Год русского

ГОД РУССКОГО

(районные очерки)

повесть

"… Но ежели русский скажет вам, что он не любит свою Родину, — не верьте ему: он не русский".

Юрий Селезнёв.

1

- И мы приступили к строительству корабля. С тремя мачтами, с парусами, но и с мотором на случай безветрия, с каютами и штурвалом… В свободное от строительства время мы занимались изучением морских карт и…

- Учились завязывать морские узлы! – подсказал Коля.

- Да-да…

- А мне с подружкой Олей отдельную каюту сделайте, пожалуйста… - подала голос Катя.

- Сделаем, если будете маме помогать прибираться на корабле, - Коля говорит.

- Будем!

- И вот корабль готов к плаванию. Мы поднимаем якорь и распускаем паруса… Подождите, а как мы назовем наш корабль?

Недолгое молчание…

И Коля первым сказал:

- Назовём Вера – в честь нашей мамы!

- Да, - согласился Юрий Ершов.

- Ура! - шёпотом сказала Катя…

… Ершов выходит на балкон, за ним и Вера. Смотрят в ночное городское небо: быстро просверкнула сигаретная искра, медленно ползёт огонь самолёта, неподвижны Луна и звёзды…

Уходят с балкона. Вера в кухне садится за пяльцы – плетёт кружево. Юрий в своём кабинете, приспособленном из кладовки, садится за компьютер, пытается писать что-то. Пишет…

Утром Юрий встаёт первым, заваривает и пьёт чай. И слушает радио.

Сегодня сказали: "Нынешний год в нашей стране объявлен годом русского языка…"

- Ну, вы даёте, ребята… - неизвестно к каким "ребятам" обратился Юрий. – Нынешний, значит – год русского? А прошлый год? А будущий?..

Потом он уходит на работу. В газету «Прожектор».

Был день, когда вернулся Ершов домой с "уборки городской территории" – и вдруг звонок телефонный.

- Да? – сказал Ершов в трубку.

- Юрий Петрович, добрый день, из «Прожектора» беспокоят…

И вот уже третий год он журналистит в этой районной газете.

… А вот здесь-то, пожалуй, и – стоп.

Пора приоткрыть свою авторскую сущность. Да – это я. Ермаков. И если я сейчас начну писать про то, как Юрий Ершов пришел работать в газету "Прожектор"; как поручили ему тему сельского хозяйства; какие там, в "Прожекторе", сотрудники и т.д. … Всё равно ведь скажут: "Ну, чего ты, Ермаков, придуриваешься – это же газета "Маяк", это ты, это вот Игорь Сыроежкин, а это вот Нина Алексеевна… Но вот тут ты наврал, и вот туда ты не ездил…»

Так ведь и бывает. Не буду и отпираться. Да, Юрий Ершов – это я… Но… Нет. Ю. П. Ершов – это не Д. А. Ермаков… Слишком это просто и скучно: работал Ермаков тренером – написал про тренера Ершова, работал сторожем в церкви – написал про сторожа Ершова… Тогда уж и Егоров, ездивший на литературный форум в Финляндию – Ермаков, и Труфанов, работавший на мясокомбинате – тоже… И все стихи, что написал Юрий Ершов, на самом-то деле написал Ермаков и даже публиковал их под своей фамилией… Всё так – да не так! Ершов и его жизнь – это всё же иной мир, мир авторской фантазии, и... сейчас красиво скажу – мир душевных и даже духовных переживаний Ермакова…

Что ж, пожалуй, пора мне в тот мир и вернуться…

… В тот день, два с лишним года назад, Ершов получил на руки казенный диктофон, ручку, тетрадку в сорок восемь страниц и принялся за изучение подшивки газеты «Прожектор» за прошлые годы.

Раньше, делал свой «Литературный прожектор» (да-да, он ведь уже работал в этой газете, но не в штате, два года делал литературное приложение, а потом перестал делать) и на другие страницы особо не заглядывал – ну что там может быть в районной газете… Теперь его темой неожиданно стало сельское хозяйство. Впрочем, "Литературный прожектор" тоже возродился.

Курилка была рядом, на площадке "чёрной" лестницы этого сложного пятиэтажного здания в центре города (район сельский, но прилегающий к городу – поэтому и администрация района, и редакция районной газеты – в городе, областном центре).

Ершов вышел покурить. Там, в курилке, уже был Вася Сыромуков – сотрудник "Прожектора", отвечающий за ЖКХ, спорт, культуру и "силовой блок" …

Длинный, худой, востроносый, с негнущимися при ходьбе ногами – был он похож на сильно поистаскавшегося, средних лет, Пиноккио.

- Извини, полтинник не займешь? – спросил у Ершова.

- Извини, нет…

Сыромуков ответ воспринял спокойно, даже, кажется, равнодушно. На прямых ногах пошагал вверх по лестнице на площадку перед дверью на чердак. Там стоял большой во всю стену портрет Ленина. За портрет и сунул руку Василий Сыромуков, достал початую бутылку, обернулся к Ершову:

- Будешь?

Тот отрицательно мотнул головой.

А Вася не морщась, как воду, пил водку прямо из бутылки – вздрагивал на худой шее треугольный кадык, вздрагивала вся длинная фигура… Аккуратно закрутил крышку. Убрал бутылку за портрет:

- Я себя под Лениным чищу, - и, правда, наклонился и почистил штанину.

Чёрные плотные джинсы, забрызганные по низу, мятый свитер, небритые щёки, залысины – всё говорило о нелёгкой судьбе интеллигентного алкоголика…

Он снова спустился к Ершову, закурил.

- И не закусываешь? – бесполезно спросил Ершов.

- Закусываю, - сказал Сыромуков. Бросил в урну недокуренную сигарету, достал из кармана джинсов пачку жвачки, сунул в рот подушечку… И вдруг, будто продолжая давно начатый разговор, сказал: - Ты, главное… это… не торопись… Меня, как-то раз тоже на ферму отправили… - Вася качался на длинных своих ногах с носка на пятку и был теперь похож на аиста. На курящего аиста. - Я, вообще-то за ЖКХ отвечаю, но твой предшественник заболел… Тоже он… моей болезнью страдает… Вот и поехал я. На ферму. Ну, вернулся. Написал сто строк про коров. А Светлана Александровна спрашивает: "А что, в Чиркове теперь коровы стоят? Раньше всегда нетели стояли…" И что я должен ответить? – Сыромуков вопросительно уставился на Ершова.

Юрий пожал плечами.

- Вот и я не знаю… Для меня – если с рогами и выменем – корова. Если с рогами, но без вымени, соответственно – бык…

Тощая, длинноногая, в короткой юбке, крашенная блондинка прицокала снизу, кивнула Ершову села на стул, закинув ногу на ногу… Сыромуков сунул бутылку за портрет Ленина…

… Откуда Ленин-то?.. На стуле с истёртым кожзаменителем на сиденье и спинке, на котором сидела сейчас, нагло вздёрнув левую ногу на правую, курящая тощая блондинка… Так вот на этом самом жёстком аскетическом стуле, сбоку на спинке – металлический овал с выдавленными номером и буквами "Горком КПСС". Вот оттуда и Ленин, всё это здание когда-то было горкомом…

Ершов вернулся в кабинет, в котором он трудится вместе со Светланой Александровной Чащиной. Бывший редактор "Прожектора", она теперь – обычный сотрудник ("Надо вовремя освобождать место молодёжи", - сказала, по своей воле уходя с должности редактора). Она сидит за столом справа от двери (Ершов у окна) и безостановочно стучит по клавиатуре компьютера, при этом успевая включать-выключать-перематывать-включать старомодный красного цвета кассетный диктофон…

"Так тута усё и жила… Дедко-то хорошой у меня… Всю-то жись трудилися… С восьми годов на сенокосе…", - что-то в этом роде доносилось до Ершова из диктофона Светланы Александровны. Что-то подобное читал он и в старых номерах "Прожектора". Что-то подобное и предстояло писать теперь ему…

"Газета портит писателя", "газетчина", "работа в газете – убивает талант"… - сколько подобных разговоров слышал Ершов, и сейчас вспоминал их. Но – вот читает, и ведь статьи Светланы Александровны – замечательная проза, и язык в них, и сюжет, и портреты… И вон она – стучит и стучит по клавишам, пишет… Вспомнил и то, что ведь работали в газете и Белов, и… ну, например, Бунин даже. Казаков работал, Юрий…

Правда у Ершова-то всё навыворот – те всё же по молодости в газетах работали, потом уж стали писателями, а он пишет уже давно, уже и член Союза, а только теперь в газету пришёл и надо становиться журналистом-газетчиком…

- Всё у вас получится, Юрий Петрович, - утешительно говорила Светлана Алексанровна…

- Спасибо, спасибо… - отвечал обуреваемый сомнениями Ершов…

Ну, вот и первую заметку написал – с совещания у главы района о состоянии просёлочных дорог. Назвал "Эх, дороги…"

- Оригинально, - оценил заголовок Сыромуков, саркастически усмехнулся и пошёл "чистить себя под Лениным"…

- Ну, как, нормально? – спросил Ершов, смущаясь, у редактора Олега.

- Нормально, нормально…

И больше Ершов никогда не спрашивал мнения о своих газетных материалах – отдавал редактору и всё. И забывал. И "Литературный прожектор" – делал и забывал…

Даже что-то в сельском хозяйстве стал понимать. Узнал, что нынешние колхозы называются: "эсхэпэка" (СХПК), "ООО", "ЗАО" и т. д. Узнал, что характерный запах на животноводческой ферме – это прежде всего запах силоса, а не навоза… Что в хозяйствах района (тех самых СХПК, ООО и т. д., а ещё есть и фермерские хозяйства), выращивают, в основном, не рожь и пшеницу, а ячмень… Что агрономы и председатели, которые обычно на фотографиях и в кадрах кинохроник посреди бескрайних полей растирают в ладонях колосок, делают это не просто так и не для того, чтобы покрасоваться перед объективом – нет, считают количество зёрен в колосе!

Прижился, в общем, в районной газете («районке»).

2

В день рождения Николая Рубцова, с утра, Ершов пришёл к памятнику, одиноко, как живой поэт, стоящему на холодной белой набережной…

Один бы Ершов не пошёл – не любит сборищ вообще, а сборищ рубцовоманов в особенности. Но в этот раз решил сходить – Андрей Николаев его позвал, о знакомстве и дружбе с которым чуть позже…

Январский мороз, 75 лет Рубцову. Три незнакомые женщины с букетиком, ещё два-три человека…

Вот что писал Ершов в январском номере "Литературного прожектора", в своей, редакторской (он считается редактором этого литературного приложения), колонке…

Любезный читатель, третьего января, в день рождения Николая Рубцова, решил сходить я к его памятнику, что на берегу реки Вологды. Никогда раньше не ходил – не люблю «торжественные юбилейные мероприятия», в этом году захотелось. Не на мероприятие, а так… Для себя, что ли…

Пришел туда и Андрей Николаев (его новые стихи в сегодняшнем номере), пришли со скромным букетом три женщины, которых я не знаю, пришла девушка из «Рубцовского дома» (Музей «Литература. Искусство. 20 век.»). Вот и все. Поговорили, женщины положили букетик к памятнику… И это, лично меня, порадовало – не было лишних людей с торжественными речами. И пошли мы с Андреем Николаевым в «рубцовский дом», с бутылкой водки за пазухой. Не ради пьянства, как говорится, а ради душевного разговора. Неожиданно там же, в музее, появился и Леонид П. Очень кстати и подошел-то. Знаком был с Рубцовым – есть, что рассказать.

Леонид П. и рассказал, что в этот день уже с утра пораньше приходил к памятнику. «Гляжу – площадку расчистили, а сам-то памятник весь в снегу. Нашел метлу, привязал еще палку, да и обмел снег-то…» Спасибо ему. Хорошо мы и посидели в тот день.

Кстати – никаких торжественных мероприятий, посвященных Рубцову 3 января в Вологде больше и не состоялось («каникулы» - все закрыто). Не говорю уж о телевидении, где находится место для перемывания костей нынешних "звезд", для показа бесконечных пошлых юмористов и т. д. О дне рождения великого русского поэта – ни слова… Да и не надо! Рубцова любит народ, тот самый народ, в котором он родился и жил. Скромный букетик, снег, сметенный с памятника – это и есть истинное проявление любви к нему, а не чиновничьи отчеты о «торжественных мероприятиях».

Вышел я после долгих праздников на работу. Приходит из областного департамента культуры бумага: «3 января состоялась церемония возложения цветов к памятнику Николаю Рубцову». И еще на двух страницах «план мероприятий по увековечению памяти» на целый год… Что-то не видел я подписавшего бумагу чиновника у памятника во «время церемонии возложения»… А уж так они его любят, так любят… Столько уже денег вбухали (и еще вбухают) во все свои мероприятия… Что бы сказал на это сам Рубцов? Я-то догадываюсь, а Леонид П., знававший Рубцова, почти наверняка знает эти слова… Да и пусть, пусть «бумажные души» пишут свои бумажки и проводят свои церемонии… Русские люди помнят Рубцова, живут его поэзией.

Другой великий русский человек, композитор Георгий Свиридов так написал когда-то: «Николай Рубцов – тихий голос великого народа, потаенный, глубокий, скрытый. Рубцов – памятник эпохи. Это настоящий народный поэт, русский по непридуманности, по неизобретательности самой поэзии. Какие-то живые куски, оторванные от сердца. Есть слова, которые ему было дано сказать. Например, «поверьте мне, я чист душою» - и ему веришь».

Русский народ и сегодня верит своему поэту.

Юрий Ершов.

И фото – бородатое и очкастое, (похожее на фото в пропуске рабочего мясокомбината Труфанова из повести Д. Ермакова "Колбаса"), внизу колонки…

Юрий Ершов сидел в редакционном кабинете, прослушивал диктофон и переносил услышанное на экран монитора, бойко стуча по клавишам компьютера… «В прошедшем году валовка по молоку составила… Хозяйство заготовило… Поголовье КРС…»

Ершов работал над излюбленной темой – "сельское хозяйство" и мечтал побыстрее избавиться от этой темы, ну, хотя бы на время…

Избавление пришло стуком в дверь. Андрея Николаева, своего друга-поэта Ершов узнавал и по стуку, но всё же аккуратно отозвался:

- Да-да…

- Здравствуй, Юрий Ершов, - скромно улыбаясь, сказал Николаев. И по этой скромной улыбке, Ершов уже понял, что он – выпивши, да и с собой есть.

- Здравствуй, Андрей Николаев, - радостно выключая диктофон, откликнулся Ершов. - Принёс? - не о водке спросил, о стихах.

- Да принёс, - усаживаясь рядом со столом и протягивая руку для пожатия, ответил поэт. И достал из наплечной сумки початую бутылку. Водки.

Из тумбочки стола Ершов достал два пластиковых стакана и две карамельки. Николаев булькнул из бутылки.

- Ну, за встречу! – вместе сказали…

- Давай, - аккуратно откусив кусочек карамельки, попросил Ершов.

- Начну с более бодрого… Ну, оно зимнее, название не придумал ещё… И последняя строчка не готова, - говорил Андрей, но уже потупив глаза в пол, уходя в себя… Потом выдохнув, глуховатым, изменившимся голосом начал:

Когда январские морозы

Рисуют сказки на стекле,

И под окошками берёзы

Сгибают ветки в седине,

Когда вокруг нарядной ели

Шумит весёлый хоровод,

От Рождества через неделю

Встречая старый Новый Год,

Когда обдаст крещёну душу

Полночной прорубью реки,

Кряхтят в воде, не чуя стужи,

На равных – бабы, мужики,

Я на простом листе тетрадки

Пишу хорошие слова:

«С народом русским всё в порядке…

Россия-Родина – жива…»

- Хорошо… Назови «Крещенское».

- А сколько тут всего ещё: старый Новый Год, Рождество… - возразил Андрей.

- Ну, назови «Зимнее». На счёт рифмы «морозы – берёзы» ничего тебе в твоем литобъединении не говорили?

