Пока хозяева были на работе, Мыра окотилась четырьмя котятами. Вообще-то Мыра была кошка пожилая, умная, деликатная, несуетливая, а в последний год даже апатичная, что, как считали хозяева, было признаком старческого нездоровья. Поэтому летом её взяли с собой на дачу. И уже не стерегли как когда-то. Никто, конечно, не ожидал от Мыры подобного легкомыслия! В ее-то годы! Слабо утешало то, что котят четверо. Это вам не 12, как иной раз бывало. Но с другой стороны и этих четверых нужно куда-то девать.
Мыра лежала в специально оборудованной для родов коробке, застеленной мягкими старыми тряпками. Умиротворенно вылизывала своих слепеньких малышей, кормила. И это был какой-то непрерывный процесс: кормление — вылизывание. Когда хозяева подходили и заглядывали в коробку, Мыра слегка напрягалась, но агрессивно себя не вела. Знала, что ее здесь любят. Люди потом деликатно удалялись на кухню, стараясь не беспокоить роженицу. А там разговаривали на повышенных тонах.
— И нечего на меня так смотреть! — возмущался папа. — Я котят топить не буду! Тоже мне, нашли Герасима!
И он с укоризной посмотрел на жену и на дочь. Вообще-то, уж раз на то пошло, то топить котят папе ни разу в жизни и не приходилось. И нечего было метать огненные взоры, как будто это его любимые женщины сами лично принесли ему внеплановое потомство и требовали его воспитать.
Мать и дочь смотрели друг на друга с легкой тоской. В глазах обеих была обреченность и слабая надежда, что другая возьмет эту ношу добровольно на себя. Было ясно без всяких разговоров, что котят нужно раздать в хорошие руки. Присутствовали два неприятных момента. Нужно было пережить то время, пока котята подрастут до того, что их можно будет оторвать от матери. И второе, нужно найти эти самые "хорошие руки". Слава Богу, не для двенадцати, а только для четверых. Но за долгие годы бурной Мыриной личной жизни эти поиски, признаться, порядком надоели!
Раздача котят — дело непростое. Но годы практики дают о себе знать, и с какого-то момента хозяева не мечутся как угорелые, не делают вообще никаких лишних движений, действуют хладнокровно, без лишних судорог, четко по схеме. Мила и Маша (мама и дочка) при всем их нежелании заниматься котятами, имели почти профессиональный подход к этому делу. Они бы весьма удивились, а, может, даже и посмеялись, но их личные наработки почти на 100% совпадали с рекомендациями в разделе учебника о том, как построить клиентскую базу в сетевом маркетинге. Первым делом прошлись крупным чёсом по близким знакомым. Дальше составили список малознакомых. Минут за двадцать был готов и третий, в который входили сослуживцы, одноклассники бывшие и настоящие, библиотекари, продавцы всех окрестных магазинов, тренеры по аэробике, преподаватель музыки и репетитор по английскому. Между прочим, в списках значился даже мастер по ремонту телевизоров, который должен был нанести визит семейству на следующий день. Многие часы были потрачены на телефонные разговоры о прекрасных, милых, чудесных, пушистых котятках с рекомендацией "узнал — передай другому!".
Когда начинали программу "Хорошие руки", котята копошились вокруг матери, слепые, нуждающиеся только в еде и сне. Но настал тот момент, когда малыши стали самостоятельными. В них проснулась жажда исследований и открытий, яркая индивидуальность каждого развернулась во всю мощь. Эта копошащаяся целый день компания завораживала взгляд, как человеческое общество в миниатюре: один меланхолик и копуша, другой — энергичный холерик, не дающий покоя меланхолику.
В другой раз вздумают играть в охоту. Что самое прискорбное — охотятся на хозяйскую ногу. Бедный папа Гоша, например, выходит из темноты коридора на кухню, где на него с налета бросается котенок и яростно вцепляется в носок. Потом также стремительно отскакивает, угрожающе горбит спину, выставляет палкой хвостишко и при этом у него совершенно шалые глаза, точно как у заигравшегося ребенка, уже теряет грань между игрой и реальностью. Это самое сложное время для хозяев, потому что кажется — котята везде. Если выходишь с кастрюлей на балкон, котенок обязательно путается в ногах, того и гляди, прищемишь ему дверью хвост или сам грохнешься вместе с этой кастрюлей. Это не мрачные предположения, просто случалось и то, и другое. Умилительные как все дети, смешные, грациозные — ими можно было любоваться целыми днями! За исключением тех часов, конечно, когда они своими шумными играми превращали квартиру в сумасшедший дом.
