Мы уже рассматривали истоки феминизма, пришло время поговорить о его противоположности, мачизме. В целом, главный враг феминизма — это патриархальный уклад в обществе, мышление, отдающее мужчинам ведущие социально-экономические роли, ненависть к женщинам. Но среди прочего тут есть и мачизм, как такая некая крайность, что доводит все стереотипные мужские черты до карикатуры.
Этот пресловутый мачизм мешает жить не только страдающим от него женщинам, но и мужчинам, не соответствующим определенным параметрам. У скольких одиночек и девственников в мире пригорает, что успех у противоположного пола имеют не они, а некие Чеды, уверенные в себе качки в обтягивающей майке.
Герои мема «Virgin vs Chad» — ожившие стереотипы. Верджин — зажатый, депрессивный, интроверт-инцел-зумер. Типичный задрот, битард и нерд. Ему противопоставляется раскрепощенный, тупой, но социально успешный Чед, отсылающей к субкультуре спортсменов и регбистов в учебных заведениях США. Превосходство Чеда может быть как ироничным, так и на полном серьезе. А дальше мем мутировал, выражая через шаблон преимущества одного явления перед другим. Например, вы можете встретить блеклого Верджина-протестанта на фоне роскошного Чеда-католика. Важно отметить, что Верджин изначально более реальный человек. Чед — это что-то вроде проекции, то ли заклятый враг, то ли недостижимый идеал, но суть в том, что Чед существует преимущественно в голове Верджина, как дополнительный повод для самобичевания.
Пресловутый Чед из мемов даже обрел фамилию. Chad Thundercock — Чед Громочлен. Это звучит, как прозвище древнего божества, типа Тора или Энлиля. Но у этого божества довольно специфичная роль. В мифологии задротов и инцелов он играет роль Сатаны. На него очень легко списать неудачи, подобно тому, как Грехопадение ловко скинули на Змея и Еву. Это очень удобно, можно даже не пытаться покинуть свою комфортную раковину.
Да, и более продвинутые парни склонны жаловаться на то, что мачизм принуждает их следовать нормам, которые им претят:
«В моей семье патриархальные представления о мужчине и его месте в обществе выдавались за атрибуты взросления, и это привело к полной бессмыслице. По-настоящему взрослеть мне не удавалось — не было ни уверенности в себе, ни стойкости, ни умения справляться со сложными ситуациями, разбираться, что к чему. Зато были ложные представления о том, что кого-то надо унижать, чтобы быть взрослым».
Правда, как следует из дальнейшего текста, отказ от этого всего ведет к не менее травматичному и невротичному опыту:
«Я наизусть выучил четыре непоколебимых пункта согласия на секс: четкое да, активное участие, равенство партнеров, возможность отмены. К сожалению, эта необходимая информация не распространяется на каждом шагу, но при этом в обществе очень силен дискурс «не добился — не мужик»».
Или даже к самоотрицанию:
«Раньше я был лукистом, фетфобом, сексистом. Больше всего стыдно за то, что я не уважал право девушек на отказ, настаивал на определенных видах секса. Еще стыдно, что когда-то не сказал одной из девушек, что состою в полиаморных отношениях.
Вообще, самое травматичное для меня, связанное с мачизмом и патриархатом, — это воспоминания о том, каким я был раньше. Удобно быть привилегированным классом. К профеминизму я пришел через идею боди-позитива: у меня была булимия, я очень сильно похудел и потихоньку начал приходить к принятию себя и своего тела. С гендерными стереотипами я сам особенно не сталкивался: меня воспитывала мама, которая сама им не соответствовала, и никто мне ничего не навязывал».
Напоминает сеансы терапии в синьцзянских концлагерях, где по слухам китайцы перевоспитывают уйгуров, заставляя тех отказываться от культурной идентичности. Кажется даже, что лучше уж жить с мачо, чем вот с этими вот. Пока прекратим цитирование, чтобы не убить себя ударами ладони о лицо. Так ли все просто с мачизмом? Давайте отправимся к истокам, чтобы разобраться.
