Рассказ
Инженер Еремин последний раз провел фланелью по капоту своей машины и удовлетворенный отступил на два шага. Серебристая «семерка» сверкала в ярких лучах октябрьского солнца, которое восьмого числа отмечало пик бабьего лета в Подмосковье. Еремин со всех сторон осмотрел свой автомобиль и его удовлетворение переросло в удовольствие. Он гордился своей машиной, серебристой, всегда гладко отполированной, на солнце – сверкающей! Конечно сегодня, когда дороги Москвы и Московской области кишат шикарными иномарками странно любоваться жигулями. Но Еремин любил свою машину, потому нередко, как и в этот чудесный октябрьский полдень, зачарованно смотрел на нее.
И надо сказать, что машина отвечала взаимностью своему хозяину. Привезенная в свое время непосредственно с завода, при содействии друзей с ваза, прошедшая небольшой тюнинг, который мог себе позволить Еремин, всю жизнь располагавший скромными финансовыми возможностями, семерка работала как часы. Уже отмечено, что она всегда была умыта и блестела на солнце, если светило было на небе. Но надо отметить, что и внутри машина всегда выглядела как с иголочки. Обивка на полу пропылесошена, резиновые коврики вымыты, на сидениях чистые, ухоженные чехлы. В общем, с точки зрения внешнего вида и чистоты не машина – серебристая, начищенная мелом салатница.
В этом не было ничего удивительного. Еремин любил в этой жизни три вещи: работу, жену, машину. Именно в такой последовательности. Внимательный читатель скажет, что автор ошибся: Еремин любил чистоту. Но, пожалуй, к чистоте, без которой инженер не мог спокойно существовать, он питал иное чувство. Это была не любовь. Будучи болезненно брезгливым, Еремин просто органически не переваривал нечистоплотность, неопрятность, грязь вокруг себя, особенно боялся микробов и бацилл. Он все время что-либо протирал, мыл, полировал.
Надо сказать, что работал Еремин в авиационном КБ, до сих пор сохранявшем статус секретного. Любовь к небу, летательным аппаратам у него проснулась в раннем детстве. С отцом мастерил модели самолетов. Затем поступил в МАИ. И после окончания вуза тридцать лет работал в авиационной промышленности, в группе конструкторов, создававших любимые с детства железные птицы. Не удивительно, что и во дворе, а затем в институте и КБ за Ереминым закрепилось прозвище «авиатор». Здесь уместно вспомнить американский фильм с таким же как и прозвище Еремина названием. Почему? Да потому, что именно брезгливость и любовь к чистоте роднила скромного Еремина с героем-миллиардером Ди Каприо. Он не ходил со своей мыльницей в кармане как авиатор из американской картины. Но точно также был аккуратен и болезненно чистоплотен.
Однако вернемся в 8 октября. Полюбовавшись блестящей семеркой, Еремин пошел помогать жене по огороду. Было решено: раз такая погода, уехать домой не раньше 16 часов. Позже попадаешь в чудовищные пробки.
Сполна насладившись солнечной трудотерапией на даче, супруги Еремины в шестнадцать ноль ноль сели в машину и выехали с участка. Перед воротами садоводческого товарищества, членом которого был Еремин, стоял контейнер с мусором. Инженер остановил машину и вышел, чтобы добавить к общему мусору свой в чистом пакете.
Около контейнера стоял очень пожилой, но еще бодрый мужчина с сумкой на колесиках.
- Не подвезете до автобусной остановки, – обратился он к Еремину.
Инженер оглядел старика и задумался. Очень не любил Еремин сажать в свою ухоженную машину незнакомых людей. А старика он не знал, хотя за четверть века, что имел участок, познакомился практически со всеми членами товарищества.
Его задумчивость нарушил голос старика.
- Стоит машина на участке, - показал тот рукой в сторону противоположную выезду. - Да некому ездить, сын недавно умер. Тоже был военным, как, наверное, и Вы.
Еремину льстило, что его часто принимали за отставного офицера. На самом деле, он даже не служил срочную службу, а лишь пройдя трехмесячные военные сборы в МАИ, принял присягу и стал лейтенантом-инженером запаса. Но видимо его спортивный молодцеватый вид, высокого усатого статного 54 –летнего мужчины с серебристой проседью, создавал ему такую видимость.
- Мы офицеры должны помогать друг другу, - эта последняя фраза старика была переломной.
Лейтенант-инженер запаса Еремин взял у него тележку, открыл капот и уложил ее на чистую упаковочную бумагу, постеленную в багажнике днем.
Старик, кряхтя, забрался на заднее сидение семерки.
Когда машина подъехала к первому перекрестку после выезда с участков, старый офицер попросил остановиться.
- До автобуса далековато, - сочувственно сказал Еремин.
- Ничего, нормально, я дойду, - сказал старик.
Он вылез из машины, трижды поблагодарил Еремина, что-то сказал об офицерском братстве. Затем пошел в сторону противоположную от автобусных остановок.
- А ты обратил внимание на его обувь, - спросила жена, когда после поворота на перекрестке Еремин, набрав скорость, направился к Москве.
- Похоже, что это был бомж, - продолжила жена.
И в этот момент Еремин все понял. Старик не был ни членом садоводческого товарищества, ни бывшим офицером, никакой машины не стояло на его участке, да и участка не было в помине. Это был хитрый бомж. Он очень ловко развел, как говорит сейчас молодежь, Еремина. И пошел он к будке, в которой принимали цветные металлы, видимо насобирав пивных банок в контейнере дачников. Болезненная брезгливость Еремина клокотала во всех фибрах его души. «Усадить бомжа в свою только что почищенную машину. Да притом считать, что помогаешь, чуть ли не боевому генералу в отставке. Простота! Что было в этом старике от военного?!» Он действительно не посмотрел на обувь, но отчетливо вспомнил руку на ручке тележки. « Похоже, он руками никогда не работал. Видимо всю жизнь был нахлебником, да судя по психологической ловкости жуликом. А теперь лазает по помойкам и разносит заразу по общественному транспорту, да по машинам таких вот чистоплотных лохов-авиаторов с офицерской выправкой.»
На стоянке Еремин, дезинфицируя заднее сидение и багажник, проклинал себя последними словами за идиотизм. В нем кипела ни ненависть, которая как говорят, находится в одном шаге от любви. Читатель помнит: Еремин чистоту не любил, а был патологически брезглив. Потому в нем клокотало клиническое негодование и отвращение к возможно попавшим в машину микробам и бациллам.
«Попал под бомжа», - нервически бормотал Еремин.
