Выбравшись из раздевалки (я – под пристальным подозрительным взглядом Мари Лопахиной), мы направились к выходу из школы. Вера и Кити еле справлялись с обуревавшими их эмоциями, мне же почему-то вдруг стало все равно. Подлая и злобная Мари теперь показалась мне просто маленькой глупой девчонкой, которой отчего-то не давало покоя мое существование и существование моих друзей. Должно ли это было быть для меня проблемой? Навряд ли. Пусть даже она была начинающей ведьмой или имела соответствующие зададки, пусть могла чувствовать присутствие Веры, когда та выходила из себя, возможно она была опаснее многих наших врагов. Но ее мелкое коварство и манера делать подлости исподтишка делали ее самой обыкновенной злючкой, такой, на какую и внимания-то обращать не стоило.
Но Кити от обиды и досады кусала губы и еле сдерживалась, чтобы не заплакать. Бедняжка, как и я сама, до сближения с Верой, она не сталкивалась с насмешками, теперь же мы обе обрели статус отверженных. Выходило, что, соприкоснувшись с волшебством, став в чем-то особенными, мы вместе с тем стали, как Вера, для всех изгоями. В моем сознании это попросту не умещалось. Подозреваю, что нечто подобное ощущала и Кити.
Догадывалась ли Вера о том, что с нами происходит? Полагаю, что да. Потому, как она ломала пальцы всю дорогу к школьному гардеробу, я поняла, что она сама недоумевала, как так могло случиться, что, став невидимой, она умудрилась бросить на нас с Кити тень, будто бы повесив на нас свой извечный груз — груз отринутости, груз изгнания.
Но в тот момент я подумала: ведь в каком-то смысле она поделилась с нами и своим даром, Силой, ореолом избранности. Кто знает, быть может, это стоило непонимания со стороны сверстников, тем более, таких недобрых и завистливых, как Мари Лопахина?
Эта мысль приободрила меня, и когда, одевшись, мы вышли на улицу, я заявила подругам, чьи носы уже уныло клонились к земле:
— Кити, Вера! Не смейте расслабляться! Нам вообще-то пора спасать мир, и, в первую очередь, Вера, твою маму!
В моем времени мои слова были бы восприняты любым моим товарищем, как затертое клише из детских мультиков и подростковых боевиков, но в этом мире они неожиданно сработали. Вера вдруг подобралась, ее глаза блеснули, как гладкая сталь меча, а на губах заиграло некое подобие улыбки. Кити же вытаращилась на меня, будто я ей напомнила о предстоящем экзамене, о котором она имела беспечность забыть. Растрёпанная и взъерошенная, как воробей, все ещё бледная после после потасовки в раздевалке, с красным носом, но отважная и решительная, она была готова ко всему, что бы ни приготовила ей жизнь.
Я улыбнулась, вот это настрой! Вслух же сказала:
— Теперь повторим, как будем действовать.
Шепотом проговаривая наш план, мы вышли из гимназии. Чтобы не попасться на глаза Фомичу, мы решили смешаться с группками других девочек, покидавших школьный двор, но кучер не дал нам ускользнуть. Наученный нашими вчерашними шалостями, он внимательно высматривал нас среди гимназисток, и стоило нам подойти к воротам, как старик тут же окликнул нас.
— Куда это вы собрались, сорванцы? — хохотнул Фомич, увидев, как мы свернули за воротами в противоположную от саней сторону.
Заблоговременно округлив глаза, Кити бросилась к кучеру:
— Дяденька Фомич, не пугайся, мы матушку предупредили, что после школы прогуляемся в Летнем саду! Отпусти, мы скоро вернемся!
— Так я свезу вас! — воскликнул Фомич и похлопал по обтянутому кожей сиденью повозки.
Кити закусила губу.
— Ладно, Фомич, скажу тебе правду. Мне надо к Геннадию Ефимовичу по очень важному делу, только маменьке ни слова! И обещай, что, как привезёшь нас к врачу, сам уедешь!
Фомичу ничего не оставалось, как дать нам слово.
Когда мы подъехали к особняку доктора Штерна и вылезли из саней, Кити с секунду помешкала, затем, приняв решение, всучила Фомичу в его здоровенные ручищи свою маленькую сумочку.
— Вот, возьми это, — велела она старому кучеру, — отвези домой и оставь в моей комнате. Никому в руки не давай! Все понял?
— Да уж усёк, барышня, — хрипло засмеялся старик. — Доставлю в целости!
С этими словами он хлестнул лошадь, и сани медленно укатили прочь.
— Зачем это? — спросили мы с Верой, впрочем, Веру теперь Кити ни видеть, ни слышать не могла: монокль остался в сумочке, отданной Фомичу!