- Оно не обсуждалось… Я хочу распечатать, чтобы читали и тыкали меня носом…

- Не слушай никого! Ну, и что, что «морозы – берёзы»? Ну и что!?..

И они снова выпили…

За дверью громко цокали каблучки, пробегали торопливые обрывки разговоров… А Ершову стало хорошо, хоть заметил он и неточную рифму «стекле – седине»… А всё равно – хорошо…

- Давай следующее…

- Теперь более грустное… Но тоже оптимистично… Сейчас… Вот:

Как часто на погостах здешних

Звучат обыденно слова:

«Ну, вот, отмаялся, сердешный…»

Как эта фраза не нова…

И что за доля у народа,

Коль так печально и скорбя

И, в то же время, просто вроде,

Черту подводит бытия…

Но погляди поверх узора

Цветных кладбищенских оград –

Ведь щемит сердце от простора

И снова маяться-то рад…

Не от простора, от чего-то другого защемило сердце у Юрия Ершова. А Андрей стал объяснять зачем-то:

- Сначала-то: «Отмаялся, сердешный, слава Богу»… Как будто так все живём и маемся, а тут – маяться-то рад…

- Да-да… Без названия?

- Да. У меня все почти без названия. Это другая тема – название, сидеть надо, думать. А думать – некогда…

- Ещё есть?

- Нет, только эти. Есть в работе, но они ещё впереди. Надо работать, работать, - будто уговаривая самого себя, говорил Андрей Николаев. - Нужен кабинет… Раньше я думал – зачем кабинет культурным работникам? Нет – надо запереться, чтоб к тебе никто туда не ходил…

- Кабинет русского… этого самого…, - Ершов почему-то постеснялся сказать кого «этого самого», - это кухня ночью…

- Да.

- Или кладовка, - добавил Юрий.

- Да… Только появился второй человек – я уже не могу, - говорил Николаев. - Никакого интима. Для себя, внутреннего… Вот только дача спасает…

- Скоро уже… Тянет тебя? Меня уже тянет на мою грядку… - Ершов даже улыбнулся невольно, представив, как начнёт копать первую весеннюю грядку. Не от водки – от сырого, чёрного запаха земли – зашумело в голове…

- Уже думаю, да-а…- откликнулся Андрей. - Где твой стаканчик-то?

Налил. И в бутылке ещё осталось.

- Ты это себе… - сказал Ершов про остаток. Он знал, что Николаеву уже нужно идти на завод во вторую смену …

- Нет, я тебе оставлю – для творчества…

- Нет, заберёшь, по дороге выпьешь. Сядешь на пенек и съешь свой пирожок… Конфетку-то возьми… Давай, за твои стихи, новые и будущие…

- Спасибо и тебе успехов.

Едва слышный шелест сдвинутых пластиковых стаканчиков. Шуршание карамельных фантиков…

3

Вчера Ершов ездил в одно из хозяйств района (СХПК –"сельско-хозяйственный производственный кооператив") на "балансовую комиссию". Глава района, начальник сельхозуправления, руководитель отдела областного департамента с/х (сельского хозяйства), ещё всякие начальники и руководители, слушали доклад председателя СХПК и его специалистов, ходили и на ферму, и в мастерские… Давали оценки и советы… Завтра Ершов будет про эту "балансовую" писать… Он напишет. Он научился это делать…

А сегодня…

Редакционный "уазик" бойко катил, вбирал под себя дорогу: придорожные кусты в розовой дымке, в полях дотлевает снег, пластиковые пакеты с удобрениями, похожие на большие белые капли кучами сложены на пригорках… Свернули на проселок. Антон, молчаливый водитель, курит, но редко. Вот сейчас лишь вторую сигарету за всю часовую дорогу закурил. Ершов, наверное, уже пятую… Ага – вот синий указатель, вон и деревенька. Снег тут еще по-зимнему лежит, но дорога пробита и "уазик" благополучно останавливается у самого крыльца приосевшей, в снеговой нахлобучке, избы. Юрий накинул ремень фотоаппарата на шею, приготовил диктофон и вышагнул на крыльцо, пошаркал подошвы о брошенный у двери голик. Дверь по-деревенски не заперта. За ней темные сени, мост, разделяющий избу и двор. В потемках Ершов нашарил дверь, открыл, вшагнул в печное тепло…

Через неделю в "Прожекторе" появился очерк.

Разведчик Черняев

- Воевали, воевали, - бойко откликнулся на мой вопрос Илья Алексеевич Черняев, совсем не богатырского вида старичок. Но глазами встретились – есть еще огонь в глазах, да и голос бодрый и, кажется, чуть насмешливый.

- Пятьдесят первая гвардейская дивизия, отдельная двенадцатая разведрота, - четко, по-военному, добавил он.

Расположились мы в кухоньке, он на табурет у печки присел, я за стол у окна.

- Взяли меня в сорок втором году. Обучали три месяца в Кущубе, а оттуда нас под Воронеж бросили. В Воронеже-то уже немец стоял. Вот год мы там под Воронежем и были. По ту сторону реки – немец, а по эту сторону – мы. Я в разведке был. Ходили за «языками», вели наблюдение… Как линию фронта пересекали? Через реку была переправа… Лодки были… Помню, первого языка взяли… За пулеметом он был, в дозоре на нейтральной полосе. Финн… Двое их было. Одного-то мы приткнули ножиком, а финна взяли…

- Разве в Воронеже были финны? Они, вроде, больше под Ленинградом… - усомнился я.

- Значит были. Точно – финн. Здоровый такой мужчина… - (Илья Алексеевич именно так и сказал - «мужчина», с каким-то даже уважением).

- Страшно было в разведке? - опять я спросил.

Разведчик Черняев усмехнулся.

- Так как… Страх есть, а надо выполнять. Обычно ходили отделением – десять человек, - стал мне объяснять подробно. (А я вспомнил «тактические занятия» из своей воинской службы, ведь и у меня в военном билете написано – «разведчик войсковой разведки»).

- … Две отсекающих группы – правая и левая – по два человека, захват-группа – три человека, тыловая – три человека.

- Как-то учили вас – приемам разведки, рукопашному бою?

- Не до того там уже было, сами приучались…По неопытности большие потери бывали. Раз ходили двадцать человек – два отделения, а ведь чем больше народу, тем больше шуму… Десять человек убило от двадцати. Политрук с нами ходил, его убило. Которых ранило… Вооружение наше было: финский нож, всегда в ножнах на ремне висел; сначала винтовка, потом карабин, потом уж автоматы – ППШ и ППС. ППС удобнее – магазин плоский, за оба голенища можно запасные сунуть…

- 23 января сорок третьего года мы взяли Воронеж. Прогнали его за Дон (это Илья Алексеевич так немецкие войска называет: «он», «его»). На Харьков пошли. Харьков взяли. Оттуда вышиб он нас. Мы опять взяли. А с Харькова пошли к Полтаве. Не доходя Полтавы, в городе Зинко, меня в левую ногу ранило…

- Помню, было восьмое марта, - продолжал свой рассказ разведчик. – Мы вошли в село Громовка. Нашли старосту, спросили, где немцы. Вчера, говорит, были, человек сто, ушли. От Громовки до города Зинко километров пять. Мы поехали в разведку на лошади, на санках: командир взвода лейтенант Молчалин Виктор Александрович, Яша Сафонов с Ленинграда, я , Волович… А сзади нас, метрах в ста, еще сани, тоже в них четыре человека. Заехали. По сторонам смотрим. Двухэтажные здания справа – никого там, тихо. Я с левой стороны сижу на грядке саней. Смотрю – куча железа у телеграфного столба и кто-то там… Я говорю: «Товарищ лейтенант, вроде как немцы…» Только стали лошадей-то разворачивать, а он как очередь-то дал… Пуля, вишь, вошла у мизинца и вышла в пяту. Яшке Сафонову три пули в мякоть прошло. Воловичу шинель только прострелило. Лейтенанта – сразу… Ну, чего сделаешь… Мы начали отстреливаться. А от домов-то, мимо которых проехали, тоже начали строчить. Вишь, как бывает… Туды попали хоть бы что, а обратно…- в этот момент, кажется, разведчик Черняев не просто рассказывал, вспоминал – он будто все снова рассчитывал, прикидывал – где же прокололись-то они и что еще можно было сделать…

- Те, на вторых-то санках – тёку. Мы на них заорали… Еле и вырвались… В госпиталь в Тамбов попал. Шесть месяцев там был. Потом – в выздоравливающий батальон. Туда «покупатель» приезжает, спрашивает – кто в каких частях служил. Когда разведчиков спросили – я вышел. А мне справку уже дали – «годен к нестроевой». «Ты, - говорят мне, - в разведку не годен». «Почему?» «Бегать не можешь». Я говорю: «Вперед могу бежать, назад нет». Побеседовали со мной. Взяли снова в разведку…

- Хотелось именно в разведку? – спросил я, думая про себя: «Вот герой-то!»

Но Илья Алексеевич, опять вроде бы усмехнувшись, спокойно сказал:

- Конечно… Хоть и пехотная разведка – а лучше чем в самой-то пехоте на передней линии… Тут все-таки – сутки отдежурил, сутки отдыхаешь…

- Четвертый Украинский фронт – Сиваш, Сапун-гора, Сахарная голова, Долина смерти, слыхал? – Я кивнул в ответ. - Вот там я и продолжал после ранения.

- Когда Сиваш взяли, он к Севастополю стал отступать-то, а мы было – в упор его да гранатами… Война – или ты его, или он тебя… Одиннадцатого июня сорок четвертого мы поднялись на Сапун-гору. Оттуда нас сняли, дали отдохнуть, помыли в бане и перекинули на Третий Прибалтийский фронт. Паневежис брали, Шауляй. Снова ранили – грудную клетку пробило, лежал в госпитале в Полоцке. Дослуживал в Каунасе, оттуда и демобилизовался в ноябре сорок пятого года… Награды-то?.. Благодарность за Сиваш, Благодарность за Севастополь, Благодарность за Паневежис, Благодарность за Шауляй, «За боевые заслуги», «За отвагу», орден Славы…

- Ну, вернулся я в колхоз, в деревню Росликово, тут за леском. Двенадцать домов. Сейчас нету деревни, все уж распахано… Мать у меня была, да четыре сестры… Так и остался в колхозе.

- Слышал, какая-то история была у вас?.. – решился задать я неудобный вопрос. Илья Алексеевич сразу меня понял, откликнулся озорно:

- И это знаешь?.. Было дело… Бывают в жизни огорчения, - смеется. - Споткнулся неправильно и все… Двенадцать лет дали… Нет, не колоски – поболе. Сталин-то помер – шесть годов сбросили. В Шексне я сидел, там разгружали баржи с песком да с камнем. Зачеты были, а работала моя бригада хорошо, так что из шести лет, отсидел четыре... Работать надо везде. А шпане, карманникам всяким, спуску не давал… Вернулся домой в пятьдесят пятом – и все в колхозе, в восемьдесят втором на пенсию вышел… Стаж-то? А считай – в тридцать втором, в двенадцать лет пахать пошел…

- Награды-то остались у вас?

- Меня когда арестовали, приехал милиционер из Кубенского… Я бы сам-то не отдал, а жена отдала – «За боевые заслуги», «За отвагу» и орден Славы – с концами. Почему забрали – не могу сказать, может, какое постановление было… Когда вернулся я и не хлопотал, орденская книжка есть…

- Сейчас-то как живется?

- Ничего живется… Пенсий хватает. Много-то нам нечего и покупать, - кивнул он на свою бабушку, тихонько присевшую у стола. - Восемьдесят семь годов так… Две дочери у меня, сын, два внука…

- Всю войну пришлось работать голодным, холодным, в пятнадцать годов подали вилы – стога метали, а топерь тракторам вон все убирают так… Топерь молодежь ничего не видала… - завздыхала бабушка. Надо бы и с ней поговорить, да это уже, если будет, то другой разговор и в другой раз…

Я попрощался с Ильей Алексеевичем, вышел во двор, по расчищенной тропке вышел за калитку, к машине, закурил…

Десяток изб в заснеженном поле – это и есть деревня Харитоново… День солнечный, и все искрится – крыши, промятая трактором посреди деревни дорога, заиндевелые кусты репейника… Вдали – черно-белая полоса леса. На снеговом одеяле в соседнем огороде синие вмятинки – заяц бегал… Наносит запах печного дыма… И тихо-тихо… Вот эта снежная тишина, этот дымок, эта вольная белая равнина и есть – Родина. За неё воевал разведчик Черняев…

4

… Уже вторую неделю парусный корабль "Вера", рассекая тяжёлые волны, плыл, подгоняемый попутным ветерком, к неведомым странам. Солёные брызги холодили лица отважных мореплавателей, ветер и солнце закаляли их. Стаи дельфинов плыли вслед за кораблём, и, махнув плавниками, отставали. Летучие рыбы, радужно сверкая в лучах солнца, пролетали над палубой. Огромный кит, выпускал фонтан и, махнув могучим хвостом, исчезал в морской глубине… Юнги Катя и Коля по очереди поднимались в смотровую корзину на мачте, зорко вглядывались вдаль. Мама готовила обед и пела песни. Капитан-папа с трубкой в зубах стоял у штурвала… И вот, однажды, когда на корабле уже начали иссякать запасы пресной воды и пищи, с высокой мачты раздался звонкий мальчишеский голос: "Земля!.."

Катюшка – редкозубая первоклассница давно уже спит… Юрий поправил на ней одеяло, провёл ладонью по волосам… Коля – любитель почитать в постели (как когда-то и Ершов-старший), и после "фантазировния" просит отца ещё разрешить ему почитать. И читает долго (фантастика и приключения, конечно же), пока отец, заглянув с кухни, не выключает свет. Тогда, вздохнув, откладывает книгу и долго устраивается, делая из одеяла подобие гнезда. И, устроившись там, в таинственной тёплой темноте, кажется, тоже ещё долго не спит… Юрий Ершов даже знает, что делает его сын в это время…

… Он закрывался с головой одеялом, оставляя лишь щель для носа и – или ещё раз, но с личными вариациями, "смотрел" фильм, что глядел вечером по телевизору, или же "перечитывал" и "дописывал" прочитанные недавно книги. В Колькином возрасте (десять лет) он особенно любил книжки про индейцев… Ну, а Колька, может, и продолжает приключения команды корабля "Вера"…

… Дети спали. Два раздвинутых кресла-кровати и старый диван у стены занимали всю комнату, превращая её в единое спальное место…

Юрий и Вера ещё пили чай, выходили на балкон… Потом Вера плела в кухне кружево, звонко шелестя коклюшками и ворочая перед собой подушку с натянутым на неё сколком и кружевом. Ершов ушёл в свой кабинет-кладовку, где все стены увешаны детскими рисунками, где завалы книг и рукописей на полке, где втиснут стол, стул, компьютер… Только за новый рассказ взялся вроде бы: из-за стены послышались звуки. Что называется "характерные" – охи-вздохи. И всё громче, всё непринуждённее… Ершов заглянул в комнату, где спали дети – здесь застенные охи, переходящие уже в вой и тявканье, были, кажется, ещё слышнее… Катя заворочалась. Юрий положил ладонь на плечо дочке: "Тихо-тихо, спим-спим…" Потом вернулся в кабинет и когда за стеной уже орали (а самое-то противное, что ведь притворяются, насмотрелись "кина"-то, думают, что только так и надо), Ершов без замаха, но сильно ударил локтем в стену, и ещё, и ещё раз. И ведь будто попал в кого-то там – с грохотом кто-то или что-то упал (о) и стало тихо.

Но тишина была, как на границе, тревожная… В общем, конечно, уже не до рассказов…

- Ну, что за люди… Не люди, а животные какие-то… - возмущалась тихонько Вера.

Ну и, конечно, опять на балконе сидели…

… В шесть утра он встречался на ближайшей остановке с председателем одного из сельхозпредприятий…

Без четверти шесть выходил из квартиры, ещё чувствуя на щеке дыхание жены, всегда обнимавшей его на дорогу, прикрыл плотно дверь, дождался, когда щёлкнет ключ в замке. И решительно нажал на кнопку соседского звонка… Ведь говорил он уже этому соседу с бегающими глазками, чтоб вели себя поспокойнее… И не отрывал палец от кнопки, пока на зашуршало за дверью обколоченной светлой «вагонкой». Встал так, чтобы не видно было его в глазок.

