С Романом мы познакомились в одной столичной редакции, где я работала после института. На мою долю в те времена выпадало немало ночных дежурств, а Роман жил в Подмосковье и порой, когда его работа на каком-нибудь мероприятии поздно заканчивалась, приезжал «ночевать» в редакцию. Тут он спокойно работал 2-3 часа, составляя репортаж, а потом брал банку кофе и приходил ко мне, и мы болтали до открытия метро. Его такой график вполне устраивал, наше начальство тоже ничего против не имело.
В одну такую ночь речь зашла о загадочных, «населенных духами» домах с жутковатой репутацией, коих, как известно, в столице великое множество. Тогда-то Роман и поведал мне историю, случившуюся непосредственно с ним. Дальше рассказ будет от его лица.
------
В девяностых годах я работал в одной недавно появившейся газете. Не буду называть, она и сейчас еще выходит. Мы писали обо всём — о спорте, эстраде, путешествиях, духовных практиках и загадках истории... Своего помещения у нас поначалу не было, и мы арендовали «угол» у одного кондового советского журнала. Условия были так себе. В те годы недавно открывшиеся организации обычно размещались в наспех приспособленных для работы помещениях: в перестроенных детских садах, гостиницах и так далее.
Потом дела наши пошли в гору, и мы переехали в новенький, только-только отстроенный офисный центр. Наверное, один из первых. Располагался он на севере столицы и был по тем временам неимоверно крут. Представь — раньше мы ютились в тесных кабинетах с вечно мигающими лампами, рассохшимися оконными рамами, скрипучим паркетом. Нам не хватало места под принтеры и ксероксы, не хватало телефонов, розеток... А там, куда мы переехали, там было, как в зарубежном кино! Общий зал, разделенный на маленькие кабинки для сотрудников, у каждого свой стол, к которому были подведены провода для телефона и компьютера; пластиковые окна с тонированными стеклами во всю стену; шикарный зал для совещаний... И всё это еще пахло ремонтом! Мы занимали целый этаж, а кроме нас, еще и никого не было. Всем очень понравился новый офис, особенно мне, ведь от него до дома, где я снимал комнату, было ровно семнадцать минут пешком. Ну, восемнадцать, если приходилось ждать на светофоре. Но в редакции у меня был собственный компьютер и интернет, а дома — сильно пьющая хозяйка. Неудивительно, что я частенько ночевал в офисе, благо ни охранники, ни шеф не были против.
Первый тревожный звоночек прозвучал месяца через два после нашего вселения. Меня вызвал к себе главный и сказал, что уборщицы на меня жалуются: прихожу по ночам в офис в грязной обуви, ковролин после меня не отчистить. Я удивился. Образ жизни я, конечно, вел довольно напряженный — случалось мне в поисках сюжетов для репортажей и в заброшенные вентиляционные шахты спускаться, и в депо, и по чердакам высоток лазить... Случалось и угваздаться, но на этот случай я брал с собой в рюкзаке сменку. А кроме того, уборщицами у нас работали две тихие узбечки. Они безо веской причины жаловаться бы не стали.
Я пошел посмотреть, где «я» наследил. Оказалось, в вестибюле, перед лифтом, действительно были отпечатки ног, словно кто-то прошелся в ботинках, испачканных свежим бетоном. Но той ночью, когда следы появились, я в редакцию не приезжал, и охрана это подтвердила. Мне бы тогда обратить внимание на странность этих следов — были они обращены пятками к колоннам (было в вестибюле нашего здания два ряда колонн). Но голова моя была занята другим.
Второй звоночек — мой давний знакомый, йогин Руслан. Он практически круглогодично жил в Индии, на родину приезжал редко и ненадолго. В один из таких приездов я его «выцепил» для консультации по одной моей статье о йогических практиках. Договорились встретиться в редакции, я ему рассказал, как меня найти. Руслан позвонил из автомата (сотовых тогда практически ни у кого не было, зато почти у каждого были карточки для телефонов-автоматов) и попросил выйти. Сказал, что не будет переступать порог этого здания. Меня это немного удивило и позабавило, но я давно привык к руслановым странностям, поэтому мы сели в кафе и поговорили. На прощанье я спросил его — чем ему не угодил наш офисный центр?