Кити вздохнула:
— Пока у Штерна есть его монокль, опасно приходить к нему с моим. С золотым пером, кстати, тоже! Помните, монокль помогает видеть не только невидимых, но и то, что скрыто!
Сказав это, она одернула свою шубку, заправила волосы под платок, и, храбро вздернув вверх подбородок, подошла к двери.
— Вера спряталась? — вполголоса спросила она меня.
Я кивнула. Мы условились, что Вера должна держаться вне поля видимости доктора Штерна, с тем чтобы при подмене монокля ее исчезновение не показалось ему подозрительным. Согласно уговору, я должна была пустить ее в дом, уже когда настоящий монокль окажется у меня.
На всякий случай я ещё раз оглянулась. Веры нигде не было видно, и я подумала, что она, наверное, уже дошла до конца квартала и завернула за угол.
Кити постучала. Нам пришлось подождать дольше обычного, пока дверь, наконец, открылась.
На пороге стоял незнакомый мне молодой человек. Одет он был в черный костюм с галстуком-шнурком, но несмотря на официальный наряд, имел вид мелкого банковского служащего. Его черные, как смоль волосы, были так чудно зачесаны, что, казалось, сидели на его голове, как шлем.
Он равнодушно взглянул на нас:
— Доктор Штерн не принимает, — заявил он каким-то бесцветным голосом.
Кити уже было открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут до нас откуда-то снизу донёсся знакомый голос Штерна:
— Что там, Лисовский? Доставка?
Воспользовавшись тем, что открывший нам незнакомый мужчина повернулся, чтобы ответить, Кити решительно перешагнула через порог. Я за ней.
— Геннадий Ефимович, у меня к вам срочное дело! — заворковала она в своей манере, не оставляя собеседнику возможность и слова вставить.
Лисовский (или как там его назвал Штерн) вынужден был посторониться. Войдя, мы даже не сразу сообразили, где доктор, в прихожей было темно и как будто пусто, но через мгновение мы заметили свет внизу на лестнице — той самой витой кирпичной лестнице, которая, как мы уже знали, вела в лабораторию доктора Штерна.
Мы бросились к лестнице и заглянули вниз. Геннадий Ефимович стоял у последней ступени и запирал ключом знакомую нам тяжёлую низкую каменную дверь. Завидев наверху наши лица, он скривил свое лицо так, что даже при большом желании эту гримасу трудно было бы назвать улыбкой. Спрятав ключи в карман, доктор поспешно принялся подниматься вверх.
Геннадий Ефимович выглядел как-то странно. Он показался мне немного растрепанным и будто бы помятым. Всклокоченные волосы, хоть их и было немного, торчали в разные стороны и смотрелись весьма комично. Рубашка доктора явно была несвежей, ворот расстегнут.
Он бросил недовольный взгляд на нас с Кити, потом взбешённый – на Лисовского. Тот, бедный, переминался с ноги на ногу, не в силах, похоже, придумать, чем оправдать свою оплошность.
— Барышни сказали, что дело срочное, — начал было он, но доктор его уже не слушал. Достав из кармана монокль, он, будто невзначай, бегло осмотрел нас, затем выудил из другого кармана платок, промокнул им лоб, пригладил волосы и взмахом руки пригласил нас в приемную:
— Чем обязан? — спросил он, войдя в комнату. Усевшись в кресло, доктор небрежно бросил монокль на стол рядом с собой. Туда же он выложил из кармана ключи и измятый носовой платок. Лисовскому он приказал: — Самовар хоть поставьте!
Несчастный юноша принялся хлопотать с самоваром, мы же, сняв свои шубки и платки, уселись на лавку для посетителей.
Кити снова защебетала. Она принялась рассказывать про какие-то приступы удушья, ком в горле и заложенность в носу, что боится тревожить маменьку, поскольку та из-за отсутствия Мишеля вот уже столько дней сама не своя. Я слушала ее вполуха и встала, чтобы предложить молодому человеку помощь. Склонившись, тот колдовал над самоваром, и я невольно подумала: кто он? Откуда появился вдруг этот Лисовский? Он ассистент доктора? Ученик? Тот, кто заменил в лаборатории пропавшего Мишеля?
Геннадий Ефимович, меж тем, все ещё слушая Кити и непрестанно кивая ей, направился к умывальнику в углу комнаты мыть руки, очевидно, приготовляясь к осмотру. И я поняла, что другой возможности у меня уже не будет. Спросив вполголоса у Лисовского, чем подсобить, и получив отрицательный ответ, я сделала два шага в сторону докторского кресла и, не спуская глаз со спины Геннадия Ефимовича, схватила со стола монокль. Подменный монокль, стекляшка, украденная у фрау Гештальт, был заблаговременно сжат в моем кулаке, и я тут же положила его на место похищенного магического артефакта.