- Кто? – испуганно-хриплый голос.

- Открывай, увидишь…

- Кто там?

- Сосед твой, давай, давай, открывай, - и Ершов ещё раз нажал на кнопку звонка.

Скрежетнул ключ, приоткрылась дверь, в щель стала видна хорьковая (и все же человечья) мордочка…

- Что?

- Ничего сказать мне не хочешь?..

- Да я же… Чего теперь не дышать, что ли?

- Я тебя задушу. Если ещё раз… Понял?

- Да я…

- Понял?

- Да.

- Отбой, - негромко скомандовал Ершов.

Дверь поспешно закрылась. Но щёлкнул замок и приоткрылась дверь квартиры Ершовых. Вера, в халате поверх ночнушки, стараясь скрыть улыбку, посмотрела на него, покачала головой…

- Ну, всё, всё, пока, - поспешно сказал Юрий и пошёл вниз.

- С Богом! – услышал вслед.

Пока шёл к месту встречи, как это обычно бывало у него, мысленно прокручивал «разговор» с соседом: надо было то, сказать, другое, позлее надо было… И ещё подумал – это ещё ладно, что сосед явно трусливый, да и в случае чего, Ершов с ним и физически справится – а если бы буйный здоровяк? Да хоть бы кто! За покой детей и жены… Ну, ведь не задушил бы… Нет, конечно… Сам себе ухмыльнулся… А ещё подумал, что и его шумная семья (а детей ведь не заставишь всё время вполголоса говорить), может, мешает соседям с другой стороны (из соседнего) подъезда, где, кажется, тяжело болеет давно не показывавшийся на улице старик. Оттуда тоже часто слышны и стоны, и даже крики (видимо, старик уже не встает с постели и криком подзывает к себе родных).

Уже много лет Юрий Ершов живёт в этом доме, после размена материнской квартиры и ведь не знает фамилии людей из соседнего подъезда. Не знает и любвеобильного соседа со своей лестничной площадки, ну, тот, правда, недавно въехал, наверное, снимает эту квартиру. Но ведь и того, у кого он снял её, Ершов не знает… «Вот так и живём», - опять сам себе усмехается. Достает из наплечной сумки сигареты и зажигалку, закуривает. В этой же сумке редакционный фотоаппарат и диктофон…

Пустынная, грязная автобусная остановка. Через пять минут подъедет – тоже реалии времени – председатель колхоза, живущий в городе…

5

И был долгий хороший день…

Очерку, что был готов через неделю, не придумывалось название. Ершов остановился на вызвавшем опять сдержанную похвалу Сыромукова: "Весьма оригинально, весьма…"

Земля и люди

(один день посевной)

- Ну, если выезд в шесть утра вас устроит – то, пожалуйста, - охотно откликнулся на мою просьбу съездить в «Борисовский», поглядеть на посевные работы, председатель этого СХПК А. А. Клыков.

… Стоп, стоп… Остановись, писатель! Ну, что ж это я… Ведь честно писал в родном "Маяке" этот очерк, люди про себя и знакомых читали. А теперь в повести про Ершова зачем-то меняю название хозяйства, фамилию… Никого же не обманешь. Да и зачем? Пусть уж будет, как и было…

Земля и люди

(один день посевной)

- Ну, если выезд в шесть утра вас устроит – то, пожалуйста, - охотно откликнулся на мою просьбу съездить в «Ильюшинский», поглядеть на посевные работы, председатель этого СХПК А. А. Клеков.

На следующий день в начале седьмого утра и выехали из Вологды по кирилловской трассе…

По дороге, в машине, конечно же, говорили. О работе.

В поле «Ильюшинский» выехал в этом году 29 апреля, засеют 1600 га – на зерно, еще 150 га – на зерносенаж. Планировали, как и обычно, работать в две смены, но начали в одну, по мере «подхода» полей, «а теперь уже больше половины посеяли, так и решили не связываться с двухсменкой». Еще три поля на Вотче остались нетронутыми, сразу целиком их было не засеять – оставили на конец посевной…

Удобрения были закуплены «по минимальной потребности», еще 100 т докупили буквально 29 – 30 апреля, получив кой-какие деньги.

Запаса ГСМ в этом году не создали, работают, что называется «с колес». Все ждали, когда будет возможность закупить ГСМ по обещанной льготной цене…

Мелькают за окном поля - черные и в зеленой ряске всходов… Дальше, дальше по знакомой дороге…

- Как дела в новом отделении колхоза в Кирилловском районе?- спрашиваю.

- В производственном плане все нормально получается, а с точки зрения окупаемости вложенных затрат – не все гладко. Должны были бы получить возмещение затрат по программе молочного животноводства в 20 млн рублей, и, конечно, рассчитывали на эту сумму, но пока возместили нам 5 млн. Говорят, что остальные деньги будут позже… - делится заботой А. А. Клеков.

И возникает естественный вопрос, к тем, от кого зависит это «возмещение» затрат: зачем обещали-то?

И ведь не впервые я слышу такую историю: обещали бюджетную поддержку по той либо другой программе, в таком-то размере, в такие-то сроки, а потом – и сроки нарушаются, и суммы обещанные вдруг скукоживаются…

Но ведь так нельзя работать в сельском хозяйстве, где каждый день дорог, все нужно в свое время сделать – закупить удобрения, посеять, заготовить и т. д. Ладно у «Ильюшинского» есть запас прочности – обошлись пока, тем, что все же поступило из бюджета и своими средствами, а ведь бывает, что вот с таких невыполненных обещаний и начинается для хозяйства череда неурядиц (кредиты, кредиты), которая и к краху может привести…

Почему же так-то: с крестьян требуют – поголовье не снижайте, «валовку» давайте, посевные площади увеличивайте, а собственных обязательств не выполняют? Кто не выполняет-то? Ну, на нашем уровне – департамент сельского хозяйства области (от районных сельхозуправлений тут мало что зависит). Ссылаются на дефицит бюджета. Но все тот же вопрос возникает: зачем же обещаете? Не обещайте ничего, пусть уж крестьяне только на себя и надеются. Но в таком случае и спрашивать с них как-то… неправильно. А спрашивают-то – будь здоров как.

Вот и с Клекова тоже спросили…

- Мы теперь отчитываемся в два района – Вологодский и Кирилловский. Не получаем деньги по программе молочного животноводства, звоню в департамент – в чем дело? Оказывается, по сравнению с прошлым годом отделение в Кирилловском районе дало 99 % молока. Но ведь в прошлом году на это время в умирающей «Свободе-2» (хозяйство в Кирилловском район, приобретенное «Ильюшинским» -Д. Е.), там стояло 250 полудохлых коров, сейчас – 140 коров, и они дают практически то же самое количество молока… По поголовью – на конец года у нас произошло снижение на 6 голов коров в вологодском районе. Но при этом почему-то забывают, что такое же количество прибавилось в Кирилловском районе. Хозяйство-то ведь одно!..

Слушаешь это и диву даешься: вместо того, чтобы помочь уладить бумажные нестыковки, искать закавыки, чтобы не выплатить деньги? Почему председателю, взвалившему на себя и вытаскивающему из ямы умирающее хозяйство, приходится еще и в чем-то оправдываться, что-то доказывать?..

- Новую технику в этом году покупаете? – спросил я, зная, что А. А. Клеков уделяет большое внимание обновлению техники, технологий.

- В этом году, по большим закупкам у нас «перекур», потому что в прошлом году в «Свободу-2» 50 млн вложили. Недавно «газик» самосвал купили, плуг будем покупать, доильный зал на центральном комплексе будем менять. 4 млн будет нам стоить, но это нужно сделать обязательно, это непосредственно влияет на качество молока…

Так за разговорами и доехали до Березников – центральной усадьбы СХПК «Ильюшинский».

Семь утра. Механизаторы получают путевки, которые выдает инженер по эксплуатации машинно-тракторного парка С. Н. Носырев. С ним и поговорили…

- На сегодняшний день вместе с практикантом из училища у нас работают 30 механизаторов. Сегодня выписано 28 путевок на посевную и на другие работы. Машинотракторный парк хороший, работоспособный. В мастерской есть постоянная бригада слесарей, два сварщика. С несложными ремонтами механизаторы сами справляются. Все комплектующие к технике привозят вовремя. Много импортной техники. Сейчас в поле работают посевные агрегаты «Рапид» и «Амазоне». «Амазоне» - двенадцатиметровая сцепка из трех сеялок, работает с ней Виктор Клавдиевич Ячменнов на тракторе «Джон Дир». С двумя агрегатами «Рапид» (ширина захвата 4 метра) работают Александр Клавдиевич Зимин на тракторе «Ньюхоланд» и Павел Васильевич Забелин на «Джон Дире». Два трактора Т 150 К работают с семиметровыми сцепками борон работают, ну и другая техника… - рассказывает С. Н. Носырев. – Работают механизаторы с семи утра и до вечера – на подработке почвы часов до семи, на севе – до девяти-десяти часов вечера. Люди все ответственные, опытные, не подводят. Обед и ужин им возят прямо в поле. Питание нормальное, полноценные (в этом я чуть позже убедился лично – нормально, полноценно пообедав в совхозной столовой, где готовится и откуда возится питание и для механизаторов – Д. Е.).

Сам С. Н. Носырев – местный житель. В хозяйстве с 1975 года, в 77-78 годах – армия и снова в хозяйство. «Никогда не хотел уезжать отсюда. У меня и сын здесь работает заведующим гаражом после окончания мехфака ВГМХА. И жену он сюда привез из города. У нас свое хозяйство – огород, дача, скотину раньше держали, теперь не держим… Кажется, одна личная корова и осталась-то на все Березники… Молодежи, конечно, мало приходит в хозяйство, хотя, вроде бы и в городе-то никто их особо не ждет. А чего и не жить на селе, если зарплата нормальная и жилье есть? Кто работает нормально – тот и живет нормально…»

За таким неторопливым разговором и дождался я главного агронома «Ильюшинского» Т. П. Забелину. Она подъехала к мастерской на автомобиле «Нива», сама же им, уверенно и управляя.

- Сразу как стала работать – села сама за руль, - рассказывала Тамара Павловна по пути на одно из полей хозяйства. - Это очень удобно – ни от кого не зависишь. Хоть рано утром, хоть поздно вечером – села и поехала… Сеем такую же площадь, как и в прошлом году – 1600 га. Это покрывает потребности хозяйства в зерне при хорошей урожайности…

С большой дороги свернули на проселок…

- Поля в этом году подошли вовремя, а в том году мучились, наверное, дней десять, чтобы нормально работать – «поля не пускали»… Техника пока не подводит. Поломки бывают, не без этого, но незначительные… А механизаторы у нас все работают замечательно, подгонять их не надо…В день на сеялку выходит около 25 га, но иногда и меньше, в зависимости от «контурности» полей.

- Вы сколько лет в хозяйстве?

- Я местная, после института лет пять работала, потом уходила, пока ребята были маленькие, а теперь уже вот одинадцать лет работаю. Живу, в Березниках. Муж тоже в хозяйстве, а дети все в город уехали, уж как уговаривала, нет… У меня все парни в семье – три сына, два внука…

Приехали на поле. Холодный ветер пронизывает. Тучи, грозя дождем, низко ходят…

Здесь работают на посевных комплексах «Рапид» - П. В. Забелин и А. К.Зимин. Они как раз что-то еще настраивали в своей технике. «Ребята опытные», - коротко охарактеризовала их главный агроном.

Один из «ребят», Павел Васильевич – муж Тамары Павловны.

Александр Клавдиевич Зимин, работает на тракторе «Ньюхоланд» с сеялкой «Рапид». В хозяйстве – «как отучился, так и работаю». На этом тракторе второй сезон. Техника хорошая. С утра – подготовка, смазка и - за работу. «Больше 20 га за день делаем». Вот и все что он рассказал, а Павел Васильевич Забелин, работающий на «Джон Дире» и вовсе отмолчался – некогда механизаторам в горячую пору разговоры разговаривать. Вскоре трактора заурчали, тронулись, повлекли за собой сеялки…

А мы с Тамарой Павловной поехали на второе поле…

- Постоянно слышу, что теряются поля, зарастают… - говорю я.

- Нет, мы каждое полько обрабатываем, хоть механизаторы и ворчат. Жалко свою землю забрасывать, чтоб лесом-то зарастала…

Мы приехали на поле близ д. Исаково. Здесь идет боронование, после которого будут сеять «Рапиды». На тракторах Т 150 со сцепками борон работают Александр Вениаминович Проничев и Николай Павлович Новожилов.

А. В. Проничев работает в хозяйстве давно, живет в Жукове. Н. П. Новожилов живет в Березниках, в хозяйстве с 1997 года, сразу после армии.

- Трактора еще 90-х годов, этот поновее, - рассказывают показывают на свои машины. - Ну, работают еще, не сыплются совсем-то… С импортными, конечно, не сравнишь. Те для людей сделаны, а в этих попрыгаешь по пылище.

Ради справедливости, напомню еще раз, что новой, в основном импортной техники в «Ильюшинском» много, но, что делать – все сразу не купишь, вот и приходится кому-то и на старых тракторах работать.

Да и не скажешь, что жаловались мужики, просто сказали, как есть. Они ведь тоже все понимают.

Они, эти механизаторы, эти мужики с обветренными лицами и задубевшими ладонями понимают, может быть, гораздо больше многих ученых и шибко образованных городских людей, и не только в сельском хозяйстве. Они же прямые наследники тех, с лошадкой и сохой поднявших эти каменистые земли крестьян, сумевших не только выжить в этих несильно приветливых местах, но и дать миру пример высочайшей народной культуры, создавших тот самый «лад», о котором с такой любовью и доскональным знанием написал великий писатель, сын и внук вологодских крестьян Василий Белов…

Главный агроном о чем-то недолго поговорила с механизаторами, и поехали мы снова, теперь уже в контору хозяйства.

- Молодежи-то мало у нас, и приходят-то в основном те, кто в городе себя не нашли… - Продолжился наш разговор в машине.

- Может оно и к лучшему, глядишь – найдут себя на селе?

- Не знаю… Ребята, которым сейчас по пятьдесят лет, те вот остались, почти никто не уехал. Они сейчас и есть – главная опора хозяйства. А нынешние все норовят в город. Конечно, по сравнению с городом – труд деревенский тяжелый. Механизаторы еще возвращаются на трактора, а ведь девчонки – никто… Вот это пугает. Я помню, когда заканчивала школу – молодежные фермы создавали, целыми классами оставались на селе… Если бы они тогда не остались – сейчас работать было бы некому. И ведь так везде, не только у нас. А ведь здесь быстрее можно и дом построить, в городе попробуй-ка за ипотеку платить… Нет, все равно стараются закрепиться в городе.

Приехали в контору СХПК «Ильюшинский».

- Поеду к Олегу Разживину, поглядеть новую сеялку, вы как?- говорит председатель.

- Конечно,_______________________________________________________________________________________________________________________________ поеду!

И вот снова на председательской машине едем в сторону Новленского.

- Два градуса, - глянув на показания электронного термометра, констатиоровал А. А. Клеков. - Всегда апрель теплее, чем май…

Отвечая на мой вопрос, он рассказывает:

- С Разживиным тесно сотрудничаем, зачастую помогаем друг другу, мы этого даже и не замечаем, это как само собой разумеющееся: позвонишь – всегда выручит, он позвонит – я выручу. Денег, конечно, в долг не берем, потому что у обоих их нет, - смеется Андрей Александрович.

За Новленским сворачиваем в поле, где уже ждет нас председатель СХПК колхоз «Новленский» О. В. Разживин.

- Гляди-ка, а здесь четыре градуса, - снова глянув на термометр сказал А. А. Клеков.