Итак, часы телефонных разговоров и просто разговоров шли. Время, оно прямо-таки бежало. И вот наконец-то! Первая помощь пришла из первого круга знакомых. Первого котенка забрала себе одноклассница Маши Маро. Котенка провожали радостно-траурно. Во-первых, все ж таки это был великий почин! И безобразников хвостатых оставалось уже трое. Но траурно, потому что привыкаешь к ним, малышам. Для котенка отрезали часть шерстяного платка, который лежал в кошачьей коробке. Строго наказали: в первый домик обязательно класть эту тряпку ("Мамку №1" — как называли ее в семье Разуваевых), которая пропахла самой мамой-кошкой, молоком, сестрами-братьями. Словом, кошкиным домом!
Маро завернула малыша в тряпку, сунула себе за пазуху. Котенок тут же стал ползти по ней к свету, небольно цепляя коготками. И она унесла его в темноту осени. Он, кстати, был не самым симпатичным в этом семействе. Но дело было не в красоте. Маро хотела с огромной (как это водится в ее 17-летнем возрасте) любви к однокласснику Вадику (безбрежной как океан и безнадежно безответной) переключиться на любовь к котенку. И нужен ей был не красавец, а такой, что больше других возбуждал жалость и желание им заниматься. Котенка, кстати, она назвала Вадиком.
Что самое занятное, малыш действительно помог ей пережить первое любовное разочарование. Первое время Маро как полоумная бегала по магазинам и скупала миски, мячики, игрушечных мышей, изучала в интернете кошачьи корма. Потом она отстаивала озорника от наказания за то, что он начал точить когти и драть любимый бабушкин плюшевый диван, или сожрал кусок рыбы со стола, и прочая, и прочая, и прочая… Словом, подотвлеклась от мыслей об однокласснике. И даже последнюю точку в любовной истории помог поставить малыш. Однажды вечером Маро прибежала на встречу с подругами явно перебудораженная.
— Марошка, ты чего такая? Дома нелады? С предками?
Она в ответ округлила глаза, еще больше выгнулись ее и без того художественные роскошные брови.
— Вадик поролона нажрался. Его рвало и поносило. Я его спасала, девочки!.. До сих пор в трансе, вы не поверите!
Девочки потрясенно охнули. А когда разобрались, какой именно из Вадиков нажрался поролона и поносил, страшно веселились. Больше всех хохотала Маро. Она очень ярко представила себе записного красавца Вадика, запихивающего за щеку куски диванной начинки, и образ недоступного мачо рассыпался на куски. За секунду! Вот так-то! Потом стало даже доброй традицией слегка похихикивать, спрашивая у Маро: "Ну что там нынче натворил наш Вадюша?". Та, скромно потупив взор, вздыхала и сообщала, что сегодня, например, Вадик висел на занавесках и получил за это от бабушки веником. Девчонки принимались исступленно хохотать, представляя себе висящего на гардине юношу, и, особенно, представляя, как его гонит веником строгая усатая бабушка Маро. И Вадикина слава покорителя девичьих сердец как-то тихо угасла.
Второго Мыриного отпрыска пристроили к тетушке Милиной давней подруги.
— Так, еще раз уточняю: во вторник, вечером. Как говоришь, ее зовут, Динара Михайловна или Диляра?
— Динэра, — с некоторым неудовольствием повторила подруга. — Родители у нее были романтики раннего советского периода. Ну и дали дочурке нежное имя в духе времени: Дитя Новой Эры. Сокращенно — Динэра. Поняла?
— Да уж, да уж… — торопливо подтвердила Мила, и в который раз порадовалась, что в свое время так благоразумно, так простенько и интернационально назвала дочь Машенькой, Марией…
Во вторник вечером в дверь позвонили. Открыла сама Мила. В полумраке коридора стоял не то подросток-юноша, не то девушка: небольшого роста, с небольшой головой, узким абрисом, короткими волосами. Даже скорее хрупкий мальчик. Он кивнул головой и шагнул в квартиру. Мила машинально отступила в сторону, пропуская гостя, и щелкнула выключателем, чтобы понять, кто пришел.