Изначально понятие «мачо» было специфично латиноамериканским. Означает, дословно, «самец быка». Сложилось это понятие, включающее в себя стиль жизни и поведения, в процессе колонизации испанцами и португальцами Южной и Центральной Америк. Но почему именно там? Ведь у нас есть примеры масштабной колонизации Северной Америки, Австралии и Сибири. Можно, конечно, все списать на испанский темперамент, но это глупо.
Конкистадоры практически не брали в свои заморские походы женщин (хотя небольшой процент все же был), и после захвата государств инков и ацтеков в руках завоевателей оказалось большое количество архаичного народа, который нужно контролировать. Брутальность, культ силы, подчеркнутая маскулинность помогали испанцам держать индианок и их мужей в покорности. Северную Америку заселяли общинами, а даже если был перекос, то вслед кораблю с мужиками отправляли корабль с проститутками. Похожим образом происходило и в Австралии. Что касается Сибири, то там тоже завоевание происходило специфически мужскими сообществами. Но Сибирь не столь заселена, да и население не нужно было контролировать напрямую, достаточно было брать дань мехами. Плюс не стоит забывать о том, что испанцы с португальцами до заселения Нового Света находились в состоянии постоянной войны: нескольно веков сражались за Иберию с арабами.
Добавим влияние католической церкви, что нежно лелеяла патриархальные отношения. Как отмечал Майкл Хардин, автор одного из самых подробных исследований об истории мачизма, католики на тот момент были свободнее во взглядах на секс и хотя бы признавали право мужчин на него, тогда как пуритане вообще отказались от дискуссий по данной теме. Это ведь Тридентский собор в середине XVI века постановил, что жена обязана удовлетворять сексуальные желания мужа. Отказать ему в этом значило совершить смертный грех. Из этого постулата, в общем-то, вытекало все остальное.
Нередко насилие над аборигенами имело сексуальную подоплеку. Женщины становились жертвами изнасилований, в то время как для мужчин наиболее распространенным наказанием стала кастрация. Лишает мужественности и воли к сопротивлению, но сохраняет раба, способного махать киркой в шахте. Даже кровожадные ацтеки охреневали с таких методов. Масла в огонь подливала инквизиция, уверенная, что коренные латиноамериканцы увязли в грехе содомском. Мачизм стал гиперкомпенсацией испанцев, которые всячески демонстрировали, что вот уж они — не педики. Забавно, что в наше время во многих странах Латинской Америки мачизм означает как раз-таки активную позицию в гей-паре.
И что ещё важно, в Северную Америку ехали на ПМЖ. Ну вы помните, пуритане, Земля Обетованная, День Благодарения. Для испанцев Америка же была Эльдорадо, местом карьерного роста и обогащения. Как не взять девственную сельву, словно женщину в захваченном городе? Кстати, именно так это все представляют себе современные латиноамериканские авторы. Метафора насилия конкистадоров над захваченной женщиной-Америкой проходит красной нитью через местное творческое осмысление. Испанские конкистадоры — это Тэд, недостижимый идеал для самого Чеда, представленного американскими переселенцами и фронтирщиками, которые, как мы помним из вестернов, тоже не лыком шиты. Собственно, отсюда в США такая гордость за Аламо: потомки фронтирщиков одолели потомков конкистадоров.
Вот что пишут в монографии по теме М.Г. Котовская и Н.В. Шалыгина:
«Итак, конкистадор — это победитель. Сильный, жестокий агрессор, хозяин завоеванных земель. Но достаточное ли это условие для того, чтобы начал формироваться поведенчески устойчивый комплекс мачизма? Некоторые авторы отвечают на этот вопрос утвердительно. Так, по мнению видного мексиканского писателя О. Паса, феномен мачизма приобрел такое гипертрофированное значение в странах Латинской Америки именно по причине насилия, совершенного мачо-конкистадором над культурой индейцев (цит. по [Barber, 1975]). Причем последняя изображается в данном контексте чаще всего как девственная и беззащитная, ставшая жертвой надругательства».