В общем, погреться приехали…

Трактор с новой сеялкой «Рапид», стоял тут же на краю поля и Андрей Александрович сразу и начал его придирчивый осмотр. А Олег Владимирович немножко рассказал мне о новой технике…

Конечно, не мог я не спросить у председателя, как идет посевная.

- Посевная идет сложно: во-первых – почвы неравномерно в этом году подходят, очень много влажных участков, хотя мы нигде не остановились в работе, и, что удивительно, даже на влажных участках техника идет, не буксует. Может быть, здесь существенную роль сыграло то, что у нас 900 га было обработано безотвальным способом (чизельным плугом). Ну и еще то, что купили в этом году новый трактор к «Рапиду». Правда из-за него и подзадержались с выездом, не сразу смогли настроить. Сейчас все настроили и почти уже наверстали, то что упустили по этой причине в начале посевной. А так – все нормально, люди работают очень хорошо, все понимают необходимость этих работ, никого уговаривать не надо, если нужно задержаться на работе – задерживаются. В общем, настроение нормальное… Хотелось бы, чтобы со стороны государства – хотя бы обещанная помощь поступала в полном объеме и в заранее оговоренные сроки…

Снова возвращаемся в Березники… Кажется уже целый день в движении, а на часы глянул – одиннадцатый час.

Поговорили и в кабинете у Андрея Александровича о делах хозяйства.

- Прибыль с каждым годом сокращается, - сетует председатель. - Хотя такие показатели как расход кормов, производительность труда, из года в год улучшаются в хозяйстве. То есть мы свои резервы находим, «кормов едим меньше» - экономим, не разбрасываем… Но все наши усилия по экономии съедают постоянно растущие затраты на ГСМ, минеральные удобрения, кормовые добавки.

- Цена, которую дает за молоко Вологодский молкомбинат вас устраивает?

- Цена очень хорошая. Я читал, что Европе в среднем 33 «евроцента» стоит литр молока – получается примерно – 13 руб. 20 коп. Мы же продаем за цену до 20 рублей. Так что на закупочную цену за молоко жаловаться нельзя. Но надо понимать, что мы и налогов гораздо больше платим, чем западные фермеры. Да мы еще и на те технологии не перешли, на которых работает Европа. А так – сейчас цена хорошая на молоко. Мы могли бы получать большие прибыли, если бы, повторюсь, хоть кто-нибудь обратил внимание на то, по каким ценам мы покупаем ГСМ, минеральные удобрения, корма… Цены поставщиков – растут и растут.

И снова ненадолго прощаюсь с А. А. Клековым – едем с главным агрономом в Колкач – Кирилловское отделение «Ильюшинского», бывший колхоз «Свобода-2». Но перед этим заезжаем в столовую. Там Тамара Павловна берет обеды для механизаторов. А я, как уже упоминал, и сам пообедал. Спасибо повару Маргарите Николаевне Налимовой. Вкусно!

И мы снова в пути…

- Какая работа у вас, как у агронома, любимая? – задаю я «лирический» вопрос.

- Любимое все, иначе никак… Но вот сколько лет работаю – всегда с особенным волнением жду посевную, за зиму-то, сидя над бумагами, видно, поотвыкнешь от такого режима. А потом как включишься – и пошло, и пошло. Силосование, уборочная – все уже спокойнее, как бы само по себе идет…

Проехали мимо деревеньки, а когда-то видимо села Тютрюмово, с полуразрушенной церквушкой. По сторонам дороги усыпанные валунами луга, когда-то здесь были пастбища…

- Камней у нас много, да… Собираем камни постоянно. Подбираем и технику такую, чтобы меньше боялась камней…

Мы уже на территории бывшего колхоза «Свобода-2» и вскоре останавливаемся на краю поля, в котором работает трактор с культиватором, за рулем его Владимир Павлович Гудков, один из нескольких механизаторов, перешедших в «Ильюшинский» из «Свободы-2».

Сам Владимир Павлович, кроме того, что живет он в Колкаче, ничего о себе не сказал, да и фотографироваться не стал.

Уже когда ехали от него на другое поле, Тамара Павловна сказала, что в прошлом году Владимир Павлович на комбайне «Дон» намолотил 930 т зерна – это был лучший результат среди механизаторов Кирилловского района. (Удивительной скромности люди нашего села, даже фотографироваться стесняются!)

Смело преодолев «по команде» водителя обширную лужу, «Нива» остановилась на краю поля, в котором работал трактор – вносил удобрения, а на дороге стоял еще один трактор с прицепом, в котором и лежали удобрения.

И здесь механизаторы, приступившие к привезенному обеду, не были, как я сразу понял, расположены разговаривать с «корреспондентом». На просьбу сфотографировать их, тот что постарше спросил:

- А для чего?

- Для газеты «Маяк».

- Ну, отступитесь, никаких фотографий в газете не будет все равно…

- Почему так думаете?..

- Да кому это нужно-то нынче? Только старикам деревенским, а остальным дак все до фени…

Даже и обидно было слышать такие слова, но ведь в чем-то и прав, сказавший их механизатор. О ком, о чем – пишут наши газеты, показывает наше телевидение, кто не сходит с первых полос и экранов? Бывшие балерины, бандиты, спортсмены, безголосые певички, живущие какой-то своей жизнью политики… Часто ли увидишь рабочего или крестьянина?.. Даже и в районной газете – не часто. Часто ли я-то сам, до работающих в поле или на ферме людей доезжаю, дохожу? Ну, доехал до конторы, поговорил с председателем, ну, трактор в поле сфотографировал… Мало этого, очень мало…

Вот о них, об этих механизаторах и доярках надо писать не газетные «хлопушки», а книги, фильмы снимать… Потому что, да-да, на них-то все и держится… Ими надоенное молоко и пьют те самые, с экранов и газетных страниц не слезающие…

Разговор не складывается…

Вспоминаются рубцовские строчки: «К мужику микрофон подносят, тянут слово из мужика…» Да не хочу я тянуть из мужика слово! Я и сам не люблю, когда у меня над душой стоят…

Ну, все-таки познакомились: Андрей Александрович Кузнецов и Николай Николаевич Воронов. Они не «свободские», коренные «ильюшинские». Один работает в хозяйстве с 1990 года, второй – шесть лет.

- Молодежки у нас в хозяйстве – три человека всего, - зашел разговор на ставшую привычной за этот день тему. - Мы последние «могикане» – мне вот сорок.

- Молодых-то: я, Мартюшов, Проничев, Рома Бутусов…

- Но ведь и в городе молодежь не ждут, может, потыркаются да и вернутся?

- А куда вернутся-то? Жилья нет – раз, технику, конечно, самую старую дадут…

- Да у вас-то еще ничего…

- Да уж… Вон соседка наша, председатель из Нефедовского – весь народ разогнала, кинула землячков. Главное, не приезжая какая-нибудь, а местная, своя, доморощенная…

Острые языки у мужиков… И ведь опять – правду говорят. Да еще просят:

- Ты вот про это напиши, напиши…

Уверены, что не напишу.

Подъехал вдруг на странной самоходке местный житель… Две собачки с ним, похожие на лаек. Механизаторы с ними хлебушком поделились – старшая не взяла, а молодой вмиг проглотил и еще запросил…

- Три месяца ему, все жрет, - бойко говорит крепкий старик, водитель транспортного средства. - Слышу, вроде трактора загудели, надо посмотреть… Я вон там живу, в Починке…

- Вы работали в «Свободе»?

- Нет, в Вологде. Но лет двадцать уже здесь живу. Да я здесь и родился.

- Сколько здесь постоянно людей живет?

- В двух домах. А на лето дачники собираются… Вот не знал я, что трактора-то в «Свободе» продаются, купил бы… За дровами съездить, сено привезти. Корову держу дак.

- Сейчас мало кто держит…

- А сейчас не выгодно корову держать. Молоко-то куда девать? Если семья небольшая, так куда сбыть его? Никуда… - вступают в разговор механизаторы.

- Еще в 90-х годах 130 голов частных коров было в Березниках. Раньше ведь принимали молоко, трактор специально ходил, возили на завод во Владычное, на Вотче был завод… Теперь от этих заводов ничего не осталось… Теперь уже не будут коров держать…

- Да, - соглашается местный житель. - У меня-то дети да внуки приезжают, так им наваливаем молоко сколько можно. Да и масло сами делаем. Виктор Александрович Лысухин меня зовут. Я и родился здесь, и женился здесь, и в армию отсюда уходил, и вернулся еще сюда… А потом в Вологде много лет отработал, а теперь вот здесь снова. Так и живем, трудимся по сельскому хозяйству. Эту вот технику сын склепал, да слабоват аппарат – борону не таскает… Прицеп есть к нему, дорогу вон подсыпаю, песочек вожу…

- Чего тут с хозяйством-то случилось? – спрашиваю я Виктора Александровича

- Чего сделалось-то? А руководители «хорошие» были в последние годы… Только о себе думали председатели…Разворовали колхоз…

- Ты и это напиши, - опять механизаторы подначивают.

Пишу.

И поехали мы обратно в Березники. Проглянувшее было солнышко, опять затянуло тучами.

«Май холодный – год хлебородный», - сказала агроном.

Ну, пусть так и будет. Пусть будет хлебородным этот год. Пусть он принесет не только новые заботы председателям и механизаторам, дояркам и агрономам, но и радость жизни и труда на своей земле.

6

Следующий день был суббота. Наконец-то выбрались с Верой на дачу. «На свою грядку», - как говорит Ершов. Детей накануне отвели к бабушке, тёще Ершова.

Опять ведь опоздали (из года в год так) – у соседей уже две недели, как картошка в земле ("Да ну и пусть! взяли моду чуть не в апреле сажать!"). В прошлый выходной Юрий работал – ездил на сельский праздник-ярмарку (с прилавками заваленными китайским ширпотребом, с пивом, шашлыком, выступлениями районных и поселковых начальников, с самодеятельными звёздами эстрады), о котором обязательно надо было написать в «Прожектор»… А в позапрошлые выходные – тоже чего-то было…

От автобуса по мягкой земляной дороге, среди молодой зелени кустов дошли до участка.

Юрий вскрыл дверь домика (она была заперта на замок и заколочена гвоздями), отодрал доски с окон. Вера стала в доме прибираться, а он, достал из тайника под полом лопату (ну, куда её в квартиру-то?) и присел на крыльце покурить…

А потом стал копать. Земля мягко поддавалась его усилию. Он сюда и навоз привозил, и солому, и золу подсыпал… И сейчас радовался тому, какая чёрная, живая, червивая земля на его грядах… А в кустах щебетали птицы, а солнышко грело, а Вера что-то, кажется, напевала в доме… Да-да вот ради этих мгновений он и взял эту грядку. Ради этого чуда – живой земли, в которую упадёт семя, а потом появится росток, а потом под зелёным махровым веером станет видна торчащая из земли морковка… Да, так вот просто всё. Копает Ершов – думает, что-то простое – про землю, про семечко… И хорошо ему!

Вера из дома вышла, а он уже первую грядку вскопал, с боков охлопал. И она, разровняв граблями землю, черенком грабель (Господи, откуда что берется, откуда она, городская всю жизнь, вот это знает?) продавила в рыхлой земельке гряды поперечные углубления и посеяла семена моркови, заровняла…

На соседнем участке, за кустами смородины, тоже движение. Пришла соседка-пенсионерка, почти в одиночку возделывающая свои шесть соток, очень редко приезжают помочь ей сын с невесткой… Вера окликнула её, и женщины вскоре уже стояли у подёрнутого нежной листвой куста, говорили… А Ершов копал. И чувствовал, как наполняются усталостью, но и силой его руки, как набухает мозоль между большим и указательным пальцами правой руки, как живой, наполненный запахами воздух, расширяет лёгкие, наполняет кровь радостью…

Посадили картошку. И сами сидели на крылечке, отдыхали, смотрели на участок свой. Ершов вспоминал, как пришел на него впервые … Березу он оставил. Вон посреди участка, под ней – куст черёмухи, а там в зелёном сумраке, нежные белые колокольчики в зелёном обрамлении удлинённых широких зелёных листьев – ландыши. Это их с Верой тайна… Пошли в дом, попили чаю. И Ершов обнял и поцеловал жену…

…Вечером зашёл в интернет, на "Русскую линию". Привлекла внимание статья «Ещё одно щупальце глобализма», неизвестного Ершову Николая Волынского. Про то, как в сенате США готовятся принять закон о запрете "выращивания (производства) продуктов питания в условиях домашнего (подсобного) хозяйства". "По концепции законопроекта качественные продукты питания способны производить только крупные (фактически транснациональные) корпорации"… Ну, и т. д. Страшно, в самом деле, если такие проекты рассматриваются. А что, как возьмутся за их осуществление?..

И как тут было не задуматься о том, что именно огород, да-да те самые шесть соток городского дачника или приусадебный участок сельского жителя – линия русской обороны… Даже статью такую задумал Ершов, именно с таким названием: «Линия русской обороны»… Задумал, да и не написал пока что… А с другой стороны – сколько уже и написано об этом.

Нет – не пройдёт в России такой закон (да пройдёт ли и в Штатах-то?). Власть земли, неодолимая тяга к ней (не просто выращивание урожая, как поддержка семейного бюджета) – свойственна русским в крайней степени (предвижу кривые ухмылки – Д. Е.). Ершов, горожанин как-никак в третьем поколении, испытал это на себе. Не может он без этого клочка земли, без этой травы, облаков над ней, без этой крепкостволой с "плакучими" ветвями берёзы. И детям эту землю передаст. Они, если и не сразу – всё равно поймут, какое это счастье – труд на земле… Так, примерно (ну, разве, что не так "красиво"), думал Юрий Ершов…

7

С Андреем Николаевым Ершов познакомился года два назад…

Юрий искал новых авторов для "Литературного прожектора". Они, авторы, конечно, и сами приходили в редакцию, и почтой присылали свои творения… Но Ершов искал. Надеялся, ждал – распечатает очередной конверт или послушает молодого поэта на литературном вечере – и вот он, новый, ни на кого не похожий, настоящий!..

В тот день решил сходить в городскую библиотеку на собрание "лито", руководимого О. А. (классиком советской русской поэзии).

Сначала хорошие стихи прочитала Ирина Петровна. Потом очень хорошие стихи прочитала Марина Павловна. Крепкие басни прочитал Федор Степанович. В это время Марина Павловна поняла, что стихи Ирины Петровны не так уж и хороши, и не замедлила сообщить об этом. Но достойный ответ Марины Павловны был оборван мощным прозаическим словом Виктора Сергеевича…

О. А. снисходительно посматривала, поощрительно кивала. Потом что-то сказала…

Длилось всё это часа полтора. Ершову неудобно было уйти. И терпение его было вознаграждено. Когда уже стали расходиться, О. А. и сказала: "Юра, вот рукопись интересного автора, - положила ладонь на толстую папку, - если хотите – возьмите, посмотрите…"

Ершов взял. А увидев заголовок первого стихотворения, внутренне вздохнул: "Ещё один перепевщик Рубцова".

Но прочитав уже дома, в своём кабинете, это стихотворение, а за ним и другие, уже звонил (переборов стеснение – это очень ответственно ей звонить) О. А., узнавал – кто такой этот Николаев, где найти его…

Замечания к стихам были – и рифмы неточные, и сбои ритма, и просто нарушения правил русской грамматики… И все же было главное – поэзия…

Рубцову ("Звезда полей")

Когда за лесом солнце скроется,

Оставив красный поясок,

И гладь речная успокоится,

И от жары вздохнёт песок.

И бросит, скомкав, пачку "Севера",

Уставший за день тракторист,

И под окном, на ветке дерева,

Замрёт без ветра тихий лист…

И вот тогда, под звон кузнечика,

Слетев, как пёрышко, с гнезда,

В небесном омуте засветится

Полей вечерняя звезда.

Я сам бывал тому свидетелем,

Когда под тихою золой

Иного времени отметины

Души тревожили покой.

… Едва подует ветер памяти.

(Ершов потом так и назвал подборку в "Литературном прожекторе": "Едва подует ветер памяти").

