягколапых. Надо проверить, встречаются ли упоминания котов и кошек в пушкинских текстах...
Первая половина дня прошла в домашних заботах, так что удалось сесть за компьютер только вечером. Хорошо, что есть электронные библиотеки и функция поиска в текстовом редакторе. Всего несколько часов (потому что постоянно начинала читать фрагменты романов, повестей, стихотворений, отвлекалась от основной задачи), и небольшая котоподборка готова.
Что-то я просто забыла, на что-то раньше не обращала внимания, как, например, на сравнение девушки с котёнком в стихотворении Пушкина «Будрыс и его сыновья». Отправляя трёх сыновей в военный поход, старый Будрыс советует первому поехать в Новгород, чтобы поживиться у русских добычей, второму сыну — воевать с прусаками, а третьему — отправиться в Польшу за невестой:
Нет на свете царицы краше польской девицы.
Весела — что котёнок у печки —
И как роза румяна, а бела, что сметана;
Очи светятся будто две свечки!
Был я, дети, моложе, в Польшу съездил я тоже
И оттуда привёз себе жёнку;
Вот и век доживаю, а всегда вспоминаю
Про неё, как гляжу в ту сторонку.
Как вы думаете, куда поехали все сыновья?..
Теперь про кошурку. Фразу-то я помнила, а контекст забыла. А это про гаданья. Пушкин не раз отмечает русскость Татьяны Лариной, и возникает образ кота:
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Её тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Жеманный кот, на печке сидя,
Мурлыча, лапкой рыльце мыл:
То несомненный знак ей был,
Что едут гости.
Коты в мифах славян занимали важное место. В восточнославянском цикле сказок использовался мотив превращения героя в кота. Иван-Крестьянский сын становился Иваном-Кошкиным сыном. В некоторых сказках братом Ивана-царевича был Кот Котович. Этот мотив оборотничества, превращения человека в кота и наоборот говорит о некой неуловимости границ между кошачьим и человечьим, о близости людей и кошек.
В энциклопедии «Мифы народов мира» в статье «Кот» написано, в частности, следующее: «Оппозиция змееборца и змея в трансформированном виде (через оппозицию „кошки-мышки”) широко представлена в ритуалах и их вырожденных формах — детских играх».
Кот в мифах может быть как змееборцем, так и противником героя, побеждающего чудовищ, вот почему его образ амбивалентен, неопределёнен, зыбок: то он кот учёный, подобно Прометею обучающий людей добывать огонь, то кот Баюн, побивающий весь люд и напускающий неодолимый сон, то награда герою за службу, то помощник нечистой силы.
Это мы ещё не обратились к другим мифологическим традициям, к древнеегипетским например, где кот выступает ипостасью бога солнца Ра и восхваляется так: «Ты — великий кот, мститель богов». Каждую ночь Ра в образе рыжего кота побеждает змея Апопа, пытающегося проглотить солнце.
Вообще кошачьих образов в мировой литературе много, сразу всплывают имена Гофмана и Булгакова... Простите, отвлеклась.
У Пушкина (выше цитировался «Евгений Онегин») кот назван жеманным, интересный эпитет, его же использовали в отношении людей, никак не котов. «Жеманный» значит «манерный». Видимо, природная кошачья пластика чем-то напоминала Пушкину манерность и кокетство светских дам, изящные движения мурлык — поведение томных красавиц. В этом Александр Сергеевич знал толк!
Мне нравится слово «рыльце», которое использовал поэт. В самом деле, что у котов там, где у нас лицо? Морда — слишком грубо, мордочка — уже лучше, рыло — совсем по-свински, рыльце — вполне подходит, кажется шутливым и необидным.
Да, что же кошурка? Я никак до неё не доберусь.
Татьяна любопытным взором
На воск потопленный глядит:
Он чудно вылитым узором
Ей что-то чудное гласит;
Из блюда, полного водою,
Выходят кольцы чередою;
И вынулось колечко ей
Под песенку старинных дней:
"Там мужички-то все богаты,
Гребут лопатой серебро;
Кому поем, тому добро
И слава!" Но сулит утраты
Сей песни жалостный напев;
Милей кошурка сердцу дев.