Авторы исследования видят причины возникновения мачизма в следующем:
«Мы полагаем, что именно в странах Латинской Америки периода становления наций произошло совмещение целого ряда условий, породивших упомянутую здесь модель поведения. И самое главное из этих условий — практически одновременное смешение трех этнорасовых групп населения: европейцев, индейцев (коренного населения континента) и африканцев (рабов, привозимых европейцами из северозападных районов Африки начиная уже с XVI в.).
В результате такого этнорасового смешения, в разных пропорциях происходившего во всех странах Латинской Америки, на континенте появилось множество маргинальных групп населения (индейскоиспанские, испано-африканские, индейско-африканские), которые в зависимости от доли той или иной крови получали в каждой из стран свое собственное название. Например, в Мексике потомки смешанных браков с африканцами назывались симарронами (по названию беглых черных рабов), в Коста-Рике дети негров от индеанок — самбо, или самбаиго, в Гватемале — черные карибы, в Бразилии — мулаты и т.д. Точно так же входили в обиход самоназвания и потомков от испано-индейских и испано-африканских браков.
Особенность этнорасовых проблем в странах Латинской Америки состоит в том, что они никогда не были в юридической компетенции государства, как, например, в США Новейшего времени, где любой, самый незначительный намек на недоброжелательное отношение к человеку из-за его цвета кожи может привести к уголовной ответственности. В Латинской Америке все проблемы подобного рода традиционно решались и решаются на уровне обычного права. Это психологический аспект культуры, который включает ценностные ориентации, представления, верования, мировоззрение, сознание и очень трудно поддается изменениям во времени.
В качестве логического допущения можно предположить, что единственным способом защиты чувства человеческого достоинства личности в подобных условиях могла стать выработка адекватной модели поведения, включающей в себя прежде всего компенсаторные механизмы. Если я — человек, которому от рождения «не повезло» с цветом кожи, и в стране, где я живу, с этим ничего нельзя поделать и приходится терпеть уничижительные формы обращения, то мне, очевидно, надо вести себя так, чтобы окружающие вынуждены были считаться со мной, как с сильной личностью. Иного выхода у меня нет.
… С одной стороны, благородная бескомпромиссность мужественности, которая возвышала личность над ситуацией, давала ей шанс сохранить чувство собственного достоинства, с другой — агрессия безвыходности».
Как бы то ни было, мачизм изначальный, как видите, имеет довольно косвенное отношение к мачизму современному. Кстати, стоит отметить, что, хоть как мы и говорили, феномен мачо типичен для Латинской Америки, но нельзя не отметить явное сходство с другими чисто мужскими сообществами — горцами, кочевниками, наемниками и нашими зеками в ГУЛАГе. Особенно в том, что касается ритуализации поведения, как в этом примере:
«Попробуем пройти по такой тропе, начав путь с ее конца, то есть с ритуала. Сторонний наблюдатель, ставший, например, в середине 50-х гг. прошлого века случайным свидетелем воскресного времяпровождения мужчин в одной из сельских общин латиноамериканского региона, вполне обоснованно мог бы утверждать, что присутствовал при некой странной церемонии, очень похожей на «мужской ритуал».
Действительно, налицо все признаки ритуального действия: регулярная временная повторяемость, богатая символика форм и красок, «типичная интенсивность» движения, символика жестов и мимики, приверженность устоявшемуся сценарию. Кубинский антрополог К. Ортис описал один такой воскресный день в селении Эсперанса, который здесь воспринимался всеми как «рынок лошадей».
С утра все взрослые мужчины Эсперансы облачались в свои лучшие одежды и, не спеша, начинали собираться на площади у небольшого магазинчика, принадлежавшего Пабло. Это место смотра и покупки лошадей. Своеобразным сигналом для домашних, обозначившим начало церемонии, была фраза: «Я иду посмотреть, что там у Пабло». Ни жена, ни дети, ни другие родственники не имели права не только возражать, но и хоть как-то комментировать намерения главы семейства. Таковы были условия проведения ритуала. Заранее было известно, что мужчина пробудет на площади весь день, часов до семи-восьми вечера, что он выпьет там пива или рома, будет играть в биллиард, обязательно — в лотерею, обсудит цены на лошадей, примет участие в скачках, возможно, сделает бизнес. Все это обстоятельно, демонстрируя окружающим свое достоинство и право быть членом данного коллектива. Женщины в это время на площади никогда не появляются. В следующее воскресенье все повторяется в то же самое время и в точно таком же порядке [Ortis, 1973, р. 63].