Или такое стихотворение, от которого аж заскребло, что ли, где-то в горле или в душе…

Родине

Бродить по улицам вечерним

Приятно мне уж потому,

Что город тихий, город древний,

Не весь подался в новизну.

Ещё встречается нередко

Давно не крашенный забор,

Что на столбах висит некрепких,

Оберегая сонный двор.

А там, в траве, лежат игрушки,

Совочек с вёдрышком в песке,

И старый пёс, дворово-русский,

Сопит на солнечной доске.

Сквозь лёгкий тюль окно вдыхает

Вечерний томный аромат,

И пьяный шмель, едва летая,

Давно уснуть на клумбе рад.

И я, притянутый к забору

Картинкой той, что сердцу всласть,

Кажусь жильцам, должно быть, вором.

Да так и есть. А как не красть?!

Как не сгрести душе в ладошки

Мгновенья этой тишины,

те звуки, отблески, те крошки

Полуушедшей старины.

Где всё таинственно и свято,

Где всё и просто, и светло,

Где всё и каждому понятно,

И всё и каждому дано…

Но встретились с Николаевым не скоро. Уже опубликовал Ершов подборку стихов его… И вот однажды пришёл… "неприметный", первая приходящая на ум характеристика, потом по мере знакомства: "спокойный", "приятный", "надежный"…

Но главное, что понял Ершов о Николаеве, едва прочитав первые стихотворения – талантливый. Правда и талант его – очень спокойный, традиционный. И сначала это насторожило Ершова… Но понял, поверил – Рубцовым, конечно, напитано всё в его стихах (душа сама напитана), а голос, всё же, свой…

Лицо самое простое, русское, каких тысячи вокруг, русые волосы, тёмно-серые глаза, рост средний… Одет тоже – кепочка, курточка, брюки, ботинки… Всё самое обычное. И специальность, и место работы самые обычные – подшипниковый завод, наладчик оборудования. И жена, и дети, и дача – всё самое обычное. Только и необычного – стихи пишет…

Сразу сошлись… Ершов в свои сорок уже и не верил в появление в своей жизни новых друзей. Да и "старых-то"… Ну, Лёша Жерехов, Семёнов, пожалуй…

Потом уже Ершов узнал, что Андрей Николаев практически всегда имеет при себе (то ли в наплечной сумке, то ли во внутреннем кармане куртки) – водку, конечно. И при этом, даже через два года знакомства и дружбы Юрий не всегда и не сразу определяет – выпил Андрей или ещё нет. Он, кажется, вообще не пьянеет. "Себя надо слышать", - говорит Николаев по поводу своей способности не пьянеть… А по поводу "творчества" своего (таким красивым словом он сам бы никогда не назвал собственное писание стихов), говорил Ершову, а Юрий уже потом писал на странице "Литературного прожектора"…

«Пусть все это длится и длится…»

(разговор с Андреем Николавым)

- Родился я в Вологде, на улице Батюшкова, - рассказывал, как обычно, чуть смущаясь, Андрей, - в те счастливые годы, когда Вологда еще не была такой как сейчас – шумной, многоавтомобильной. Город был зеленый, тихий, добрый. С каруселями, детскими парками, заросшими акацией, мосточками, заборами… Детство прошло как в деревне. Дом деревянный, двухэтажный, центр города – а нет ни воды, ни парового отопления, ни газа. На колонку за водой, за керосином – с тарочкой. Печки топили – круглая печка посреди квартиры. Так и вспоминается – открываешь заслонку, а там чугунок с картошкой… Рукомойник, под ним ведро. Двор, поросший кашкой и подорожником. Четыре семьи в доме – все во дворе. Как родня были. Мы мальчишки: все сарайки наши, все заборы. Рядом, под окнами пединститута грядки разбиты были – кто чего посадит. И что сейчас кажется невозможным, на всех грядах рос дикий мак. Сам по себе рос, никто его не трогал. Уж первый снежок выпадет, пойдешь туда, на грядки, натрясешь из коробочки маковой полную ладошку, полный рот набьешь… А пединститут… как выпускной вечер – счастливые студенты высунутся из окон, а мы, малышня, уже знаем, просим конфеток, они нам целыми горстями кидают… Вот такие воспоминания… С шестидесятого по семидесятый год там жили. Потом, мне десять лет было, дом снесли, и переехали мы на улицу Яшина. До третьего класса я учился в десятой школе, потом во второй… После восьмого класса пошел в ГПТУ, учился на наладчика шлифовальных станков, да так по этой специальности до сих пор и работаю на ГПЗ… Одна запись в трудовой книжке… В армию сходил на два года, химические войска…

- А как тебя к поэзии-то потянуло? В детстве, наверное, много читал?

- В детстве мне много бабушка, Ирина Александровна, читала. Сказки. Я их и до сих пор помню… Не читала даже, а по памяти рассказывала. «Липовая нога», еще разные… Многое забылось, но что-то осталось же – настроение, картинка… Может в стихи и выплывает… Думаю, что атмосфера улицы Батюшкова того времени, сказки бабушки – повлияли на меня, на то, что стал писать стихи…

- Я знаю, что ты довольно поздно стал писать стихи…

- Записывать, - поправил Андрей.

- Творчество Рубцова сильно повлияло на тебя…

- Я жил на улице Батюшкова, потом на Яшина, там же рядом с нами и Рубцов жил. А в садик, еще с Батюшкова, ходил по улице, которая стала носить позже имя Рубцова. Каждый день шли к Софийскому собору, там был тогда перевоз – большая лодка человек на десять. Перевозчик был инвалид, безногий…

- Да, очень «рубцовская» картина…

- Две копейки стоило. Перевезет – там тоже тихая улица, козы пасутся… Я думаю – как все связано! Названия улиц, люди, стихи…

- Начинать серьезно писать стихи в тридцать пять лет – это все же очень поздно. Рубцов к тридцати пяти уже осуществился, как великий поэт… Вот как по-разному бывает. Но ведь наверное это было в тебе, этот поэтический взгляд на жизнь, просто не находило выхода в виде стихов…

- Если бы в детстве, в молодости у меня появился человек, который бы подсказал, направил, наверное, я бы гораздо раньше начал серьезно писать. Потому что в школе, сидя на последней парте, троечником беспросветным, я любил срифмовать какие-нибудь ехидные стишки: сочиню – и пущу по рядам… Так что позывы-то были к стихотворству, если бы кто-нибудь подсказал, коленом бы под зад дал, может быть бы и…

- А сам какие книжки любил? Что сейчас читаешь?

- Мне недавно задавали этот вопрос… Мне вспоминается – в школьные годы, придут гости: «Ну, как учишься?» И что ответить, когда одни тройки. Так и сейчас, что ты читаешь, что читал?.. Не сказать, что читал много, хотя в библиотеку-то всегда был записан… Помню «Легенду о Тиле Уленгшпигеле», «Два капитана», ну, про индейцев-то все, конечно, перечитал, «Приключения Тома Сойера»… Сейчас нравится – Трофим Сергеев: первые романы, «Рысья хватка»… Недавно прочитал Алексея Иванова, «Географ глобус пропил», трудно читал, не сразу поверил, но это серьезный писатель, отражает жизнь…

- А нужно ли так уж отражать жизнь? Литература – это отражение жизни, или преображение, или что это?..

- Помнишь те старые фильмы – «Трактористы» и другие похожие? Какой оптимизм в них, это теперь мы знаем про репрессии в то время и прочее. Но с экрана шел свет. На этом росло поколение. И книги тогда такие же были. А нынешнее поколение растет на негативе. «Это правда, - говорят. – Это правда». А я думаю – дайте вы людям хорошее-то увидеть, а плохое сами увидят и узнают…

- Да уж, если бы бабушки детям не сказки рассказывали, а правду жизни…

- Хотя, наверное, литература должна быть разная. Все-таки это ведь не детская литература.

- Первую публикацию помнишь?

- В 1986 году я отдал товарищу по работе одно стихотворение, просто так, почитать. И без моего разрешения его отнесли в газету. В «Прожектор». И оно было напечатано. Я искал ее по всему городу. Даже не подумал, что можно прямо в редакцию прийти…

- Ну, вот постепенно ты все больше писал, но почему так долго не «пробивался», не шел со своими стихами в редакции, в литературные объединения, в писательскую организацию?

- Я все же, хотя и далеко не сразу, оказался в литературном объединении, которым руководила О. А. А сначала да, долго не было стремления куда-то сходить, мне хватало людей, которые вокруг меня – друзья, родственники…

- А ты ведь еще наигрываешь на гитаре, напеваешь некоторые стихи?..

- Да… Я боялся показаться навязчивым, тормозил себя. А стихи накапливались. И, наконец, возникло такое желание, если уж стихи все равно пишутся, услышать мнение о них профессионала, путь было бы и отрицательное мнение… И вот, однажды, опять же благодаря Николаю Михайловичу Рубцову, в день его рождения 3 января, у памятника (а я каждый год уже давно в этот день прихожу туда), и встретился с людьми: были там (я не сразу узнал их) – С. Б., А. Г., Б. Ч., Ю. М. Они выступали, что-то рассказывали… Когда уж все сказали, я голос подал: «Можно мне?» А мороз был, все уже подзамерзли. «Ну, давай». И я прочитал стихотворение. И увидел, что реакция хорошая. У меня попросили текст этого стихотворения и позвали с собой. Так я оказался в "Рубцовском музее" на Герцена-36. Сидели там, пили чай, долго разговаривали. И посоветовали мне познакомиться с О. А., сходить на занятия литобъединения. Я не сразу, но решился, пришел в это литобъединение…

А потом О. А. предложила мне познакомиться с рукописью стихов Андрея, вскоре последовала и первая публикация его стихотворений в «Прожекторе», потом вторая, потом и публикация в журнале, а весной этого года и книга, сборник стихотворений… Появилась – не хочу этого скрывать и наша с Андреем дружба. Теперь уже навсегда в сердце моем разговоры у ночного костра на берегу Кубенского озера, «полевые пути меж колосьев и трав», вместе пройденные… И, как Рубцов сказал: «Пусть все это длится и длится…»

… Кафе в центре города – пятеро сидят в закутке, выделенном двумя диванами с высокими спинками. Две женщины и мужчина сидят на одном диване, мужчина и женщина на другом. Между ними столик с водкой, вином, закуской… Отмечается выход в свет книги стихотворений Андрея Николаева.

Андрей явно смущается – не в своей тарелке в этом кафе, но старается быть гостеприимным… Впрочем, инициативу взяла на себя Жанна Снегова – заказы, подзывание девушки официантки и пр. чего Николаев не умеет делать. Жанна – руководитель небольшой кинокомпании, специализирующейся на юбилейных и прочих праздничных съемках, но и пытающейся снимать серьезное документальное кино… Как с ней познакомился Николаев, почему она издала ему книгу – Ершов так и не узнал (да и не пытался узнать). Ещё две женщины – тоже поклонницы творчества Андрея, да и сами, стихи пишут, ходят в то же лито, к О. А.

Андрей налил себе и Ершову водки, женщинам вина…

- Ну, спасибо… - сказал.

- За твое творчество!

- За поэзию!

- За книгу!

- Чтоб не последняя!..

Все выпили… Заговорили…

- Я думаю, что все люди – это трава, а поэты – цветы в этой траве… - сказала одна из поклонниц Николаева.

- За цветы! – Жанна Снегова сказала.

- Нет, - возразил вдруг Андрей, - трава – это мужики, а цветы, это вы, женщины…

- За цветы! – поддержал тут и Ершов.

И все опять выпили. И заговорили о литературе…

В кафе не курили, и Ершов вышел на улицу. Это была коротенькая пешеходная улица, переход с одной площади на другую. И стена, не закрытая рекламой часть старинного фасада, неторопливые здесь люди, создавали у Ершова, ставшего сторонним наблюдателем, хорошее чувство другой реальности…

В короткой куртке и джинсах, с рюкзачком за спиной, с волосами собранными в хвост, с рыжеватой бородой, шёл молодой священник храма, в котором два года работал Ершов ночным сторожем и дворником… И почему-то он сумел поглядеть сквозь Ершова и сразу куда-то в сторону и не кивнул, не поздоровался… "Да что ж это такое-то?.. Ну, не успел чинарик выкинуть… Ну, кивнуть-то хотя бы…" "Да и я ведь не могу у него вот тут и вот у такого, в джинсиках, благословения просить, не могу же… Да ведь и он не хочет…" И это теперь долго могло в нём крутиться, на разные лады проговариваться… Ершов уж знал себя. Поэтому, просто – забыл. Достал ещё сигарету и спокойно, с удовольствием выкурил, глядя на стену и фасад напротив… И вернулся в кафе, за столик…

- Юрий, а у вас какая книжка была любимая в детстве?

Он не смог (или не захотел) вспомнить, пробубнил что-то…

Жанна Снегова, которую, кажется пора попробовать описать: пожалуй, сверстница Ершова с пятнисто крашенной лохматой головой, в мятой льняной (супермодной, как понял Юрий) одежде… Впрочем, хватит… Так вот она сказала, глядя в окно (они сидели у большого окна):

- Всё-таки у нас ещё не развита культура отдыха или работы в кафе, как в Париже…

- Если бы нам платили, как парижанам – мы бы только в кафе и отдыхали, и работали бы тут же, - сказал Ершов. Запиликал его мобильный. Вера. И Ершов, коротко ответив ей, попрощался…

Андрей вышел за ним:

- Ты не обиделся?..

- Да что ты, Андрюха! Это ты меня извини…

8

- Колька, собирайся давай.

- Я готов.

И пошли они на тренировку. В "Метеор", где когда-то (лет уже шесть назад) тренировал Юрий Ершов.

- О! Господа Ершовы! - Андрей Ударов как всего активен и громок. Он и командует тут. - Ну, как? - подает он и Кольке руку.

Колька стеснительно протягивает ладошку:

- Нормально…

- Ты не стесняйся, давай, здесь все свои…

Здесь кое-кто и из Ершовских воспитанников, подходят, здороваются… И Коля гордостью полнится: такие большие и сильные дяденьки с папой вежливо здороваются…

… и сложный запах спортивной раздевалки, и гулкий зал, и мягко проминающийся под ногами борцовский ковёр, и крепкие рукопожатия, и ритмичное, в темп шагам, дыхание и… всё напоминало Юрию… вернее так – всё наполняло его воспоминаниями…

И Колька рядом бежал, старался. Размялись, "поборолись" в партере и в стойке…

Юрий взял кого-то из молодых, не знакомых уже… Минуты две отстоял, и – задохнулся, не мог больше… Но через спину с коленей успел бросить парня. Хлопнул его по плечу, пожал руку… ("Бросил! И сам не упал ни разу!" – обрадовался. И удивился, что это ещё беспокоит его…)

Дал Кольке (он смотрит на папу довольными-довольными, и радростными и, может, даже восхищенными – папа выиграл! - глазами) задание отжиматься и делать наклоны к ногам, присел на скамейку.

Ударов сказал:

- Не жалеешь, что ушёл-то? Ты был тогда лучшим детским тренером…

- Не жалею, Андрей… Нет…

- Муранов-то мастера у тебя выполнил, поздравляю…

- Да я-то тут уже не при чем...

- Ну, ты все же первый тренер, это самое важное…

Ну травил и травил душу! Ершов Кольку кликнул, и они пошли снова в раздевалку.

А вскоре шли домой по вечернему городу, и Коля рассказывал про успехи в компьютерной игре и ещё что-то…

Позвонила Вера:

- Идёте?

- Идём…

- Мама, есть хочу! – кричит в отцовский телефон Колька.

… Этой ночью Ершов дорабатывал неожиданную статью. Давно зрело-то, а тут и кое-какие факты узнал, да ещё разговоры со Светланой Александровной. В разговорах с ней и выкристаллизовывалась эта (как и многие другие) статья, проверялись и прорабатывались мысли… Сейчас он уже обкатывал, доводил статью. Он любит эту работу…

ДАРМОЕДЫ

Костяк государства обрюзг жиром бюрократии.

