Ника Железникова родилась в 2000 году в Москве, с 2018 года — студентка Литературного института имени Горького (семинар М. М. Попова).
В ТВОЕМ АДУ ВЕСНА
УПОМЯНУТЫЙ, ВОСКРЕСНИ
посв<ещается> б<орису> п<оплавскому>
в твоем аду весна, и почки звезд цветут
сиреневыми синими цветками,
но что останется от их цветенья тут,
когда их выпьет долгими глотками,
подергивая острым кадыком,
в венке из воска сонный ангел ада,
задумчиво грустящий ни по ком,
скользящий по небу неопалимым взглядом.
он видит сны о розовых руках,
себе в кадык как в яблоко вгрызаясь,
и кашляет собой на облака,
и звездную откашливает завязь.
как облачные белые быки,
боками трутся дирижабли в небе,
и спины их покато высоки —
хребтов качается белесый пенный гребень,
впиваясь зубьями неровных позвонков
европе в пах, и пахнет сладким потом.
в ее мозгу стрекочащих звонков
распахнуты скелетные ворота.
какие через них исходят сны,
каких видений боль грызет и гложет
все тело от десницы до десны,
и ложен ангел в них или не ложен?..
европе снится ангел, и во сне
европа снится ангелу, и это
мой звездный ад, утопленный в весне
и всплывший красным месяцем из лета.
стоящий на кочующих быках,
мой ад глядит вокруг через ресницы,
ища того, кто приторно пропах
безверьем сна и больше не приснится,
но перед ним лишь вечные моря
и краткий дождь — как счастья выстрел краткий.
так под морями давят якоря
китов, игравших с кораблями в прятки.
так сходятся расхожие мосты
подобно линиям багровых сухожилий,
где в оболочку розовой кисты
уперлись нити кровеносных лилий.
а смерть в цветах наш караулит сад,
в котором вместо яблок на деревьях
бумажные фонарики висят,
и в них сгорают древние деревни,
дымясь и кашляя, как сонный ангел мой.
пусть он не рядом, дай ему напиться
растаявшей трепещущей зимой
в камелиях и кочевыми птицами.
и если вспомнить значит воскресить,
то мною упомянутый, воскресни,
и в его облике приди зимы испить
и приведи за руку свои песни.
увидят бледные рогатые стада,
как ад пастуший с адом королевским
сливаются, и замолчат тогда.
натянутся столетия на лески,
но не найдут спасенья в языке
и поцелуются, как всякие немые —
руки прикосновением к руке,
и пропадут, но то будем не мы, и
засохнет ханаанская лоза,
и омертвеют кисти винограда,
но напоследок дай моему аду
твоему аду посмотреть в глаза,
а большего, наверно, и не надо.
ЗАКЛИЧКА
забудь об этом, забудь об этом, забудь об этом.
волнений быстрых и в буреломе гниющих веток
есть вещи выше, и они дышат, они воспеты
тобой должны быть, забудь о прочем, забудь о прочем.
ты мачта боли, тобой распорют безбрежность ночи,
ты парус неги, нагая вега, и кто-то хочет
сыграть на струнах, дудит в раструбы ростков цветочных,
а дека неба и дека моря глядят друг в дружку,
и между ними волна блуждает дрожащей дужкой,
и льется песня в цветах и пенистых завитушках,
и ты кораблик — от дна до флага — и ты макушкой
своею чувствуешь, как тебя накрывает влага...
она влагается в твою сущность — от дна до флага —
вот от кораблика остается одна бумага,
и лира гаснет, вдруг став безгласной, смолкают злаки,
сжимая губы, не дуют в трубы рдяные маки,
и утихает ростков гречишных глухая дудка.
а в тишине едва слышно звякает незабудка.
ОНА
она слетит, и рябью пробежит
дробящей, дребезжащей, подреберной,
и этой дрожью воздух обнажит,
и кашель будет в лилию обернут
и в ней изжит.
меняют перья вьюжные вьюрки,
и хныкает, и всхлипывает выпью
реки излучина в излучине руки.
я пью ее, но вряд ли ее выпью
к концу строки.