В чем же заключается коммуникативная функция этого ритуала? По сути, воскресные сборы на площади в Эсперансе являлись не чем иным, как мужским клубом. Здесь происходило ритуальное позиционирование наиболее значимых социальных прерогатив мужчины, поддерживалась традиционная модель маскулинного поведения. Постоянные посетители «лошадиного рынка», как правило, знали все тонкости ритуального действа. Их манеры, повадки, жесты, восклицания и многозначительные паузы представляли собой своего рода систему тайных знаков, язык внутреннего общения, непонятный постороннему глазу. Закрытость «лошадиного рынка» как бы сообщала всему окружающему миру о неприкосновенности этой сферы в жизни мужчины.
Проблемы, которые решали члены мужского клуба в Эсперансе, были сугубо специфичны. Здесь формировалось чувство мужского достоинства. Причем в самом первозданном, биологически рафинированном виде. Мужчина должен был доказывать, что наиважнейшим приоритетом его полоролевой идентификации является способность к деторождению. Вся символика ритуального сюжета так или иначе содержала в себе этот лейтмотив. Нельзя, например, было садиться на кастрированную лошадь, поскольку последняя ассоциировалась с опасностью выхода из строя детородного органа самого ездока. Новичок (как правило, юноша), не успевший еще усвоить в полной мере «кодекс чести» настоящего мужчины, принятый в Эсперансе, и ненароком оседлавший мерина, становился предметом всеобщих насмешек и издевательств».
Как тут не вспомнить такое понятие из отечественного зековского сленга, как «зашквар». То же магическое мышление, и то же невротично-болезненное отношение к себе, своей личности, чести. Но это неудивительно, в обществе, что регулирует само себя без вмешательства государства, и которое при том состоит из воинов, честь очень важна как мерило умения отстаивать свои права. Ладно, с этим понятно. Но времена менялись. Вместе с временем стало трансформироваться и понятие мачо. Дополнительные изменения привнесли процессы регионализации и появления латиноамериканских наций. В некоторых странах «мачо» вообще стало обозначением активного партнера в гей-паре. Вспомните группу Village people, в голубом ключе обыгрывающую стереотипы о настоящих мужиках.
В двадцатом веке символом мачизма стали мексиканские рестлеры-лучадоры. Да-да, те самые мужики в помпезных обтягивающих костюмах с блестками, которые еще всегда носят маску. Идейным вдохновителем лучадоров стал Энрике Угартеха, борец, прославившийся в конце XIX века. Сам он маску не носил, зато, скажем так, плакат с ним висел в красном уголке в каждой качалке, как Шварц у люберов.
Лучадоры воплощают мачизм наглядно и буквально. Накачанные, брутальные, резкие, как удар по шее. Взаимодействие рестлеров основано на показушничестве, на конфликтах, понятным даже детям. Кто-то где-то кого-то оскорбил, засомневался в мачизме соперника — и дуэль неминуема. Любопытно, что лучадоры могут потерять в бою не только маску: согласно условиям некоторых турниров, рестлер может поставить на кон свои волосы, и в случае поражения тут же после матча, будет прилюдно побрит налысо. Что это, как не символическая кастрация?
По мере взаимопроникновения культур, понятие «мачо» стало появляться и в английском языке. Оксфордский словарь официально зафиксировал этот неологизм в 1928 году. Как полагают исследователи, его появление было обусловлено войнушкой США в Никарагуа против благородного вождя Сандино и прибытием на территорию страны беженцев оттуда. Кроме того, журналисты называли «мачо» американских морпехов, отправившихся туда разруливать конфликт.