Перед ней стояла пожилая женщина с фигурой ребенка. "Ей бы в молодости быть в амплуа травести", — мелькнула мысль у Милы. Мальчик-старушка улыбнулась и подняла на Милу свои выцветшие глаза. "Действительно, дитя!" — ошеломлённо поняла Мила, не в силах отвести взгляд. На нее смотрели чистые, ясные глаза. В них читалась боль души, доверчивость, застенчивость. И еще эти глаза смотрели с надеждой. И Мила обреченно поняла, что именно на нее возложена обязанность сейчас, немедленно совершить чудо для этого человека. Чтобы эти глаза стали не горестными, а радостными.
— Динэра Михайловна? — недоверчиво все-таки уточнила она.
— Да, — кивнула головой гостья. Кивнула действительно детским, угловатым движением. "Чудеса!" — только и могла ахнуть про себя Мила. Они прошли в комнату, где селилось кошачье семейство.
— Если Вам сразу никто в глаза не бросился, Вы посидите, понаблюдайте за ними. Спросите себя, какого по характеру котенка хотите — побойчее или поспокойнее, девочку или мальчика.
— Да, я бы, пожалуй, к ним пригляделась. Я Вас не побеспокою, если побуду некоторое время?
— Ну что Вы! Нет, конечно! Мне ведь и самой небезразлична судьба котят. Я мечтаю отдать их в хорошие руки, к любящим людям.
— Да-да! Именно к любящим! — С пылом согласилась Динэра Михайловна. — Видите ли, — продолжала она, — за последние два года я осталась совсем одна. У меня умерла мама (ей было 82 года), а через два месяца — без видимых причин — вслед за ней умер папа. Вообще-то он мне отчим, и поженились они, когда им было пятьдесят, но он так вошел в семью, что я называла его папой. Они прожили вместе тридцать лет. И возраст у них был почтенный, достойный, но папа умер от любви, вернее, без маминой любви. Для него всё как-то обесценилось, потеряло смысл. Смерть папы я пережила хуже, чем смерть мамы. Но это, как оказалось, был еще не конец! Через полгода погиб мой муж. Глупо! Не болел никогда! Профессор, умница! Пилил дерево на даче. Сильный, шквальный порыв ветра — и дерево упало на него. "Дина, девочка, бедная моя, одной тебе жить в новом веке! Дитя Новой Эры…" — Закрыл глаза и умер. Я думала, что тоже умру. Как папа за мамой… Но нет. Может быть, это означает, что я не так его любила? Я так ждала смерти, так радовалась, что скоро снова окажусь в кругу семьи! Но нет. Время идет, а я даже не болею, только уменьшилась как-то. Так и жили вдвоем с кошкой. Но и она два месяца назад юркнула в подъезд и пропала. Моя последняя ниточка с прошлой жизнью. Действительно, наступил уже новый век, но я в нем совершенно одна! Детей ведь у меня нет…
"Какие уж могут быть дети у такого ребенка! Какой чистоты и ясности должна быть душа человека, чтобы сохранить ее до таких лет незамутненной!"
Динэра Михайловна рассказывала свою историю без надрыва, без аффектации, с каким-то недоумением за несправедливость судьбы, но с полной покорностью к происходящему. У Милы сердце кровью обливалось. Один из котят, предположительно мальчик с предполагаемой кличкой Степка, вылез в это время из коробки, подбежал к Динэре, обнюхал ее ногу и в мгновение ока взобрался по ее брюкам из ткани рыхлого плетения на колени. Поднял мордочку вверх и устремил на нее такие же доверчивые, прозрачного голубого цвета глазки и деликатно-вопросительно муркнул: "Дескать, ничего, что я на Вас присел? Чего Вы сами-то хотите?" Девочка-старушка положила на него легкую маленькую ручку. Оба затихли на мгновение, прислушиваясь к чему-то, происходящему внутри. И Динэра поднялась:
— Ну, вот и мой котенок. Видите, он сам меня выбрал.
Мила засуетилась, отрезая очередной кусок "мамки", отсыпая корм, давая еще раз свой телефон и прося, чтобы Динэра им звонила.
Они подружились впоследствии. Мила опекала ее, казавшуюся совершенно неприспособленной к жизни, просила у нее советов и получала их, и всегда необыкновенно мудрые. У них оказалось редкое сродство душ с Милой, и Динэра очень радовалась и говорила, что вот радость какая: Бог под старость подарил взрослую прекрасную дочь! Уже готовую (как она смеялась) к общению, минуя пелёнки, болезни и быт… А котик Степка оказался кошечкой Степанидой. И тоже как-то настолько в одной тональности, что, казалось, это тоже бессловесный человек проживает рядом.