А в комментариях самого Пушкина есть такая запись:
Зовёт кот кошурку
В печурку спать.
Предвещание свадьбы; первая песня предрекает смерть.
Вот оно что. Значит, песня про кошурку, которую кот зовёт спать, предвещает свадьбу. Понятно, почему кошурка милей сердцу дев, чем другие песни. А я-то думала, Пушкин имел в виду, что девушки любят гладить кошурку... Ну, теперь-то уже не забуду.
Образ кота нашёлся и в стихотворении «Гусар», где герой рассказывает своему собеседнику о том времени, когда его полк стоял около Днепра. Хозяйка дома, где квартировал гусар, была «красоткой чернобривой», пригожей и доброй, но оказалась... ведьмой. Однажды ночью герой приметил, что Марусинька встала, разделась донага, взяла с полки скляночку, три раза хлебнула из неё и на венике взвилась в трубу...
Кума-то, видно, басурманка!
Постой, голубушка моя!...
И с печки слез — и вижу: склянка.
Понюхал: кисло! что за дрянь!
Плеснул я на пол: что за чудо?
Прыгнýл ухват, за ним лохань,
И оба в печь. Я вижу: худо!
Гляжу: под лавкой дремлет кот;
И на него я брызнул склянкой -
Как фыркнет он! я: брысь!... И вот
И он туда же за лоханкой.
Гусар был не робкого десятка и испробовал зелье на себе, оказался на шабаше нечистой силы и был отправлен Марусей обратно в хату, чтобы его не съели. Вот такие страсти. Это всё влияние романтизма с его интересом к фольклору, мистике, всему таинственному, непостижимому, волнующему. А кот просто попался под руку, так как был непременным обитателем каждого дома, ловил мышей и делал жилище уютным.
Пока искала котов и кошек у Пушкина, наткнулась на его нравоучительные четверостишия 1826-го года, которых раньше вроде бы не встречала. Среди них есть одно под названием «Сила и слабость»:
Орёл бьёт сокола, а сокол бьёт гусей;
Страшатся щуки крокодила;
От тигра гибнет волк, а кошка ест мышей.
Всегда имеет верх над слабостию сила.
Это прямо иллюстрация оппозиции «кошки-мышки» (змееборец-змей), о которой написано в «Мифах народов мира», типичный образ борьбы двух противоположных начал. Кот (кошка) становится мифологемой, обобщённым знаком идеи, то есть символом. Символом чего? Победителя в данном случае, силы, мощи.
В романе «Евгений Онегин» встретился ещё один кот, точнее, полукот. Помните сон Татьяны?
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щёлку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
Интересно, что именно было взято от журавля, а что — от кота? Возможны варианты: 1) кошачий верх — журавлиный низ, то есть усатое рыльце кота, ушки, шерсть и долговязые журавлиные ноги с птичьим же хвостом; 2) журавлиный верх — кошачий низ, то бишь голова журавля и, может быть, крылья, а потом кошачьи лапы и кошачий же хвост. Своеобразные портреты, правда? Но почему именно полужуравль и полукот? Наверное, повлияли русские сказки, где и журавль есть, и котишка, Котофей Иванович, Кот Котович. В общем, пища для размышлений.
В посвящении к поэме «Руслан и Людмила» есть всем известный кот учёный:
Для вас, души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времён минувших небылицы,
В часы досугов золотых,
Под шёпот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть украдкой,
На песни грешные мои.
У лукоморья дуб зелёный;
Златая цепь на дубе том:
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом;
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса: там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит;
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несёт богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идёт, бредёт сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русской дух... там Русью пахнет!
И там я был, и мёд я пил;
У моря видел дуб зелёный;
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил.
Одну я помню: сказку эту
Поведаю теперь я свету...
Получается, что история, положенная в основу произведения, рассказана Пушкину учёным котом. Спасибо тебе, котик, за вдохновение, подаренное поэту!
В поэме есть ещё одно упоминание о кошачьих:
Княжны искатель недостойный,
Охоту к славе потеряв,
Никем не знаемый, Фарлаф
В пустыне дальней и спокойной
Скрывался и Наины ждал.