Впрочем, в англоязычной культуре термин macho так и не прижился. Он так и остался язвительным, а на сегодняшний день полностью ассимилирован фем-движением как обозначение токсичной маскулинности. Гораздо ближе понятие manliness. Это искусство быть мужиком, восходящее еще к тем временам, когда английские и французские рыцари вовсю парафинили пейзан, бахвалились добродетелями перед прекрасной дамой и скрещивали фаллические турнирные копья. Мачизм никогда не был исключительно проявлением сексуального поведения, речь всегда шла о социальном, иерархичном доминировании. Низшие слои населения боялись иной раз даже криво взглянуть на рыцаря, чтобы не спровоцировать его отстаивать поруганную честь. Поединок устраивали только между равными, а крестьянина можно было и цепом угондошить, не слезая с коня. Всю эту manliness отлично спародировали Монти Пайтоны в «Граале».
На протяжении истории, мы видим, что воины и наемники, настоящие мужики в настоящем мужском коллективе, питают какую-то девичью слабость к ярким цветам, вычурным шмоткам и пышным гульфикам. Вспомните ландскнехтов, рыскавших по Европе в конце XV века. К слову, брутальности и выверенности стиля средневековых рыцарей и наемников Ренессанса хватило на то, чтобы сделать в Вахе две отдельных фракции: Бретоннию и Империю соответственно.
При этом костюмы ландскнехтов можно считать по-своему практичными. Грубую и обременительную средневековую одежду надрезали там, где она максимально сковывала движения: плечи, локти, колени, и ставили более удобные заплаты. Подгонкой по форме и цвету никто не заморачивался, могли шутки ради и вражеское знамя на рукава пустить. Щит для тех, кто пользуется пикой или двуручником, не нужен, а с доспехом, кроме, пожалуй, родной кирасы, много возни. Да и зачем, когда арбалеты и аркебузы прошивают все насквозь? Ландскнехты, вернувшиеся из похода с мешочком монет, шли к портным и заказывали себе похожие костюмы уже для повседневности, добавляя новые элементы, у кого насколько хватало фантазии. Так они создавали моду. Разумеется, у всякой моды находятся противники. Поборники морали даже петиционировали в адрес короля, чтоб этот разврат поскорее запретили, но император Максимилиан II, человек здравомыслящий, отвечал: «Их жизнь настолько коротка и безрадостна, что великолепная одежда — одно из их немногих удовольствий. Я не собираюсь отбирать его у них».
В мачистской моде намешалось много всего. Тут и шик, и статусность, и психологическое воздействие на врага. Известны случаи, когда отряды отдельно волочили свои доспехи и форму, чтобы надеть их непосредственно перед боем, напугав врага блеском и чистотой. Если эти нелепые с виду одежды еще хоть немного практичны — вообще замечательно.
К внешнему лоску тяготеют и другие мачистские сообщества — мафия. Что интересно, независимо от культурного кода. Помните малиновые пиджаки и золотые цепи размером, как на быка, в девяностые? Итальянские мафиозо, разодетые по последней моде? Татуировки, которым позавидовали бы любые туземные племена? Наверно, рекорд тут принадлежит Востоку: китайским триадам и японской якудза, по крайней мере, если верить тому, как их изображают в медиа. Достаточно вспомнить игры, вроде Sleeping Dogs и, в особенности, серию Yakuza Kiwami.
Если так подумать, аниме-сериал JoJo’s Bizarre Adventure можно считать эталоном мачизма. Какова же формула брутальной мужественности? Нужно иметь рельефное, мускулистое тело, как у скульптур эпохи Возрождения (Давид, мы смотрим на тебя), одеваться в яркие, крикливо-китчевые брэндовые шмотки от Gucci и Moncler, источать крутизну, самоуверенность и гангстерское спокойствие, говорить ровным, холодным баритоном. Эта настолько утрированная, насколько и серьезно поданная мужская сексуальность, доведена до предела и рискует в любую секунду рухнуть и опрокинуться в невероятно смешное кэмп-гейство.