а дым над ней все тоньше и бледней,
но я не знаю, кто она, и все же
я в ней истлела, и плывет над ней
ладь — я — задымленная, шаркая по коже,
сквозь накипь дней.
мой йезекиль, навек меня покинь.
она уже во все четыре глотки
произнесла последнее аминь,
так пусть себе на днище дымной лодки
цветет полынь.
У РЕКИ
Кукушкины слезки
прижали доски
пристани,
смоченные испариной.
Смотрю пристально.
Глаз моих темных проталины
так глубоки.
Рукопожатие → спаренность → спаривание → гниль.
Глаз твоих темных ил —
синь
дна нерасторопной реки,
нерастопоренной льдистой реки.
Ссутуливши закорючки вербных хребтов,
раскрываются сморщенные цветки
плачущих ртов
над водой.
Рыбки не отличимы от бликов блесны
под водой.
Позднее лето в предчувствии ранней весны.
Мысли сколь
зские.
Прикосновение к древесине травинок ощетинившейся* занозки
*[текст размыло водой: вариация «ощитинившейся» —
выставляющей щит
в опасении, что насмешка красоту ее разобщит]
как ожог.
У меня при себе:
затуманенный (словно накинувший газовую вуаль) бережок,
отсыревший насквозь божок,
и маленькая печаль,
и большая любовь,
поместившиеся в рожок.
ЗВУК
знакомый голос затихает вдруг,
и остается голос незнакомый:
• какой-то стрекот
• звонкий перезвук
• шуршанье крыльев, ножки насекомой
о ножку
• треск (как битого стекла)
• (как всплеск волны) журчанье
• слабый шорох
одной слезы, которая стекла
и капнула на листьев сохлый ворох
и кашлять хочется, и кажется — вот-вот
кузнечика исторгнешь из гортани,
задышится!.. —
слюной сочится рот,
и размываются пределы начертаний,
и буквы сы п я
т с
я, как древних городов,
кентаврами захваченных, руины,
а шум дождя,
а звяканье дроздов,
а шелест вереска,
а клекот журавлиный
все вьется где-то.
и дышать никак
не получается дыханием обычным
и говорить обычным словом.
знак
значение теряет на язычьи
звучащем этом.
хочется молчать —
но звук молчанья разъедает тело.
как научить звучанье не звучать,
чтобы оно меня во мне не съело?..
ПОБЕДИТЕЛЬ
два вечные взгляда узнáют себя
по шрамам, ожогам и ссадинам,
по капелькам пота, что, в брызги дробясь,
ложатся в ключичные впадины.
там сходятся молот и — воздух вспоров,
дрожа — наконечник из олова.
и та, что трепещет на стыке ветров,
и тот, отколовший ей голову,
кто в ней прорастет, чтоб в хребте зацвести,
чьим взглядом каляным, как молотом,
зажатым в безвременья цепкой горсти,
лишь руки — не крылья — отколоты.
но крылья расправит какой-то другой,
видавший, как крепости падали,
и вырвет цветок из хребта, и ногой
скелет его втопчет, чтоб падалью
цветочной питаться могло воронье,
и встанет, ступню в песке выставя,
и вечного взгляда поймает копье,
но будет пронзен им.
и выстоит.
Ҕ
любиъменяълюбиъменяълюбиъ
но твердость знака пустота заменит.
быть падшим нужно так, чтоб под знаменьем
кромешной тьмы тебя не погребли
и не отбросили, сверхкратким окрестив,
но высветили, утвердив иначе,
чтоб даже в самости своей сверхмерность значить,
до значимости чтобы дорасти...
влагайся в межморфемные пути
и проступай прожилками подсмыслов,
восстанови себя и вновь окислись,
из корневой системы расцвети:
и, не поникнув, вникни в тот рудник,
который никель источает в нитях —
как красный черт, чей красный смех зенитен —
возник и исчезает, как возник.
там копится словесная руда,
там собирают из травы змеиной
железный мед и возят на дрезинах —
иди туда и приходи туда.
пред семиотикой хребта благоговей,
где символ глаза восполняет зренье, —
так в каждое мое стихотворенье
он вписан Ҕуквицей
и упразднится ей.
Иллюстрация на обложке: Ari Tooch