И час торжественный настал.
К нему волшебница явилась,
Вещая: "Знаешь ли меня?
Ступай за мной; седлай коня!"
И ведьма кошкой обратилась;
Осёдлан конь, она пустилась;
Тропами мрачными дубрав
За нею следует Фарлаф.
Это нам уже известно: мифологический мотив оборотничества, превращение человека в кота и наоборот.
Давно не перечитывала я поэму «Граф Нулин», а там тоже есть образ кота. Когда граф, гостящий в доме обаятельной помещицы, не может уснуть, то представляет себе её прелести: красноречивый взор, полный стан, приятный голос, кончик ножки нежной, румянец деревенский... И вот герой решается, накидывает халат и идёт тихонько в её спальню:
Так иногда лукавый кот,
Жеманный баловень служанки,
За мышью крáдется с лежанки:
Украдкой, медленно идёт,
Полузажмурясь подступает,
Свернётся в ком, хвостом играет,
Разинет когти хитрых лап
И вдруг бедняжку цап-царап.
Второй раз встречается эпитет «жеманный», который становится устойчивым знаком кота. Да ещё «лукавый». Это слово ассоциируется и с хитроумием-плутовством, и с кознями нечистой силы, недаром «лукавый» — это один из синонимов чёрта (лукавый попутал). Вот кто живёт рядом с нами — обитатель обоих миров!
О великий кот! Слушаю и повинуюсь!
А в поэме «Тазит», о существовании которой я благополучно забыла, есть другой кошачий образ, но тоже связанный с двоемирием. Горец Гасуб ждёт от сына, чтобы тот, следуя закону кровной мести, принёс ему голову убийцы брата, однако юноша не может убить врага, особенно если он один, изранен, безоружен, и тогда отец в гневе кричит:
"Поди ты прочь — ты мне не сын,
Ты не чеченец — ты старуха,
Ты трус, ты раб, ты армянин!
Будь проклят мной! поди — чтоб слуха
Никто о робком не имел,
Чтоб вечно ждал ты грозной встречи,
Чтоб мёртвый брат тебе на плечи
Окровавленной кошкой сел
И к бездне гнал тебя нещадно,
Чтоб ты, как раненый олень,
Бежал, тоскуя безотрадно,
Чтоб дети русских деревень
Тебя верёвкою поймали
И как волчонка затерзали,
Чтоб ты... Беги... беги скорей,
Не оскверняй моих очей!"
Интересная зарисовка нравов. Окровавлéнная кошка здесь становится символом какого-то иномирного, потустороннего возмездия за отступление от обычаев предков. Что-то вроде эриний, богинь мести, у древних греков.
В поэме «Домик в Коломне» тоже есть коты. Если старушка мать ночью спокойно спит, то дочка мечтает:
Бывало, мать давным-давно храпела,
А дочка — на луну ещё смотрела
И слушала мяуканье котов
По чердакам, свиданий знак нескромный,
Да стражи дальний крик, да бой часов —
И только. Ночь над мирною Коломной
Тиха отменно. Редко из домов
Мелькнут две тени. Сердце девы томной
Ей слышать было можно, как оно
В упругое толкалось полотно.
Мяуканье котов здесь становится символом свиданья, счастливой любви, которой, естественно, и посвящены девичьи думы.
В поэме ещё раз появляется котик, что говорит о внимании Пушкина к мурлыкам:
Но горе вдруг их посетило дом:
Стряпуха, возвратясь из бани жаркой,
Слегла. Напрасно чаем и вином,
И уксусом, и мятною припаркой
Её лечили. В ночь пред Рождеством
Она скончалась. С бедною кухаркой
Они простились. В тот же день пришли
За ней и гроб на Охту отвезли.
Об ней жалели в доме, всех же боле
Кот Васька.
Или это детские наблюдения за жизнью котов, особенно привязанных к кухне и кухаркам, или более поздние, например в Михайловском, когда во время ссылки собеседницей Пушкина была одна Арина Родионовна, а тишину нарушали стукоток спиц, на которых вязала няня, да мурлыканье кота.