— А ты не чувствуешь? — спросил он.
— Нет. А что?
Руслан только улыбнулся снисходительно и пробормотал что-то про мою всегдашнюю «тупость». Это было не обидно: я действительно не способен чувствовать какие-то эманации, которые без труда различал мой приятель. В журналистике высокодуховным и тонко чувствующим людям не место, тут нужен совсем иной нюх. К тому же его образ жизни с постоянными медитациями и разными духовными практиками слегка «подвинули» его и без того «шаткую» крышу — я так думал.
Был и третий звоночек, прямо как перед началом пьесы. Дело было солнечным утром, в самом начале работы. Я сидел на своём месте, просматривал «светскую хронику», как вдруг в другом конце зала раздался истошный крик, то есть визг. Очень громкий женский визг, тотчас же оборвавшийся.
Все сразу повскакали с мест, ринулись туда, откуда он донесся. Визжала молодая сотрудница. Я с ней работал — вполне адекватная и смелая девушка сейчас сидела перед компьютером с зажмуренными глазами и вся белая. Мы стали тормошить ее. Она молча показала на экран. На экране ничего особого не наблюдалось — загружалась какая-то древняя «Винда», то ли 95, то ли 3.11. Девушка разревелась, но глаз не открывала — слезы текли из-под зажмуренных век. Ее повели в туалет успокаивать, что-то ей капали в пластиковый стаканчик с водой. Наконец, он отошла настолько, что смогла все рассказать:
— Я включила компьютер, и он сперва загружался, как обычно. А потом перестал, и на меня глянула... страшная такая рожа. Во весь экран, как живая! Только... мёртвая...
Тут она затряслась, и слезы снова закапали.
Позвали «компьютерщика», как мы тогда называли человека, выполнявшего обязанности сисадмина. Он принес какие-то дискетки и долго ими шуршал — искал вирусы. Сказал, что про такое слышал и читал: вирус, у которого заставкой служит неожиданно вылезающая страшная картинка. Не помню уж, нашел он что-то или нет, но несколько раз перезапустил компьютер — всё было благополучно. Потом прошелся по нашим «машинкам» со своими дискетами и в обед прочел нам небольшую «лекцию» по просьбе генерального о том, как не словить вирус.
Я по-прежнему приходил время от времени в офис по ночам. Наверное, я и в самом деле «туповат», но мне это было только на руку: ведь мне доводилось общаться с самыми разными людьми и бывать в самых разных местах. Я контактировал с диггерами, спелеологами, любителями «заброшек» и сумасшедшими искателями правды, я бывал в самых жутких и мрачных местах столицы и области. И всегда спокойно наблюдал и запоминал всё, что вокруг меня происходило. Но в какой-то момент происходящее в редакции начало меня тревожить.
Сперва появились запахи. Сильнее всего они были в вестибюле: запах сырого бетона и... словно бы неделю кто-то не выносил отходы. Слабый такой запах гнильцы. Я немного поудивлялся — вроде и уборщицы у нас добросовестные, и запах бетона давно должен был выветриться... Днем он был почти незаметным, только вечерами, когда в здании никого не было.
Потом пошли вразнос «коммуникации»: то лампочка мигнёт или совсем погаснет, чтобы через некоторое время самопроизвольно загореться; то телефон в дальнем конце зала неожиданно тренькнет. Не зазвонит, а именно тренькнет. Я старался не прислушиваться и не приглядываться. Обычно я был погружен в работу так, что пальцы заплетались и за стуком клавиатуры ничего не замечал: мысли обгоняли одна другую. Но случались и пробуксовки. Во время одной такой я услышал звуки. Тихие то ли постукивания, то ли похлопывания по чему-то твердому. Мерные, и в то же время это была не мерность машины или метронома. В этой мерности была неровность, словно источником звуков был кто-то живой. Они были очень тихими, сперва почти неслышными. Но иногда я застывал за компьютером в поисках подходящей фразы и чувствовал, как от этих звуков ползут мурашки у меня по спине. Видимо, не такой уж я и тупой.
И я решил — всё, больше в редакции не ночую! Естественно, никому об этом не объявлял. И, как назло, почти сразу же получил задание на один «срочный» репортаж, который нужно было сдать уже в верстающийся номер. Времени оставалось в обрез, и я решил выйти в ночь — в последний раз.