Мы достаточно сказали о внешних признаках мачизма. Теперь поговорим о социальных и психологических причинах, стоящих за этим явлением. В этом нам поможет книга Эрика Моралеса об истории мачизма в двадцатом веке. Как считает исследователь, мачизм — это поведенческая модель, характерная в первую очередь для мужчин из беднейших слоев населения, это способ выжить в криминогенных трущобах. Мачизм нужно постоянно подтверждать, рискуя жизнью и свободой, зарабатывая репутацию сурового бойца. Мачизм — это бравада, подкрепленная дракой. Во многих уличных культурах существуют даже особые «испытания мачизма», когда парни наносят удары друг другу или толкаются. Если кто-то теряет равновесие и падает, его бьют всем коллективом. Если выдерживает — он мачо. Если нет, что ж, не повезло. Жестокость ко всем, кто слабее, поддерживается извращенным кодексом чести. При этом и жертва, и нападающие должны доказать мачизм в испытании выносливости друг против друга. Если агрессор не способен морально сломать жертву, то к его компетентности возникнет немало вопросов.
Во многих странах Латинской Америки слово «мачо» относится только к низам общества, еще более нищим и забитым, чем пролетариат. При этом не стоит думать, что мачо страдают комплексом неполноценности. Носителем психотравмы как раз являются эти низы, а мачистская модель — идеальный механизм сверхкомпенсации.
Конкретно в России существует свои установки, предполагающие правильную мужскую идентичность. Как они выстроены? Понятно, что образ транслируется на базе консервативных прогосударственных ценностей. Это антитолерантность — геи, инстранцы, классовая ненависть. Это православный патриархат — жена да убоится. Это культ силы и доблести, подаваемый СМИ через подвиги солдатиков и силовиков. Автоматом это созвучно с зековскими и АУЕ понятиями. Наша идеальная модель мужика неотличима от реальной модели гопника. Отсюда же берутся бейсбольные биты в багажнике. Мы уже писали, как обстоит в России с переводом бытовых конфликтов в легальную плоскость. Российский мачо должен быть готов на любой раздражитель отреагировать дракой: все эти девиации оцениваются как позитивные. А остальное логично выводится из базиса. Учтем, что 73% населения у нас относятся к среднему классу, как завещал великий Пыня.
Не надо далеко ходить, вспомним нулевые. Сериал «Бригада». Герои начинают как обыкновенные пацанчики с раена. Кстати, прежде как-то не бросалось в глаза, насколько точно продюсеры угадали с одеждой, повадками и лексиконом персонажей. Сколько таких парней нашлось бы в кварталах на окраине? Мечтавших или свалить в армию, или намутить свой бизнес, что бы под этим не подразумевалось.
В итоге они становятся респектабельными и стильными бандюками. Подобное преображение мы видели и в конце фильма «Жмурки» от Балабанова. К сожалению, как мы убедились на примере многочисленных депутатов и коммерсантов, гопника можно причесать и приодеть, но он так и останется хамом и быдлом. Хам, потому что силу надо постоянно демонстрировать, унижая слабых. Быдлом потому, что к культуре и окружающему миру у него может быть только потребительское отношение. И если ситуация требует проявить чуткость к чувствам и потребностям других людей, смотри пункт первый: это значило бы проявить слабость. А нас даже Пыня учил жить по понятиям питерской подворотни, бей первым и все такое. Россия — страна-мачо на дипломатическом, международном уровне. И такое же жалкое, закомплексованное посмешище в том числе.
От православия к мачо ближе всех Охлобыстин. С уклоном в кэмп. Гневные священники, типа Чаплина и Смирнова, могут быть мачо только на уровне риторики, в остальном они слишком старые и немощные. Разве что мы размышляем о феномене батюшек-харизматов, вокруг которых вьются послушницы. Доцент Соколов, расчленитель аспиранток, — вполне себе костюмированный мачо отечественного пошиба.
Мачизм неразрывно связан с расизмом. В девятнадцатом веке американские WASP’ы испугались маскулинности черных и стали приписывать им жестокость и извращенную похоть к белым женщинам, чем оправдывались расовые погромы. А китайцев считали слишком женственными недомужиками. В реальности их боялись работяги как конкурентов на фабриках. Тут очень пригодился клише хитрого желтомазого торговца опиумом. Так и так, обе расы не вписывались в американский культурный мейнстрим.