Совершенно забыта мной оказалась и поэма «Монах», герой которой, отшельник,
Имел кота, имел псалтирь и чётки,
Клобук, стихарь да штоф зелёной водки.
И всё было благополучно, пока не решил дьявол погубить душу монаха. Стала тому являться белая нижняя юбка... Смутились все мысли, благочестие пропало, молитвы не шли на ум:
А наш Монах, увы, лишён покоя.
Уж он не спит, не гладит он кота,
Не помнит он церковного налоя,
Со всех сторон Панкратию беда.
Что из этого следует? Люди, гладьте котов! Котики — вот наше спасение от козней лукавого! Именно котики приносят нам душевный покой, чистоту помыслов, отдохновение душе. Аминь!
«Сказку о попе и о работнике его Балде» я помнила, даже могла немножко процитировать, но про кота забыла. А он там есть — в таком выразительном средстве, как сравнение. Помните, как поп посылает Балду взыскать оброк с чертей? Это же известный сказочный (мифологический) мотив невыполнимого задания. Вспомните Геракла, желая погубить которого царь Эврисфей посылает справиться с немейским львом, лернейской гидрой, стимфалийскими птицами и так далее по списку, а тот справляется, совершает все свои двенадцать подвигов.
Вот и наш Геракл, то есть Балда, идёт к морю и приступает к своему подвигу:
Балда, с попом понапрасну не споря,
Пошёл, сел у берега моря;
Там он стал верёвку крутить
Да конец её в море мочить.
Вот из моря вылез старый Бес:
"Зачем ты, Балда, к нам залез?"
— Да вот верёвкой хочу море морщить,
Да вас, проклятое племя, корчить. —
Беса старого взяла тут унылость.
"Скажи, за что такая немилость?"
— Как за что? Вы не плотите оброка,
Не помните положенного срока;
Вот ужо будет вам потеха,
Вам, собакам, великая помеха. —
"Балдушка, погоди ты морщить море,
Оброк сполна ты получишь вскоре.
Погоди, вышлю к тебе внука".
Балда мыслит: "Этого провести не штука!"
Вынырнул подосланный бесёнок,
Замяукал он, как голодный котёнок:
"Здравствуй, Балда мужичок;
Какой тебе надобен оброк?
Об оброке век мы не слыхали,
Не было чертям такой печали...".
Хе-хе. Так вам, черти, и надо. С кем вздумали связаться? С русским мужиком? Да у него ума палата и золотые руки. Вот и мяукайте, как голодные котята, а оброк отдавать придётся.
Крики голодных котят-котов-кошек на меня действуют, как крик человеческих младенцев, — сразу бьют в сердце, и хочется что-то немедленно сделать: накормить, напоить, спать уложить, спинку почесать, сказку рассказать, песенку спеть, чтобы только не слышать душераздирающих звуков.
Котячий образ возник и в повести «Станционный смотритель», когда рассказчик в последний раз проезжает местечко ***. Он узнаёт о смерти старого смотрителя.
"Отчего ж он умер?" — спросил я пивоварову жену. "Спился, батюшка", — отвечала она. "А где его похоронили?" — "За околицей, подле покойной хозяйки его". — "Нельзя ли довести меня до его могилы?" — "Почему же нельзя. Эй, Ванька! полно тебе с кошкою возиться. Проводи-ка барина на кладбище да укажи ему смотрителеву могилу".
При сих словах оборванный мальчик, рыжий и кривой, выбежал ко мне и тотчас повёл меня за околицу.
Что такого связанного с котами можно узнать из этого фрагмента? Ничего особенного, кроме того, что кошки заменяли деревенским ребятам игрушки, которых у них не было, за исключением, может быть, маленьких деревянных лошадок, вырезанных отцом. Такое было сплошь и рядом, и не только двести лет назад. Лет пятьдесят назад у меня, городской девочки, тоже почти не было игрушек, зато были котятки, которых я пеленала, как своих детишек. С тех самых пор люблю котов, люблю и обожаю.