Материал, что называется, «шел сам», пока я шагал к редакции, я придумал завязку и как организую текст, осталось только настучать его. Слова и фразы так и летели у меня из-под пальцев, и я отвлекался лишь для того, чтобы сохранить написанное. Я увлекся настолько, что забыл про звуки и запахи. И вдруг компьютер мигнул и перезагрузился.
Я успел подумать только про несохраненный кусок текста — придется набирать заново. Потом тупая иголочка беспокойства вдруг кольнула под сердце, и тревога сжала горло. Мне ужасно захотелось бросить всё и удрать поскорее отсюда. «Доделаю завтра», — решил я и уже потянулся, чтобы нажать кнопку питания. Но не успел.
Побежали белые таблицы на чёрном фоне, а потом вдруг появилась страшная рожа. Из уважения к покойнику надо говорить «мёртвое лицо», но первая мысль была именно такой, врать не буду. Это был не «скример», не картинка, хотя лицо не двигалось. Словно камера наблюдения, установленная в морге, показывала мне это. Оно буквально отпечаталось в моей голове: мужское, вздувшееся, с вытаращенными мутными глазами, с потеками крови, с кончиком черного языка между оскаленных зубов. И мне, леденеющему от ужаса, показалось, что оно тоже меня видит, что сигнализирует мне о чем-то.
Я подхватился и бросился вон. Не помню, как скатился по ступенькам (к лифту я даже сворачивать не стал), в несколько прыжков пересек вестибюль и пулей вылетел на улицу. Уже за дверьми замер, прислушиваясь.
Тихонько шелестел ветер в липах за оградой, невдалеке, по шоссе, проносились машины. Рядом со мной раздался негромкий электронный писк, и я вздрогнул. Но это оказались мои часы, которые сигналом отмечали начало каждого часа. Это подстегнуло меня, и я рванул на предельной скорости к дому. Это был единственный случай, когда я преодолел расстояние от работы до дома за двенадцать минут. Каким-то чудом, спасаясь из офиса, я подхватил свой городской рюкзак. Видимо, это сказалась привычка, доведенная до автоматизма — без верного друга-«захребетника» я никуда. А то куковать бы мне остаток ночи в подъезде: в рюкзаке были ключи.
Наутро я пришел в редакцию позже всех — умышленно, хотя и рисковал репутацией и деньгами, если не сдам репортаж вовремя. Всё было буднично, только мой компьютер светился скринсейвером. Не без боязни я подошел к нему. Ничего необычного, страшного или странного — просто рабочий стол «Винды». Я быстро достучал текст и успел-таки его впихнуть в верстающийся номер.
В обеденный перерыв мы с сисадмином проверили мой компьютер на наличие вирусов (их не оказалось, как я и предполагал), и я шепотом поведал ему о кошмарном видении. Поскольку в редакции делать больше было нечего, я отпросился домой, но вместо этого поехал к одному знакомому. Вместе мы силились узнать что-нибудь про место, на котором стоял наш офисный центр (само здание было вне подозрений). Ничего — никаких мрачных историй, никаких оскверненных кладбищ, домов с кровавой историей... Я копал и так, и эдак — глухо.
Разгадка пришла сама через пару недель. Придя в обычное время на работу (ночевал я теперь исключительно дома), я застал всю нашу редакцию до последнего человека на площадке перед дверьми. Здание было оцеплено милицией, внутрь никого не пускали. Оказалось, застройщик наш был крупной «криминальной акулой». На строительстве он просто отмывал деньги, заработанные наркотиками и рэкетом. Подвалы строящихся зданий он и его «бригада» использовали как застенки и пыточные для должников и конкурентов, а тех, кто не мог расплатиться, убивали тут же и прятали тела в бетоне. Незамысловатые колонны в вестибюле не были несущими — этот, с позволения сказать, «декоративный элемент» хранил в себе трупы тех, с кем у застройщика, как бы помягче сказать, «вышли крупные разногласия». Позже мне конфиденциально назвали имена тех, чьи бренные останки были замурованы в бетон: всё это были такие же преступники и уроды, как и их палач. Хотя, боюсь, порядочные люди среди его жертв тоже были.
«Лихие девяностые». Страшное и буйное время моей молодости.