Месторождение абстракций Кахабера Татишвили
Заходя в разные галереи Тбилиси, я всегда обращала внимание на психоделически-сочные абстракции чувственных бело-розово-серых сочетаний с «неадекватными» загогулинами или кругами цвета морской волны или «электрик». Еще мне запомнились грибы: лисички, волнушки, белые, фантазийные... Вроде реализм, а как декоративно, смачно, эротично. Я спрашивала, кто автор. Отвечали: «Кахабер Татишвили». Раз, два, три - и я запомнила это имя. Уже полтора года назад, когда я впервые увидела его работы в маленькой галерее на Леселидзе, мне захотелось посмотреть в глаза человеку, создающему весь этот художественный гармонично-драматичный хаос. И вот время настало...
Мы долго искали мастерскую Кахи. Обнаружили ее в доме камерной улочки в итальянском дворике, где на первом этаже босые детишки купали пупсов-почти своих ровесников в тазике, задумчиво созревал инжир и громко переговаривались грузинские женщины-соседки. Мастерская скромно приютилась на втором этаже. На поцоканной выкрашенной белой краской двери еле виднелась скромная табличка «Кахабер Татишвили». Рядом дрыхло кошачье трио, видимо, любимицы хозяина. Через стекло я разглядела сочные живописные пятна на стенах, десятки тюбиков краски и кисти для всех случаев жизни. Зайдя внутрь, я еле сдержалась, чтобы не открыть рот и не воскликнуть нечто восторженное, типа «Боже, какая эстетика!» Кахабер принял нас радушно, показывал свои работы, рассказывал о них без пафоса и лишних рюшек, наоборот, сохраняя спокойный тон и периодически шутя. За всю жизнь, а рисует он с юности (сегодня ему 53) он создал более 1200 картин. Многие из них подарены друзьям, родственникам. Кахабер считает себя счастливым эгоистом: «Занимаюсь любимым делом, рисую днями напролет, успокаиваю себя таким образом, да еще и деньги за это получаю». Чудесный, согласитесь, созидательный эгоизм...
Кахабер родился в имеретинском городе Чиатура, известном своим марганцевым происхождением. Ландшафт там прекрасный, а вот экология страдает. Те, кто мог, давно сбежал из родного городка. Многие остались: куда деваться?! Папа Кахи ушел из жизни недавно, во многом, из-за тяжелого марганцевого наследства, глубоко засевшего в его легких - в итоге сгубившего крепкого пожилого мужчину.
Татишвили вспоминает, как с раннего детства он сопротивлялся правилам и стремился отличаться от всех. Как всегда шел наперекор обстоятельствам, мнениям, принимал решения самостоятельно и считал, что лучше сделать плохо, но по-своему, чем копировать пусть даже лучшее – все равно получится не от души, а, значит, ерунда. Художник-бунтарь придерживается этой позиции и спустя 45 лет. «Рыба, плывущая против течения, вкуснее. Она, как минимум, живая», - улыбается он.
Когда-то его потрясли грузинские фрески, творчество Пиросмани, классиков Возрождения, Ван Гога. Картины последнего он готов смотреть только в оригинале.
Батоно Татишвили (не любят грузины, даже рожденные в СССР, слово «товарищ»!) служил в морской пехоте во Владивостоке. Когда я расспрашивала его об армейском прошлом, думала, он прежде всего вспомнит рыбу и морепродукты. Но он же художник! Поэтому сразу же, вдохновенно и просветленно он начал доставать из памяти реалистичные эмоциональные полотна: зимнее кладбище поездов, из которых струится дымок, поднимается ввысь, смешиваясь с падающими снежинками. Котлы мертвых паровозов работали: в них выживали бомжи, грелись. «Непередаваемое зрелище...», - повторил несколько раз автор. И я, вообразившая всю это удручающе-вдохновляющую панораму, машинально вспомнила о родине, по которой соскучилась, России-матушке, о том, как смертельно живописны доживающие последние минуты-недели-годы гигантские поезда, дымящие из последних сил подобно тяжело дышащим от безысходности и страданий бездомным людям. Стало горько, больно и, одновременно, отрадно. Вот бы Блока к нам в маленькую тбилисскую мастерскую хотя бы на 15 минут – он наверняка бы сочинил нечто особенное, переворачивающее душу. Или Бродского... Я за них... Как умею...