По данным Росстата «жировая прослойка» из чиновников за последние десять лет выросла в два раза. Если 1999 году "слуг народа" насчитывалось 1млн. 148 тыс. 758 человек, то в октябре прошлого года их уже было 2 млн. 60 тыс. 234 чел (данные с новостной линии АПН, в «АиФ» они несколько другие - один чиновник на сто человек).

За те же годы население страны сократилось на 4 млн. 427 тыс. 163 чел.

Крохотный пример из местного опыта: в начале 90-х годов в Вологодском районе было 8000 учащихся, аппарат РОНО состоял из 28 человек. В 2008 году – учащихся 4000 тысячи, чиновников от образования – 62. Почкованием размножаются, что ли?

В самые "глухо-застойные" годы правления Брежнева, один чиновник приходился на 253 жителя страны (учитывая ведь и административные аппараты союзных республик, ставших ныне независимыми государствами). Сейчас в России – один чиновник на 68 человек.

То есть, каждого чиновника, кормят шестьдесят восемь жителей страны "не чиновников".

Но ведь при Брежневе-то чиновника кормили, как уже было сказано двести пятьдесят с лишним человек, а аппетиты тех чиновников, учитывая реалии советского времени, были гораздо более умеренными по сравнению с аппетитами чиновников нынешних. То есть, при Брежневе чиновничья нагрузка на мужика была гораздо легче, а учитывая многочисленные достижения советского строя – бесплатное образование, лечение, квартиры (пусть даже только надежда – но ведь вполне реальная! – на получение квартиры от предприятия) и т.д. она, нагрузка, можно сказать, и не ощущалась. Нынешний чиновник кормится "лишь" с 68 мужиков, а запросы-то куда как выросли… Отсюда - безусловно более жестокая эксплуатация всего остального, не чиновного, населения, отсюда же и взятки, та самая коррупция – им же все мало, мало… То есть, борьба с коррупцией, с которой всё пытаются бороться и всё никак не могут ее одолеть, прежде всего, должна заключаться в сокращении чиновничьего аппарата. Но, как уже говорилось, наблюдается-то совсем другое – за десять лет удвоение этого самого "аппарата". Да ведь, кто "борется"-то с коррупцией? Те же самые чиновники. Что же, они будут бороться с той системой, которая их породила, которая позволяет им безбедно и при этом весьма не пыльно существовать?.. И никаких бесплатных гарантий простому человеку!

Но прибавьте к чиновничьей прослойке еще и наших, вроде бы, избранников – депутатов, которые, вроде бы, должны отстаивать права избравшего их народа перед тем самым "аппаратом", контролировать чиновников, но, повсеместно, тесно сотрудничающих с этими чиновниками, и далеко не всегда в интересах народа (да посмотрите – они же туда-сюда гуляют, сегодня депутат – завтра чиновник, и в обратную сторону).

Прибавьте сюда вполне уже сформировавшийся класс буржуев-капиталистов – «владельцев заводов, газет, пароходов», и их собственные огромные конторы (юридические службы, пресслужбы, отделы продаж, маркетинга и т. д. – тоже ничего не производящие, но получающие зарплату гораздо более высокую, чем "работяги"). И тоже теснейшим, зачастую, кровным (то есть родственным) образом связанным и с чиновниками, и с депутатами.

Сюда же надо прибавить и уже настоящую армию всевозможных "охранных" структур – вооруженную, натасканную, прикормленную, готовую горло грызть за своих хозяев и тоже сидящую на шее народа...

Вот ещё орава дармоедов – «избиркомы»… Ну, казалось бы, провели выборы – и разошлись до следующих. Не тут-то было: во-первых, выборов, всевозможных столь много, что мы, кажется, постоянно живем в предвыборной гонке, а во-вторых - и в краткие минуты отдыха от предвыборных и собственно выборных трудов тяжких, есть чем заняться "избиркомовцам". Учатся, чтобы, надо думать, не ударить лицом в грязь перед международными наблюдателями, перенимают передовой опыт… Вот и к нам в Вологодскую область прилетели за опытом избиркомовцы… с Сахалина. Ответный визит, думается, не заставит себя ждать. "Кризис – временен, выборы – постоянны", - таким, знать, лозунгом руководствуются. Правильно, ну нельзя же экономить на демократии, а то, чего глядишь, получится как в Мурманске – тамошние избиркомовцы, наверное, плохо учились и мало за опытом ездили – не свой человек мэром стал. Дело, конечно, поправимое, но хлопот-то – губернатора снять, мэра этого, все-таки избранного, как-то, демократически, убирать… А ещё, видимо, чтобы проколов подобных мурманскому не было – направляются на помощь местным избиркомовцам столичные "имиджмейкеры" (или как их там). Вот и к нам в Вологодский район (а значит и в другие районы) такие обещаются, и работать будут на уровне даже "сельских поселений". (Тоже какой-то чиновный ум удумал назвать деревенскую округу, сельсовет – поселением. И это у нас-то, где каждый пятый прошел через тюрьмы, зоны и поселения – это ведь издевательство, а может и констатация факта – рабы и должны жить в поселениях-резервациях). Так что, уже и сельского старосту будут советники из столичного аппарата насаждать…

И все это, все эти избирательные игры (никто ведь уже всерьез к этим "выборам" не относится), опять же, происходят за счет обычного труженика. Хочется спросить этих деятелей, ну, тех же "избиркомовцев" – мы вас просили?

Административный аппарат, чиновничество, конечно, необходимы государству, с этого аппарата, собственно, и начинается государство, а без него – родо-племенная община. Но какой это должен быть аппарат, какое чиновничество?

В средние века на Руси, местные чиновники – управляющие волостями, старосты и т.д. официально назывались «лучшие люди». Многих ли среди нынешних чиновников, положа руку на сердце, мы можем назвать «лучшими людьми»? Очень не многих. Опять же, положа руку на сердце, нужно сказать, что среди чиновников-начальников есть и хорошие люди, и даже очень хорошие. Особенно, когда они еще только пробиваются в депутаты, «главы» и т.д. Но, видно, такова уж эта система, чиновно-бюрократическая, такая уж машина – всех подравнивает. Ну, а ежели кто не подравнивается (хотя, такие, обычно, не проходят и первую «выборную» ступень) – безжалостно вышвыривает. Но, как правило, все подравниваются. Смотришь – был борец за трудовой народ (так говорил, так говорил!) – да весь и вышел, вон уже и в «партию власти» вступил.

А партии? Огромные аппараты… Казалось бы – создали вы партию, так и живите на свои кровные членские взносы. Нет.

Опять случай из жизни: разговариваю с женщиной всю жизнь проработавшей в школе, а в это время по радио говорят о том, что в четыре раза увеличивается государственное финансирование партий прошедших в государственную Думу. «Да если бы финансирование образования увеличили хотя бы в два раза!» - горестно вздыхает старая учительница. Нет. Партии важнее. Особенно одна… «Дарят» районам области машины скорой помощи и на каждой надпись «Единая Россия» - будто бы на свои кровные покупали наши «единоросы» эти машины или сами их собирали… И не стыдно! По телевизору показывают…

… Нет, чиновники наши не лентяи, без дела не сидят, и народу не дают – постоянные реформы, постоянные проверки, «пилотные проекты», государственные программы и чего только не напридумывают – и под каждый такой "проект" формируется чиновная структура… В Вологодской области уже несколько лет действует «пилотный проект» по развитию сельских поселений. Выбраны четыре показательных поселения десятки миллионов рублей «осваиваются», сотни заседаний за эти годы проведено – как не было в Новленском сельском поселении качественной воды (все село на один колодец ходит), так и нет. Зато есть образцово-показательный заборчик вдоль федеральной трассы, ежегодно подкрашиваемый. А сколько отчетов по этому пилотному проекту, сколько бумаги-то одной переведено. И таких «пилотных проектов» в какую отрасль нашей жизни ни сунься – полно, так что, нет, не скучают чиновники без дела.

Чиновники наши – труженики. И на пенсии им покоя нет: выходит на пенсию - получает «выходное пособие» (миллионные суммы), получает, разумеется, пенсию не четыре с чем-то там, как отработавшая сорок лет в колхозе доярка – в десятки раз множьте, дак ещё и в эту же контору на эту же работу устраивается уже «по договору», и, разумеется, получает зарплату – ну, так внучатам на молочишко… Это лишь одна «схема», о которой я узнал, но ведь схемы-то эти не афишируются, сколько их – только они, чиновники, и знают. Да вот простейшая, тоже у всех на виду – посадить в свой аппарат (или в соседний «аппарат») своего же сына, племянника или же какого-нибудь «своего» человека - семейный бизнес на чиновной службе продолжается.

Вот еще пример беспримерного чиновного трудолюбия: работала чиновница в областном департаменте образования, настало ей время уходить на пенсию – ушла (с выходным пособием и т. д.), и тут же при департаменте создается «центр контроля качества образования», и возглавляет его эта самая чиновная пенсионерка, и набираются кадры в это управление… И вот уже румянощекий двадцати трехлетний сотрудник "центра контроля качества" приходит и "контролирует качество" работы педагогов отработавших с детьми по двадцать-тридцать лет…

Вывод – трудовым народом России правит сплоченная по социальному и родственному признаку мафия. Везде у них свои. У чиновников – свои депутаты, у капиталистов – свои чиновники и т.д.

Но есть в нашей (как и в любой другой стране), еще один «класс» близкий, вроде бы, к чиновному (тоже государственные служащие) - "бюджетники". Почему же их зарплата многократно ниже вот хотя бы такого, неизвестно откуда взявшегося, "контролера качества образования"… Ни как я в ум не возьму, почему воспитатель детского сада, целый день находящаяся с детьми, отвечающая за жизнь и здоровье каждого ребенка, получает многократно ниже… а, допустим, губернатора. Да – он тоже ежеминутно несет ответственность за очень многое, да работа не легкая… Но не тяжелее работы воспитателя, если кто-то хочет, можно поспорить, и ничем на самом деле не доказать, что работа губернатора тяжелее работы воспитателя. А ответственность воспитателя за жизнь и здоровье детей никак уж не меньшая… Почему же такая разница в зарплате? А если еще учитывать – премиальные и прочие надбавки к губернаторской зарплате… Да что там губернатор! Взять любого сотрудника областной, городской, районной администрации – зарплата его выше, чем у воспитателя детского сада, учителя, пекаря, токаря, дояра… Почему!?

А еще так называемые "энергетики" и "газовики" – эти, вообще, как в другой стране живут. Не о тех работягах, что тянут ветки газопроводов и линии электропередачи речь – там, раз уж отдельное государство, свои и чиновники. И ведут себя так – будто это они строили электростанции, бурили скважины… Пустяковый пример – местная "электросбытовая компания" отключает подачу электричества в одном из колхозов (по нынешнему "эсхэпэка" – сельскохозяйственный производственный кооператив) – за долги. Что такое отключить свет на фермах, где содержатся около тысячи голов скота – это сорванная дойка, это прокисшее в неработающем холодильнике молоко… А плевать им – этим "энергетикам", которые ведь сами рукоять динамо-машины не крутят, они лишь покупают энергию на "российском рынке" и перепродают ее уже в пределах одной области. Из воздуха деньги делают. И эти спекулянты считают себя вправе диктовать свои условия производителям реальной продукции. «Мы живем в рыночной экономике, наша компания занимает этот сегмент рынка – и не намерена нести убытки из-за должников», - уверенно отвечает прессекретарь этой «сбытовой компании». То есть, мало того, что крестьян и так нещадно эксплуатируют (в колхозах, между прочим, свои конторы и чиновники, которые получают никак уж не меньше рядового крестьянина) – так еще и эти энергетические кровососы норовят оттяпать кусок.

… Выглянул сейчас в окно своего редакционного кабинета (тоже – признаюсь, не «от сохи» я) – какая-то чиновная инспекция по соседнему скверику идет: впереди пузатый дядька в белой рубашке с короткими рукавами, при галстуке, что-то указывает (видно, что не доволен) короткопалой рукой на газонах, за ним человек пять в таких же рубашках и при галстуках, только размерами они своего начальника поменьше, и две дамы в строгих деловых костюмах, бойко записывают в блокнотики, чуть сбоку паренек с видеокамерой – снимает, увековечивает чиновную работу…

Если бы вдруг случилось такое, что все чиновники, начальники, советники и заместители начальников, депутаты и их помощники и пр. собрались в одном зале, и вдруг бы мне пришлось выступить перед ними, и они бы меня слушали… Вот при стечении всех этих фантастических обстоятельств, я бы им сказал: «Дорогие наши, всенародные… Нет сил больше вас на себе тащить. Никакая экономика не выдержит всех ваших проектов, съездов, банкетов, ваших зарплат и «бонусов». Есть предел любому терпению, и этот предел близок… Хватит прожирать мою Родину. Дармоеды!»

9

- Я даже узнал себя в этом чиновнике, который в конце там у тебя, - говорил глава района Ершову. На столе лежал номер московского журнала с фото аж двух руководителей государства на обложке. И со статьей Ершова внутри.

- Зачем ты это сделал, Юрий?.. Сколько тебе заплатили?

- Семьсот рублей.

- Ведь умный же, талантливый человек… Ты не понимаешь, какой камень ты толкнул… Губернатор посчитал это прямой атакой на него… Это заказная статья, сколько тебе заплатили?..

… А уже через три дня по-другому говорил глава района:

- Ну, что – ты дождался. На тебя подают в суд все, кого ты оскорбил. И я ничем не могу помочь, хотя мне этот шум не нужен. Ты сам создал эту ситуацию…

- Если будет суд, то о статье, которую читали только чиновники – узнают все… - сказал Ершов.

- Юрий Петрович, вы молодец, - сказала Светлана Александровна.

- Смелый ты человек, Юрий, - сказал редактор.

- Кто издает-то?.. – недоверчиво крутил в руках журнал Сыромуков.

- Вы бы осторожнее, Юра, раздавят, - сказала одна доброжелательница из пресслужбы областной администрации…

- Ничего не бойтесь, работайте спокойно. Все правильно написано, - по телефону сказал один из многочисленных заместителей губернатора…

А Юрий Ершов снова в пути. Бойко бежит уазик. Молчаливый водитель курит. Курит и молчаливый пассажир. Зеленые листвяные стены вдоль дороги разрываются – и открывается зелено-желтая даль, с черной полоской леса, от которой захватывает дух… Вот уже и голубая полоска Кубенского озера справа, и, как белый кораблик: Спас-камень – остров-монастырь… Заготовка кормов в районе. Сенокос по старому… И трактора выстригают поля, отвозчики везут "зеленую массу" к силосным ямам, сено закручивается в рулоны… И некогда механизаторам разговаривать с журналистом, да и председателям тоже, конечно, некогда, но что-то говорят на ходу, торопливо… И ветер, и густой полевой воздух…

В ближайшем номере "Прожектора" и появился этот очерк…

ИЗ ВЕКА В ВЕК

… Песок, валуны, водная гладь, отражающая облака, тёмная полоса заозерного берега. Тут же открытое, не заросшее травой и кустами устье речушки. Рыбаки, накачав резиновую лодку и столкнув её на воду, уплывали по речке вглубь берега под ивовый полог. Налево, вдали – храм Святого Антония, а направо, в озере, далеко-далеко – белый кораблик Спас-Камня… Ученые, археологи и историки, говорят, что там, на мысе, где когда-то был монастырь, а теперь Антониевский храм и поселились первые на берегах Кубенского озера люди. Там и сейчас деревенька с простым названием Пески. Да и на Каменном острове, скорее всего, до Спасо-Каменного монастыря было капище, где молились наши предки, ещё не знавшие Христа, но и тогда верившие в добро и справедливость… А позади нас деревня Минино. Именно здесь, в этой точке Кубенского берега, археологами открыто древнее поселение, датируемое 10 – 11 веками нашей эры. Кроме обычных для таких раскопок находок: керамика, украшения, бытовые предметы, в Минино были найдены семена льна, ячменя и пшеницы… 1000 лет этим семенам! Тысячи лет трудятся на земле древнего Кубеноозерья, нынешнего Вологодского района, землепашцы-хлеборобы! Умирало зерно – рождался колос, и давал новое зерно, и оно умирало, рождая колос, и так из века в век до наших дней. Умирал крестьянин, но передавал сыну свои трудовые навыки, свои знания, свою любовь к земле и крестьянскому труду, а тот в свою очередь своему сыну… Менялись времена, менялись внешние приметы жизни, менялось само название государства, но неизменной и ныне остается суть крестьянского труда, крестьянского характера.