Все это время Кити, не закрывая рта, продолжала описывать свои симптомы, переводя взгляд с меня на доктора и на ассистента. Геннадий Ефимович, между тем, домыл руки. Тщательно вытерев их, он приготовил инструменты и дал знать Кити, чтобы проходила в смотровую комнату. Кивнув, она прошла в указанном направлении. Зусунув в карманы ключи, платок и монокль, доктор Штерн отправился за ней.
Лисовский принялся разливать чай. Пользуясь его неразговорчивостью и явным отсутствием интереса к моей персоне, я выскользнула в переднюю.
В два шага достигнув выхода, я распахнула дверь. Вера уже ждала там. Не сказав мне ни слова, она вбежала в дом и сразу направилась на второй этаж в жилые комнаты. Я в ту же секунду вернулась в приемную, будто и не уходила.
Подойдя к столику, я взяла чашку с чаем. Молодой человек к тому времени закончил работу и теперь тоже устроился на лавке с чаем. Он сидел, соединив вместе колени и стопы и выпрямив спину, и пил чай с таким сосредоточенным видом, будто выполняет важное задание.
Я решилась завести разговор:
— Вы помогаете доктору, господин ... Лисовский?
Тот сдержанно кивнул, но ничего не ответил. Я вздохнула:
— Понятно. Мой друг Мишель тоже раньше ему помогал.
Лисовский бросил быстрый взгляд на меня, но продолжал молчать. У него были маленькие черные глазки и угрюмое лицо. Мне подумалось, что он за каждое произнесенное слово получает по пять ударов плетью, так затравленно и так старательно он молчал.
Допив свой чай, я встала и направилась к двери. Тот тоже было вскочил, но я бросила:
— Отлучусь в уборную, — тем самым пригвоздив его к своему месту.
В передней я столкнулась с Верой.
— Мамы нигде нет! — на всякий случай она говорила шепотом.
— Как нет? — сказала я почти беззвучно.
— Нет! Все комнаты наверху пусты! Мама либо в приемной или смотровой, либо...
— В лаборатории! — закончили мы хором.
— Но там закрыто! — я рассказала Вере, как доктор при нас запер лабораторию и спрятал ключи в карман. — Как же я не сообразила, подменив монокль, стащить ещё и ключи?!
Но пора было возвращаться.
— Жди меня здесь, я что-нибудь придумаю!
Сказав это, я бегом вернулась в приемную.
Как раз в эту минуту из смотровой возвращались доктор с Кити.
— Ну что, моя дорогая, — говорил доктор, — видимых признаков заболевания я не обнаружил вовсе! Или это у вас нервное, или, возможно, следует провести тщательное обследование. Но для этого придется лечь в клинику, а скрыть это от матушки, уж простите, никак не удастся!
Тут он остановил взгляд на мне:
— Что с вами, мадемуазель? У вас очень испуганный вид.
Я, и правда, чувствовала себя ужасно. Ключи остались, как и были, в его кармане, Эльвира осталась заперта, все, что мы сделали, теперь оказалось напрасно. В панике я предприняла последнюю попытку.
— Я слышала крики доктор! Внизу в вашей лаборатории! Кто-то зовет на помощь!
Доктор сдвинул брови и сделал очень недоброе лицо.
— Простите, моя милая, но это чистой воды выдумка. У вас у обеих, похоже, нервы шалят. Оно и неудивительно, столько испытаний выпало на вашу долю!
— Нет, Геннадий Ефимович, я слышала крики отчётливо и не уйду, пока мы не проверим, что там творится!
Лисовский уже встал и угодливо смотрел на Штерна, как на господина, ожидая лишь знака, чтобы действовать.
Но Штерн раздумывал лишь секунду. Затем махнув помощнику рукой, будто приказывая ему сесть, он достал из кармана ключи и монокль и, вставив стекляшку в глаз, вышел из приемной. Мы с Кити двинулись за ним, Вера держалась тут же. Без магического монокля, того, что лежал сейчас у меня в кармане, доктор не мог видеть Веру, и все же я еле сдержала вздох облегчения, когда его взгляд прошел сквозь нее.
Спустившись по лестнице, Штерн вставил ключ в скважину и потянул на себя тяжёлую дверь. С трудом она подалась, и Вера тут же прошмыгнула внутрь.
Раскрыв дверь пошире, доктор продемонстрировал комнату мне.
— Ну? Теперь вы видите, что здесь никого нет?
На первый взгляд, казалось, что так и было — Эльвиры я нигде не увидела. Я собиралась зайти в комнату, чтобы осмотреть все толком, однако, доктор удержал меня: раздался звонок.
— Ох, простите милые девочки, но у меня гость. К сожалению, не смогу уделить вам больше ни минуты.
С этими словами, он захлопнул дверь и повернул ключ в скважине.
Мы с Кити в ужасе переглянулись: Вера осталась внутри!