Неожиданно коты встретились и в повести «Барышня-крестьянка». Соседи-помещики Берестов и Муромский недолюбливают друг друга, а их дети, как и полагается в романтизированном произведении, влюбляются. Их встрече предшествует желание Лизы Муромской увидеть Алексея Берестова, недавно приехавшего к отцу. Лизе неловко, она советуется со служанкой Настей:
— Да нет, нехорошо. Он может подумать, что я за ним гоняюсь. К тому же отцы наши в ссоре, так и мне всё же нельзя будет с ним познакомиться... Ах, Настя! Знаешь ли что? Наряжусь я крестьянкою!
— И в самом деле; наденьте толстую рубашку, сарафан, да и ступайте смело в Тугилово; ручаюсь вам, что Берестов уж вас не прозевает.
— А по-здешнему я говорить умею прекрасно. Ах, Настя, милая Настя! Какая славная выдумка! — И Лиза легла спать с намерением непременно исполнить весёлое свое предположение.
Как Лиза готовится к новой для себя роли крестьянки?
На другой же день приступила она к исполнению своего плана, послала купить на базаре толстого полотна, синей китайки и медных пуговок, с помощью Насти скроила себе рубашку и сарафан, засадила за шитьё всю девичью, и к вечеру всё было готово. Лиза примерила обнову и призналась пред зеркалом, что никогда ещё так мила самой себе не казалась. Она повторила свою роль, на ходу низко кланялась и несколько раз потом качала головою, наподобие глиняных котов, говорила на крестьянском наречии, смеялась, закрываясь рукавом, и заслужила полное одобрение Насти.
Тут коты не живые, а игрушечные, глиняные. Вот, значит, чем украшали свой дом русские помещики — котами! Им было мало тёплых пушистых котофеек, они ещё их, подобных китайским болванчикам, на комод ставили для красоты и уюта.
Добралась я и до романа «Дубровский». Там отношение к котам становится лакмусовой бумажкой персонажа: добродетелен он, нравственен или нет. И что же получается? Вельможа Кирила Петрович развлекается, устраивая в своём имении «гладиаторские бои», взяв у римлян всё худшее и даже это опошлив:
На дворе у Кирила Петровича воспитывались обыкновенно несколько медвежат и составляли одну из главных забав покровского помещика. В первой своей молодости медвежата приводимы были ежедневно в гостиную, где Кирила Петрович по целым часам возился с ними, стравливая их с кошками и щенятами. Возмужав, они бывали посажены на цепь, в ожидании настоящей травли.
А кузнец Архип, крепостной крестьянин Дубровского-старшего, спасает кошку во время пожара, рискуя своей жизнью:
В сию минуту новое явление привлекло его внимание; кошка бегала по кровле пылающего сарая, недоумевая, куда спрыгнуть, — со всех сторон окружало её пламя. Бедное животное жалким мяуканием призывало на помощь. Мальчишки помирали со смеху, смотря на её отчаяние. "Чему смеётеся, бесенята, — сказал им сердито кузнец. — Бога вы не боитесь: божия тварь погибает, а вы сдуру радуетесь", — и, поставя лестницу на загоревшуюся кровлю, он полез за кошкою. Она поняла его намерение и с видом торопливой благодарности уцепилась за его рукав. Полуобгорелый кузнец с своей добычей полез вниз. "Ну, ребята, прощайте, — сказал он смущённой дворне, — мне здесь делать нечего. Счастливо, не поминайте меня лихом".
Противоречивый образ. С одной стороны, именно Архип не отпер дверей дома, чем обрёк судейских чиновников на смерть. С другой стороны, спас кошку. Выходит, в его понимании люди, погубившие старого хозяина и выгнавшие из дома молодого барина, не заслуживают пощады, как позабывшие о Боге и Его заповедях, а животное невинно, ибо не совершает злодейств, а потому она, кошка, есть Божия тварь (сотворённое создание) и заслуживает милосердия.
Больше котов у Пушкина я не нашла. Может быть, плохо искала. Да, остались ещё многочисленные письма, критические и публицистические статьи, принадлежащие перу Александра Сергеевича. Но и круг его художественных произведений уже включил в себя целый ряд кошачьих образов, таких узнаваемых и в чём-то новых.