Каха Татишвили человек уникальный. Он сам придумывает для себя испытания, чтобы выжать, видимо, все до последней капли, чтобы уж точно в яблочко, чтобы на разрыв. Потом бокал белого вина, легкий отдых и снова за рисование. И так уже много лет. Он предпочитает жанр абстракции – самый изнуряющий, когда точку поставить невозможно, нутро требует продолжения – перманентного, а это невыносимо тяжело. Мастер знаком с этим мучительным троеточием, не дающим ни спать, ни есть, ни гулять. Он научился закругляться, пряча в тубус «завершенную» работу. Когда она не на глазах – нет соблазна схватить кисть, масло или акрил и пуститься во все тяжкие - сводящие с ума, вдохновенные (уверена, что Богом!), пробуждающие сознание.
Мы говорили о многом, мне захотелось снять документальный фильм о К.Татишвили. Он был откровенен и неравнодушен, что не могло не подкупить. Политической темы старались не касаться. Я не настаивала, хотя все равно краешком коснулись. Каха убежден, что в жизни всякое может случиться, но Родину не продают... ни при каких обстоятельствах.
Его личный опыт показал, что совмещать семью и живопись, увы, невозможно. Если у кого-то получается – хорошо, у него не вышло. Слишком много времени, энергии, чувств, мыслей занимает искусство; совсем не хочется осуществлять формальные визиты к тем, у кого дома нежные лебеди с переплетенными шеями (типа, в знак бесконечной любви!); внутреннее и внешнее пространства заполняются образами, которые требуют немедленного рождения – и неважно, какая погода на дворе, который час и удобно ли это носителяю-обладателю. Беременных искусством людей нелегко понимать, принимать и любить. У них сложный характер. Так считает Кахабер. По его мнению, для успеха творческому мужчине достаточно иметь рядом боевую целеустремленную женщину – тогда и работы будут продаваться, и мотивация усилится. Творцы редко становятся хорошими торговцами себя.
Я помню второй эпизод, когда во время незапланированного интервью у мастера заблестели глаза. Он поделился с нами историей, притязающей на легенду или сюжет художественной короткометражки, как давно, когда он был молодым и жил в Москве, он приходил по пятницам в Пушкинской музей, где ему разрешали остаться до понедельника. Будучи запертым, счастливый начинающий художник рисовал, писал до катарсически-отрадного «одурения». Господин Татишвили живо вспоминает, как он в темноте, чтобы, не дай Бог, случайно не задеть раритетные экспонаты с ужасом бродил по первому залу, посвященному искусству Древнего Египта. Как он боялся этих скульптурных портретов мертвых жрецов, фараонов, фрагментов саркофагов, погребальных обрядовых предметов, человеческих мумий! Артефакты четвертых веков до нашей и нашей эр – это вам не шутка! Энергетика зашкаливает. Внутри все сжимается от страха, зато какой восторг и восхищение теми, кто сохранил все это величайшее наследие однажды для нас - потомков.
Батоно Каху несколько раз приглашали в Москву (город, который так и не стал для него вторым домом из-за чрезмерно жесткого ритма и шума), предлагали устроить выставку, однако он сослался на свою неготовность. Нам он признался, что не любит привычное для советского времени восприятие грузин как носатых мужиков в кепках, которые нещадно пьют вино, кутят, танцуют и рисуют однотипные местные пейзажи. «Мир огромен, искусство не имеет границ – я не хочу обслуживать чье-то стереотипное представление о грузинах и грузинской культуре. Я все понимаю, но считаю, что живопись выше всего этого. Она «над» - и в этом ее ценность. И еще: лучше я подарю свою картину любителю, чем продам тому, кто не понимает, зачем покупает или не знает куда повесить», - разоткровенничался автор.
Я поинтересовалась: «Какая ваша любимая картина, хотя бы из здесь присутствующих?», - и получила ответ: «Лучшая картина - та, которая выгодно продана». Мы посмеялись.
Напоследок я не удержалась: «Кахабер, Вы себя считаете гениальным?»
Мой собеседник тут же отмахнулся от вопроса (скрытого комплимента) словно от назойливой мухи или неожиданно свалившейся ему на голову премии: «Да ладно, о чем Вы говорите, какая гениальность, просто я делаю, что хочу, вокруг так много талантливых людей.....», но все же финализировала застенчиивый ответ фраза, которую мастер произнес тихо и с улыбкой: «Все художники считают себя гениями!»
Я так и знала!