Как и тысячу, и сто лет назад, так и ныне вологодские крестьяне выполняют привычную, но самую важную на земле работу – пашут землю, заготавливают корм для скота, доят коров, собирают урожай…

1.

От Минино мы выехали на большую дорогу. Я оглянулся: осенний ковёр – багряно-жёлто-зеленый – раскинулся до голубой озёрной воды. А по другую сторону дороги, за кустами, поля: в серой стерне после уборки урожая и коричневые, вспаханные уже под зябь.

На одном из этих полей вскоре и остановились. Тут поднимали зябь. Немецкого производства трактор бойко таскал за собой чизельный плуг. Председатель СХПК «Новленский» Олег Разживин сразу вслед за плугом промерял глубину вспашки. Махал рукой трактористу, тот останавливал машину, вместе что-то настраивали у плуга, вновь с моторным грохотом трогался трактор, снова махал рукой председатель… И так раз десять, пока, видимо, не настроили плуг на нужную глубину вспашки.

Только после этого Олег Владимирович подошел к нашей машине и стал рассказывать (и в походке, и в манере разговора – неторопливая уверенность):

- На этом поле мы применяем пока еще новую для Вологодского района технологию обработки почвы – безотвальную вспашку или «чизелевание». Подсмотрели мы эту технологию в хозяйствах Владимирской области, ездили туда для изучения опыта. Когда я проанализировал все плюсы и минусы данной технологии – решил попробовать. И сейчас уже на практике убедился во многих преимуществах чизельной обработки почвы: увеличение производительности на вспашке; снижение расхода топлива на гектар; разрушение плужной подошвы, влажные участки полей обработанные чизельным плугом на глубину 30-35 см, становятся суше. В нашем хозяйстве есть поле, где на протяжении многих лет мы вообще не могли проводить никаких работ, поле начинало заболачиваться. Осенью мы обработали поле этим агрегатом и на следующий год и засеяли, и убрали урожай на нем… Не всё, конечно, так гладко было, как я сейчас рассказываю. Специалисты агрономической службы хозяйства сначала с недоверием относились к этой технологии. В первый год мы вспахали этим плугом всего пятьдесят гектаров и остались довольны результатом. На следующий год мы испытали уже двести пятьдесят гектаров. И вновь получили положительный эффект. Сегодня специалисты не сомневаются в эффективности данной технологии, и мы уже думаем о приобретении нового более качественного чизельного плуга…

Олег Владимирович прервал рассказ, мимо нас с рёвом проехал трактор. Чайки, тоже вековая примета здешних полей, как в озерные волны ныряли на пашню.

- Кроме качественной почвообработки, - продолжил рассказ председатель, - есть и другие преимущества у чизельного плуга. Вот например: очень хорошие оборотные плуги фирмы «Лемкен», но у них более дорогие рабочие органы, и если встает вопрос о полной их замене – требуется не менее ста двадцати тысяч рублей, а хватит этих рабочих органов гектаров на триста. Мы прикинули – чтобы вспахать все наши площади этими плугами, надо минимум два раза поменять все рабочие органы. А у чизеля вся замена будет стоить тридцать шесть тысяч.

Кроме вот такого явного эффекта, много наработок, мыслей, которые сложно пока утверждать, которые ещё нуждаются в практической проверке…

2.

Который уж раз встречаюсь я с председателем Разживиным, вижу и слышу его со стороны на различных мероприятиях – всегда взвешенный, неторопливый хозяйский подход к делу, в котором он хорошо разбирается, и, самое главное, любит. О таких людях есть затёртое журналистское выражение – «человек на своем месте». А как же иначе! Разживин именно на своем, на родном месте. И люди-то вокруг родные да знакомые. Отсюда и эта уверенность, и это спокойствие. Но при всем спокойствии, хозяйском расчете – не побоялся же Олег Владимирович попробовать новшество, сначала, конечно, всё просчитал, сам поверил, а потом и других убедил в том, что необходим этот плуг в хозяйстве. А если бы не оправдал себя чизель?.. Да, наверняка, так же спокойно и уверенно признал бы ошибку и дальше бы своим делом занимался.

Суть дела, корень, не в той или иной новой технике или технологии – в людях, в характере их. Не только Разживин, но и Аблогин, Клеков, Механиков, Денисов да и все остальные председатели и руководители крестьянских хозяйств Вологодского района (да разве же только председатели и руководители!) – это люди с ярко выраженным крестьянским характером. Люди, в крови которых сидит: «Помирать собрался, а рожь сей». Недавно разговаривал с А. Н. Денисовым, директором ОАО «Совхоз «Заречье». «Да, - сказал Алексей Николаевич, - в этом году нам проще было бы купить зерно по четыре рубля, чем выращивать при себестоимости семь рублей. Но как же не сеять, если мы сельским хозяйством занимаемся». И посеял, и все остальные посеяли, и урожай собрали – потому что так должно быть.

Да, у каждого из них, людей работающих на земле, свой характер, но и что-то во всех общее есть. Как красивы все они за своей работой: механизаторы в поле, доярки на ферме. Как красив человек, шагающий по полю, по своему полю, которое ему пахать, с которого ему убирать урожай… Нет, не как к станку для производства молока относится к своим коровушкам доярка Галина Кулакова, даже с больничного к ним бежит, да еще и гостинец – яблоки – им несет…

… Едем по кирилловской (от Вологды до Кириллова) дороге, и опять – распахнутые горизонты, в озере всё тот же кораблик Спас-Камня, по другую сторону от дороги: поля, перелески и снова поля… Да крестьянину некогда любоваться красотами природы, но откуда же, почему на этой полоске земли прошло детство стольких творческих, неординарных людей – Ильюшин, Гаврилин, Иван Евдокимов, Гиляровский, Валерий Дементьев… А святой Мартиниан Белозерский – крестьянский мальчишка, ставший настоятелем Ферапонтова монастыря, а потом и Троице-Сергиевой лавры, крестный отец княжеских детей, один из самых влиятельных людей Руси своего времени… Эти просторы, эта земля, небо, озеро, этот непрестанный труд в жару и холод, вот эти распахнутые горизонты, распаханные пологие холмы – всё это было в них, всё это было в их отцах и дедах. Всё это давало силу нести свой крестьянский крест. Всё это помогало и вырвавшись в большой мир не затеряться, а осуществить свои таланты в литературе, в науке или военном деле… А кто во всех войнах-то победил? Да они же – русские крестьяне. Терпение, терпение и терпение – иначе не выжить было в наших местах. Как там у поэта Владислава Кокорина: «Бывало, бабушки певали // - Ой, виноградие моё… // Но раз-то в жизни вымерзало все напрочь точно // Ё-моё!..» Умение и терпение начать все «с нуля», если нужно – вот важнейшая грань русского, крестьянского характера…

3.

От села Новленского отворотка на Вотчу, о судьбе тамошнего совхоза вспоминать не хочется, но именно там в Вотче затеял своё дело Александр Механиков – овцы романовской породы (одним из первых в области), бычки на откорм, на паях с А. Н. Денисовым занялись выращиванием зерновых, купили новый комбайн, сушилку, весной посадил Александр Анатольевич и картофель, и вот уже осенью на ярмарке в Вологде торгует "к/х Механикова" картошкой. «Чтобы выжить в нынешних условиях, надо, чтобы хозяйство было многоотраслевым…», - говорит он.

И ведь всегда так было – крестьянину русскому всегда нужно было думать о том, чтобы «выжить», виной ли тому погодные условия или самодурство очередной власти, а чаще – то и другое вместе…

А ещё дальше, за Вотчей, зовущий меня край с таинственным названием Красный Берег, почти отрезанный ныне от внешнего мира (а ведь когда-то там жизнь кипела!), там, в деревне Яруново родился наш знаменитый лётчик дважды Герой Советского Союза А. Ф. Клубов (в двадцать шесть лет погиб, тридцать девять лично сбитых вражеских самолётов, более пятидесяти в группе. Покрышкин едва не расстрелял начальника аэродрома из-за выбоины в лётном поле которого произошла трагическая авария)… Какая древность чуется в самом названии деревни – Ярун, Ярило – древнеславянский бог солнечного света, ярой весенней энергии жизни… Видно, там и мужики такие жили – ярые. Писатель-историк из Москвы А. Тимофеев, написавший хорошую книгу о Покрышкине и сейчас работающий над книгой о Клубове, как-то сказал: «Пожалуй, герой номер один для России в двадцатом веке – Покрышкин. Я готов поспорить об этом с кем угодно». Но ведь с неменьшей убежденностью можно назвать героем номер один и Гагарина, и, например, Жукова, и даже Сергея Есенина – тоже ведь свершившего свой подвиг во имя Родины. Главными героями русской истории двадцатого века стали крестьянские дети: Ильюшин, Жуков, Есенин, Гагарин, Белов… Ряд этот можно множить и множить. И в этот ряд естественно, по праву родства и подвига встал и Александр Фёдорович Клубов, крестьянский сын. Все они – яркий пример жизнестойкости, природной смётки, таланта, силы физической и духовной русского крестьянина, вырвавшегося в результате величайших социальных потрясений на широкую историческую арену. Уверен – от того, станут ли их внуки и правнуки героями века двадцать первого, зависит судьба России и всего мира.

А героями они станут лишь в том случае, если сохранят главное - крестьянский характер, крестьянскую психологию, то, что было у их дедов и прадедов, то, что еще есть в их отцах.

Но уже не редкость в наших селах – люди, живущие не землей, не заботой о ней, они только по месту жительства – деревенские.

Всё уже есть в наших хозяйствах: импортные и отечественного производства тракторы новейших модификаций, наисовременнейшие агрегаты, сушилки, работающие на природном газе, роботы на фермах, и всё это будет не нужно, если пропадет в человеке тяга к земле родной, если земля эта останется лишь средством производства, а то и предметом перепродажи.

За год работы в «районке» довелось мне поговорить со многими руководителями хозяйств, и каждый раз я задавал этот вопрос: «Каким бы вы хотели видеть отношение руководства страны (правительства) к сельскому хозяйству?» И каждый раз ответ был, примерно, один и тот же: «Хотелось бы, чтобы от благих намерений и заявлений перешли к конкретной поддержке сельского хозяйства». Если все (я отвечаю за свои слова) хотят видеть реальную поддержку, значит, несмотря на всевозможные программы развития и поддержки, несмотря на деньги, что выделяются на эти программы – реальной поддержки селу нет. «Дайте нормальную цену за молоко, - говорят председатели, - и нам не надо будет никаких субсидий». Так почему же не дают-то? Рынок! Ну, крестьянин русский и барщину пережил и колхозы, переживёт и рынок, в этом можно не сомневаться…

4.

Хотя, как поговоришь со стариками, такими, как например М. А. Советов, возглавлявший в самые трудные послевоенные годы колхоз в Янгосари, и помнит ещё и коллективизацию, и всяческие реорганизации деревни уже послевоенного времени, невольно и сомнения закрадываются, а переживёт ли русская деревня новые времена. Написал вот я «всё переживет русский крестьянин», а ведь многие и не пережили ту же коллективизацию. А нынче, при всех-то небывалых успехах, с каждым годом сокращается число сельских жителей. Возможно, растёт число дачников, и это не плохо, тем более что многие из дачников – горожане-то во втором, а то и в первом поколении, но дача – это всё же не родной дом, и дачный участок не «лоскут отеческой земли»…

Ещё в начале двадцатого века почти 90 % населения России составляли крестьяне. За каких-то неполных сто лет – всё изменилось. А ведь это трагедия. Позаброшенные деревеньки, осиротевшие, потерявшие родную почву под ногами люди… На глазах двух-трех поколений всё это произошло… Да что там «на глазах», они, те поколения эту трагедию и пережили – полной ложкой хлебнули.

Сейчас большинство жителей России – горожане. Но что это за горожане-то! Почему мне, горожанину в третьем поколении, так нужна эта большая грядка в три сотки? Почему я не могу жить спокойно без своего куска земли, и вскапываю дерновину, сажаю картошку и, счастливый, перетаскиваю эту картошку на своем горбу с огорода домой, в город? И почему я, всю жизнь проживший в городе (хотя все школьные каникулы проводил в деревне) знаю, что настоящий дом и может быть только в деревне, а в городе – так, жильё… Да потому, что мы и сегодня остаемся деревенской страной. Психология большинства русских людей и в городе остается деревенской, крестьянской. И без этой крестьянской (христианской) психологии не может быть русского человека, а значит и России. А Россией и весь мир жив.

5.

В мае этого года ездил я на районный конкурс мастеров машинного доения. Ферма, на которой проходил этот конкурс, расположена в красивейших местах между селами Уткино и Янгасорь.

Солнышко щедро поливало пологие зеленые холмы. Проселочная дорога бойко катилась под колеса редакционного уазика, с каждого взгорка открывалась родная полевая даль с каёмкой леса…

Потом был конкурс, каждый делал свою работу, конкурсанты соревновались в профессиональном мастерстве, судьи – судили, я фотографировал… В обеденный перерыв решили мы с водителем Андреем съездить и до Янгасори. Я уже был наслышан об этом когда-то большом, а ныне умирающем селе.

И увидели мы останки сельского клуба – полуразобранные стены из силикатного кирпича, и закрытый медпукт, и пару бревен на месте бывшей школы. И храм. Большой, величавый… С пробоинами в стенах и куполе, с выдранными и полуистлевшими досками пола… Но взыскующие Лики глядели на нас, сквозь старую побелку и кощунственные надписи; но лучи, проникавшие в подкупольные узкие оконца, складывались в осеняющий крест!..

Потом мы вернулись на ферму, потом закончился конкурс, и в Уткинском ДК награждали лучших доярок. А потом был концерт. И на сцену вышел человек с простым лицом, в самом простом пиджачке, с гармошкой. И пел он очень просто, непритязательно… И я, как и многие, увел глаза вниз, вжался в кресло, сжал зубы… Пел он про Янгасорь, пел про те деревеньки, от которых уж и следа не осталось, пел про этих женщин, сидевших в зале, затаённо слушавших, прижимавших к груди свои конкурсные подарки…

Прошло несколько месяцев. Я так и не позвонил в ДК села Уткино, чтобы записать текст песни и узнать имя автора – закрутился, засуетился, забыл… Телефонный звонок отвлёк меня от какой-то газетной текучки.

Женщина, стесняясь, с оговорками, но рассказала, что была, мол, в Уткино на конкурсе, слышала на концерте песню, не может забыть. Попросила опубликовать текст песни в газете. И я сказал ей спасибо, за то, что она мне напомнила о том, что я и сам хотел сделать. А вечером, дома, "полез в интеренет", ввёл в "поисковик" первую строчку. И первое же сообщение, которое вышло на экран опять заставило сжать зубы и в отчаянии пристукнуть кулаком по столу. "26 мая 2006 года в городе Козельске Калужской области убит русский поэт Николай Мельников, автор песни "Поставьте памятник деревне" и поэмы "Русский крест".

И наконец я смог прочитать все слова этой песни, которая ведь и мне, как и той женщине-доярке, не давала покоя все эти дни и месяцы.

Поставьте памятник деревне

Поставьте памятник деревне

На Красной площади в Москве!

Там будут старые деревья,

Там будут яблоки в траве,

И покосившаяся хата

С крыльцом, рассыпавшимся в прах,

И мать убитого солдата

С позорной пенсией в руках!

И два горшка на частоколе,

И пядь невспаханной земли,

Как символ брошенного поля,

Давно лежащего в пыли!

И пусть поёт в тоске и боли

Непротрезвевший гармонист

О непонятной русской доле

Под тихий плач и ветра свист!

Пусть рядом робко встанут дети,

Что в деревнях ещё растут –

В наследство им на белом свете –

Всё тот же чёрный, рабский труд!

