«Ты очень изменилась», — эту фразу мне кидали с завидным постоянством. И чем чаще я ее слышала, тем больше бесилась. Но до злостной горячки меня довела Тор лишь однажды, когда в очередной раз сказала мне, что я выгляжу не так, как обычно. Учитывая, что выговаривала она мне это после очередного приступа «нежданных гостей», я разоралась что есть мочи про свои личные дела, свободу волеизъявления и вообще обморок всему народу. Дело закончилось тем, что я собрала вещи и на неделю уехала обратно к маме. Та, в свою очередь, неслабо удивилась, увидев разъяренную меня на пороге собственного дома. Папы, как всегда, не было дома — очередная командировка. И вот, прожив у мамы неделю, я пару раз чуть не попала под обстрел ее внимательных глаз. Мне повезло, что «гости» заявлялись в несколько этапов и в тот момент мне было где спрятаться. Я сослалась на большое количество статей, что-то там было еще про отсутствие времени на поболтать и тому подобная чушь. Тори позвонила через неделю и сказала, чтобы я кончала выкаблучиваться и возвращалась. Я так и сделала, под веселые восклицания мамы о том, что птенцу нужно вылетать из гнезда вовремя и не засиживаться. Но с того момента Тори крайне редко говорила про мой внешний вид. Сегодняшний день скорее был исключением, чем правилом. Но если даже мама, которая видела меня не то чтобы очень редко, но и не слишком часто, заметила, что со мной творится неладное, — дело было явно труба, оставлять протечку в которой никак нельзя.
— Ну, я же говорю — снова кризис творческого жанра. — Я погладила маму по ее теплой руке и решила разбавить шутку юмором. — Вот стану, как ты, об искусстве рассуждать!
К слову сказать, искусствоведом она была отменным. Я любила слушать ее лекции, они же истории, про тех или иных художников, про архитектуру или скульптуру. Мама знала историю костюма и историю танца, и именно она подсадила меня когда-то на книги. Я перечитала почти все, что стояло у нас дома на полках, после чего и решила посвятить себя рукописному творчеству. Правда, и тут вышла промашка — я никак не могла написать что-то свое. Имея уже готовый текст, я могла превратить его во что угодно, а вот с нуля и самой — тут никак, выходило как с дневником. Причем тот самый «белый лист», которого так боятся все писатели, для меня означал нечто иное. Под ним я подразумевала не само пустое пространство, а первый и самый главный шаг — открыть свою душу и начать вытаскивать из нее мысли, превращая их в строчки.
— Ну, до искусства, милая моя, надо дорасти.
Мама всегда была крайне щепетильна в этом вопросе. Она вообще не любила, когда люди занимаются не своим делом. И потому очень удивилась, когда я сказала, что хочу отказаться от писательства в том или ином его виде.
— Я все же советую тебе сначала съездить отдохнуть куда-нибудь и развеяться, а только потом принимать решение. Знаешь, как оно обычно бывает: сделаешь сгоряча, а потом жалеешь. А я не хочу, чтобы ты о чем-то жалела. Что бы ни случилось в твоей жизни.
Вот, вот оно! Тот самый взгляд карих глаз, которые прямо в душу смотрят. Увернуться от этого взгляда очень сложно, но тут дело сноровки и желания. И того и другого у меня было в избытке. Мы сидели за столом еще несколько часов, говорили о всяких мелочах, но тему моих изменений больше не поднимали. И на том спасибо. Но уезжала я к себе в еще худшем состоянии. Я еще раз убедилась, что жить в полном раздрае больше не могу и не хочу, поэтому спустя несколько дней решила в кои-то веки послушать маму и полетела отдыхать. Неделя за границей прошла замечательно, с одним только исключением. Я сделала неимоверную глупость, когда выбирала страну для путешествия. Совершенно не учла, что там тоже может быть море. Или же просто не стала обращаться внимания на то, что там будет море. И оно там было. Мое любимое, серое днем и черное ночью, большое и соленое, холодное и бесконечное. Каждую ночь оно оплакивало вместе со мной последние несколько лет бесполезного ожидания волшебства.
Видимо, эта неделя близ виновника моих бед, то есть большой воды, все-таки пошла мне на пользу. Вернувшись домой, я поняла, что видения больше не приходят так часто и в таком количестве. Они не прекратились полностью, но теперь словно были подернуты дымкой. Космос и радуга перестали отзываться дрожью во всем теле, а сны стали спокойнее и даже могли вызвать улыбку по утрам. Особенно мне нравились те, где были просто вихри света — золотой или серебряный, розовый или перламутровый. Я научилась управлять своими обмороками, и даже загадочные «они» теперь служили мне некой охранной системой для эмоций. Я точно могла предугадать, где и на что последует та или иная моя реакция. Новые навыки весьма пригодились в жизни, однако я чувствовала, что потихоньку отгораживаюсь от всего мира невидимой стеной. Символом моего отшельничества стал тот загадочный знак, который я начинала чертить сразу же, как только заканчивались видения, пусть его в них и не было. Так, тихо и незаметно, как обычно и бывает, если не обращать на время никакого внимания, с событий «у белого валуна», как я их про себя называла, прошло почти пять лет. Если быть точнее, то четыре года и одиннадцать месяцев.