Не будем упускать значение эмансипации женщин. Если раньше только они рассматривались как сексуальный объект, то по мере роста их свободы, автономности, благосостояния и самосознания, это было применено и к мужчинам. Что интересно, примерно в начале XX века зафиксирован мужской вариант платной танцовщицы-жиголетты, что составляла компанию мужчинам и оказывала сексуальные услуги. Теперь мы имеем дело не только с жиголеттой, но и мужчиной-жиголо.
Другим источником мачизма стала консервативная реакция американцев на революцию 1968 года. Ответом на феминизм, сексуальную свободу, а так же разгул преступности, стала культивация силы и военщины среди простых американцев. Именно отсюда выросли образы качков Сталонне, Ван Дамма, Шварценеггера. В конце концов к власти в Америке пришел мачо-президент Рейган.
Мачизм осмысливался исследователями давно, практически на протяжении всего 20 века. Застрельщиками тут выступили мексиканцы, которые изучали свою страну и нацию после десятилетней гражданской войны и революции. Потом эту эстафету подхватили американцы. Трактовок вышло очень много, но, в конечном счете, это привело к тому, что мачизм стал отдушиной, которой исследователи могли объяснить что угодно.
Вариации на тему мачо можно свести к двум типам. Мачо-для-мужчин и мачо-для-женщин. Хотя в формировании второго образа немалую роль сыграли и геи, потому скажем так: мачо как стиль жизни и мачо как объект поп-культуры, сексуальный объект. Для профессиональных альфонсов образ мачо стал своего рода тактикой удержания власти над женщиной. Мачо стал образом для продажи, особенно в 70-е, когда страны Латинской Америки, Италию, Испанию заполонили богатые туристки из Европы. Реальный мачизм агрессивен сам по себе, а нынешние маркеты, продвигающие товары и масскульт, пытаются максимально уйти от агрессии. В рекламе почти всегда идет игра на контрасте: чем брутальнее выглядит мужик, тем он оказывается нежнее, ранимее, милее и человечнее. Так что последние ниши мачизма — патриотство, преступность и религиозный фундаментализм. И то, при условии заметного обнищания общества.
В сытые годы в России на секунду промелькнул альтернативный мачизм, пришедший из офисной культуры. Ну, когда коучи учили клерков, как быть альфа-самцами. Тренинги личностного роста, НЛП, управление реальностью — подобные разводки. Если пропустили это славное время, то обратитесь к книге Сугралинова "Кирпичи". Ее нельзя назвать хорошей, она как раз плохая, но поэтому точно передает муки офисного планктона, пытавшегося освободить своего внутреннего Чеда, после чего вломить пизды охраннику, трахнуть секретаршу и так глубоко влизать шефу, что тот неделю не сможет прийти в себя. На сегодняшний день клерки-альфачи ушли вместе с породившей их эпохой относительного благополучия. Более успешные индивиды мигрировали в ряды самодостаточных метросексуалов, а остальные растворились в рутине. Так что тру-мачо у нас порождают только армия, колония и подворотня. Зато они никогда не иссякнут.
Феминистки должны понимать: в реальности мачо — это про агрессию и иерархичность. А потом уже мачизм смешивают с токсичной маскулинностью. Хипсторы сами чувствуют давление, потому что думают, будто от них ожидают поведенческую активность пацанов с раена. Поэтому им проще вообще отказаться от своей сексуальной идентичности, добровольно скинуть маску и сбрить волосы. Да они гопоту боятся сильнее, чем наши фемки, выросшие в семьях, где рулил абьюзер-батяня.
Чего вы хотите? Ну нет у нас для вас других мужчин. И не будет, пока Россия остается заперта на границе между вторым и третьим мирами. Следует исходить из того, что разумные, самостоятельные, внутренне полноценные мужики, которым не нужно самоутверждаться за чужой счет, — это аномалия, мутанты. Мы неоднократно говорили, что россияне, прошедшие через школьно-уличный коллектив, или были опущены, или были вынуждены опускать. Шансы остаться в стороне от этой грызни мизерные. Само собой, в отношениях с девушками будет срабатывать точно такая же иерархично-потребительская модель доминирования.
И вот тут понимаешь, что выйти замуж за иностранца и оставить все эти бани-березки-купола далеко в кошмарном прошлом — не такая уж плохая идея.