Присядут бабы на скамейку,

И всё в них будет как всегда:

И сапоги, и телогрейки,

И взгляд потухший в «никуда»!..

Поставьте памятник деревне,

Чтоб показать хотя бы раз

То, как покорно, как безгневно

Деревня ждёт свой смертный час!

Ломали кости, рвали жилы,

Но ни протестов, ни борьбы –

Одно лишь «Господи, помилуй!»

И вера в праведность судьбы.

Поставьте памятник деревне

На Красной площади в Москве…

Там будут старые деревья

И будут яблоки в траве…

Отвечу тем, кто скажут обязательно: "Да что он всё плачет об умирающей деревне!.. Это же всё про девяностые годы. А сейчас-то, посмотри, какая техника в полях работает, какие роботы на фермах…" Да, импортные тракторы пашут наши поля, да, роботы заменяют живых доярок… А ещё закрываются школы и медпункты в деревнях (по-нынешнему – "оптимизируются"), а ещё – все пригороды застроены дачными теремами за высокими заборами. Не заглянуть"хозяевам" земли за эти заборы, туда, где отдыхают от трудов тяжких "слуги народа"… А ещё, я знаю в какие долги влезли хозяйства с этой новой техникой, знаю, что пьют от безнадёги мужики и бабы… И я знаю, что именно эти мужики и бабы в очередной раз вытащат деревню из экономической пропасти, а значит, спасут Россию и мир. Именно эти мужики и бабы за отнюдь не гигантскую зарплату всё же трудятся на полях и фермах, именно эти вечные труженики год от года обеспечивают прибавку и «по молоку», и «по зерновым», именно благодаря им можно называть Вологодчину и «молочной столицей России», и «столицей льна», да как угодно назовите… Непобедимая и даже неосознаваемая власть земли, зов предков, «струя незримого колодца» дает им силы из года в год, из века в век бросать все те же семена в землю, точно такие же, что найдены археологами в Минино. Неразрывна эта нить – от зерна в зерно, от отца в сына, из рода в род.

Памятник деревне – это нынешние сельские труженики!

А памятники русскому крестьянину стоят в городах и селах по всей Руси великой, по всей Европе, даже в таких почти уже не жилых сёлах, как Янгосарь – воинские обелиски.

… Вдоль дороги, на зелёной луговой отаве, будто с неба упали, лежат рулоны сена… Да, уже не увидишь на наших лугах стогов. Давно не видел. Но вот свернули с главной дороги на старую кирилловскую, и вдруг в огороде за домишком, для своей видать коровки (не многие теперь уж держат-то) – стоит стожок. И вспомнились стога моего детства… (Да, было, было и у меня, как почти у всякого городского ребенка своё деревенское детство!) Но только сейчас я понял, что же напоминали мне эти стога тогда – шлемы былинных богатырей! Будто они, те богатыри, под неимоверной тяжестью собственной силы ушли по брови в землю… Но придет грозный час, и тогда раздастся мать-сыра земля, и восстанут богатыри русские…

Но это всё лирика, нет уже тех стогов (один-то стожок и увидел), рулоны сена лежат на ровно выстриженных лугах вокруг Вологды. Ну, и это хорошо! Значит, есть техника, есть люди, что на этой технике работают, есть скот, который будут кормить этим сеном… А богатыри… Посмотрите кольчуги хоть в Вологодском музее – не велики они размерами, как раз в пору нынешнему крестьянину. Но в землю уходить ему нельзя, Родине по-прежнему нужна крестьянская жизнь на земле.

… Никаких судебных дел по поводу статьи "Дармоеды", так и не состоялось. Постепенно всё успокоилось. Глава района даже недавно поздоровался с Ершовым за руку, повторил этот жест и начальник районного сельхозуправления. И только начальница отдела образования упорно делала вид, что не знает Ершова…

10

Вот уже и лето в разгоне, вовсю заготовка идёт… Да, теперь уж и не услышишь красивого слова "сенокос" – всё "заготовка кормов". Но и то верно, что и заготовляют-то больше не сено, а силос. А если сено, так не в стога метают, в рулоны закатывают…

Ершов топает на дачу и думает – о сенокосе, о том, что нет денег даже на то, чтобы всей семьей на дачу выбраться, о том, что совсем испортились отношения с управлениям сельского хозяйства (да и ладно!), о том, что газета начинает утомлять, мешать писать, но и без газеты – как многого он не узнал бы и не написал бы… В общем, всякое думалось пока топал с остановки автобуса на "свою грядку"…

Сегодня главная задача окучить (уже на второй раз) картошку… Но сначала полить, полить всё, с прошлого выходного не был здесь, и дождей не было…

Благо – пруд рядом, метров тридцать. Пора бы, наверное, как большинство соседей обзавестись насосом и шлангом, но… Как-то всё не до того… Да и… денег всегда на это не хватает…

Закручивает укрывной материал на парничке, где уже тянут усы, огуречные кустики, стаскивает "укрывной" и с капусты, начинающей закручиваться в кулачки (под укрывным прячет их от личинок бабочки, так посоветовала опытная огородница-пенсионерка, соседка по участку), клубника тоже под укрывным – от птиц…

С двумя вёдрами ходит за водой, переливает её в лейку, поит огурцы, клубнику, капусту, морковь, свёклу, редиску, салат… И всё на глазах оживает, пьёт, тянется, растёт… И Юрий в охотку за водой ходит. Перекуривает… Смотрит какие тяжелые, большие, с крупными ещё зелёными ягодами гроздья тянут к земле ветки смородины… Собирает в банку красные ягоды клубники… Потом снова ходит за водой, и поливает, поливает…

Но пора и картошкой заняться. Тут-то и ждала неприятность… Нет – кусты в этом году хорошие сильные, вот-вот и зацветёт картошка-то… И откуда эта гадость – жуки колорадские. Пока ещё их немного, вроде бы… Но стоило начать собирать их, срывать уже изъеденные листья и оказывается, что поражена уже едва ли не треть картофельной плантации.

…Хорошо, что у той же пенсионерки-соседки оказался препарат от этого жука. И опять Ершов таскал воду, растворял в указанной пропорции препарат – поливал картошку и верил, что это поможет. Да и Зоя Кузьминична успокоила: "Ничего, главное чтобы зацвести успела картошка, потом уже жук не страшен…" А зацветёт его картошечка вот-вот… И всё же какая гадость, дрянь эти жуки, для чего они-то есть на свете? Чтоб птички ели? Так чего не едят-то…

И не то чтобы Ершов был жаден до урожая. Нет. Но он уже знал это… Да-да – счастье! Свежая, молодая, картошечка сваренная в нежной кожурке, свежепросольный пупырчатый огурчик, лук, укроп… Или морковь – рыже-красная, упруго хрустящая на зубах, полезная для его детей. Или тяжелые чёрные ягоды смородины, туго набитые витамином С… И даже нелюбимые многими, но растущие лучше всего овальные, ладные как поросятки, кабачки – это будущая кабачковая икра, которую прекрасно готовит его тёща…

Всё это полюбил Юрий Ершов. Процесс выращивания и сбора урожая – сродни творчеству. Это, как писать – выращивать свой рассказ, а то и повесть, поливать, окучивать, полоть – и получить результат…

А ведь Ершов и на роман, уже работая в редакции, замахнулся. "Фактура захлестнула и заставила писать", - так сам себе говорил.

И роман, он чувствовал (как там будет потом, когда его будут другие читать – сейчас не важно) – получается.

("Это тебе не унылое сцепление газетных очерков, в надежде слепить повестушку! – мог бы сказать мне, мой же герой Юрий Ершов. Но он спасает картошку от колорадского жука, думает о своём будущем романе и знать не знает ни о каком Ермакове…)

К вечеру уж домой приехал. Не торопясь вымылся, переоделся… Дети у бабушки…

- Погуляем? – сказал.

- Погуляем, - ответила.

Они шли по берегу родной речки. Совсем обмелевшей, полузаросшей кувшинками – зелёные блюдца листьев и жёлтые чашечки цветков, между которыми неторопливо плавают утки с подросшими утятами. Рыбаки сидят над своими удочками… Шумная молодежь пьёт на лужайке у воды пиво… Солнце опускается в створе берегов, золотя воду, листья кувшинок, отражения храмов и мостов…

… Вчера Ершов получил небольшой гонорар из журнала, и деньги на вино есть.

Вера и Юрий долго внимательно выбирали, читая этикетки, и даже представляя те места, в которых, судя по этикеткам, это вино производилось, те зелёные склоны и солнечные долины…

Бокалы, вино, сыр, хлеб Ершов вынес на балкон. Молча, но при этом согласно кивая, чокались бокалами, пили, глядя на соседние дома, на небо…

И когда Вера коснулась его ладони там, где между большим и указательным пальцем вздулась мозоль от лопаты, Ершов не почувствовал боль. Он перехватил её руку у локтя и притянул к себе…

Господи, будто и не было почти пятнадцати лет, прожитых вместе…

11

Домик на участке Андрея Николаева не ахти какой, видно, что как поставил хозяин его, лет десять назад, как не успел многое доделать – так всё и не хватает то времени, то материала. И все же – домик, и довольно просторный, со столом, стульями, кроватями, железной печуркой. Чего еще и надо? Вокруг дома обычный огород – с тепличкой с грядами картошки и прочей овощи, с кустами смородины… Ершов с ревностью осматривал владения Николаева… И видел, что ничем его участок и не хуже, но… Час ехали от города на автобусе, ещё минут двадцать шли по просёлку… Соседей рядом совсем не много – три участка, деревня в полукилометре. И, тоже в полукилометре, но в другую сторону – Кубенское озеро. Рыбное, светлое, ставшее за последние годы родным для Ершова (так часто приходилось ездить вдоль него и рядом с ним по газетной работе) – то, чего не было рядом с участком Ершова, и что многократно превышало любые недостатки…

Юрий бродил по огороду, сорвал горсть любимого крыжовника, (который прочему-то никак не приживается на его, ершовском, участке), отправил в рот, с наслаждением мял будто замшевые сначала, шероховатые, сладко-терпкие ягоды языком о нёбо… Андрей складывал что-то в рюкзак на крыльце дома. Выставил резиновые сапоги:

- Юра, примерь, - крикнул.

Сапоги пришлись в пору…

Вскоре шли к озеру по влажной тропке. Вода то и дело проступала под сапогами. Это заливной луг. По весне озеро разливается едва не до избушки Андрея, потом оно отступает, уходит в себя… Ершову неудобно, что идёт он с пустыми руками, рюкзак тащит Андрей…

- Да ничего, тут легко…

Кто-то бежал поперёк тропы. Андрей успел выставить ногу в литом резиновом сапоге. Ёж ткнулся в сапог носом и тут же туго сжался и ощетинился… И было видно, как стучит его сердчишко.

- Эх, Кольки-то нет! – пожалел Ершов. Думал, когда ещё собирался – брать не брать сюда сына и всё же не решился, для первого раза один поехал к Андрею…

- Ну, беги, бедолага, - подтолкнул Николаев колючего зверя.

Вскоре Андрей и Юрий были на берегу озера…

От берега на сотню метров в озеро – зелёный волнистый ковёр осоки… А за осокой и дальше, дальше, до чёрной полоски того берега впереди, и, кажется бесконечно вправо и влево – голубое в солнечных брызгах, вдруг – рыжеватое от песка, вдруг – чёрное в пенной нахлобучке, всякий миг разное – озеро. И чайки над ним. И белый кораблик острова-монастыря Спас-Камня в голубой дымке. И ветер, шевелящий озеро и небо, наполняющий грудь…

Андрей и Юрий раздевались, на сухом оставляли одежду…

- Ты не ходи со мной, - неожиданно строго сказал Николаев, и Ершов понял, что не надо ему помогать…

Мелкота была долгая, осока общелкивала ноги… Ершов нашёл полянку в этой траве и вальнулся в парную мягкую воду. И лежал, и тёплые волны наплывали на него и скатывались, и шевелились в волосах, и щекотали… Повернул голову и увидел метрах в десяти от себя утку и, как горошины, на одинаковом расстоянии, точно вслед друг другу плыли за ней уже подросшие утята…

Андрей, где-то далеко от берега, за полосой осоки, ставил сеть…

Потом он вернулся, и они сидели на берегу, накинув на плечи рубахи от солнца и жалящих оводов. В рюкзаке у Андрея нашлась чекушка и два пластмассовых твердых стаканчика. Пара огурцов, помидоры, лук, хлеб. И соль не забыл Андрей!

… О чем говорили?.. Ершов опьянел от счастья и так и не вспомнил потом, о чём говорил с Андреем в тот день. Можно только догадываться, что рассказал ему что-то из своего детства; об отце, с которым тоже бывал, бесконечно давно, на рыбалке; о том, как и он, Ершов, писал когда-то стихи; о Вере; о Кольке и Кате… Об Антоне, и о том, что бесконечно виноват перед ним…

Они выпивали, закусывали. Ершов курил. Некурящий Андрей резал надвое огурец, солил половинки, снова наливал…

А солнце уже краснело и опускалось за их спинами. По озеру, по осоке прибрежной пробегали, гонимые ветром, тени…

- Нет, ты не ходи уже. - Опять твёрдо сказал Андрей и снова пошёл в озеро. И вернулся по залитой красным солнцем и от этого почерневшей осоке минут через двадцать. В сумке, которую он тащил за собой по воде, оказались две щучки грамм на семьсот, пять лещей, сколько-то крупной сороги, окунь…

Вернулись к дому и уже в сумерках почистили рыбу, часть присолили до утра, из остальной варили уху.

И жалел Юрий лишь об одном, что нет рядом Веры, и Кольку не решился взять. (Стыдно признаться – даже денег на второй билет на автобус не было… Но, хватит об этом. Всё нормально…)

Почти неизбежно должен бы (и по закону жанра, и по жизненному опыту) к костру подойти кто-то. Из деревни или дачные соседи. И какой-нибудь умный разговор. Идейный спор…

Не пришёл никто. Юрий жарил кусочек хлеба, наколотый на ветку… Вспоминал ночные костры своего детства. Отец-то не боялся его на рыбалку-охоту таскать…

- Был у меня дружок до армии ещё. Лет в четырнадцать-пятнадцать – карту области разложим, найдем место какое-нибудь интересное, речку… Денег у родителей возьмем, или, на каникулах сами заработаем на практике – и поехали… Жили в лесу, рыбу ловили, по речкам спускались… - вспоминал своё Андрей. – И не боялись ведь ничего. Ладно – мы, родители не боялись! Вот же времена-то были…

И ещё говорили о чём-то. Даже и о литературе. И выпивали, и ели уху…

Ершов подбросил дровину в костёр – взметнулись искры, пламя высветило темь.

… Великое звёздное небо раскинулось над их костром, над ними… Они молчали. Тишина кричала ночными шорохами, шелестом листвы, вскриками птиц…

12

- И ты думаешь, что есть свободная пресса? – вопрошал Сыромуков.

- Да нет, конечно, - не спорил Ершов.

Говорили по поводу публикации в "Прожекторе" платного материала о деятельности "той самой партии".

- Ну, хотя бы максимально сохранять личную свободу… - сказал Ершов.

- Не много и надо-то для этого… - подхватил Сыромуков.

- Ну, да, деньги. Остальное дак у меня, вроде, есть…

Они сидели на лестничной площадке, курили. Сыромуков доставал из под стула пакет с красным вином, прикладывался. Сделал глоток и Ершов.

И Сыромуков рассказал историю собственной независимости…

- Это был конец девяностых и у меня в руках, - не буду вдаваться в подробности семейных наших дел, - оказалась стоимость однокомнатной квартиры. Сколько это тогда было?.. – Сыромуков встал, он покачивался с носка на пятку на свих длинных ногах, припивал из пакета, затягивался сигаретным дымом… - Это была свобода! Я принципиально нигде не работал. Я просыпался утром, вызывал по телефону такси и ехал завтракать. В кабак, конечно. Потом обедать, ужинать… Казино!.. И без всякой распальцовки – я просто так жил, я не перестал пренебрегать людьми… Ты понимаешь, что это – жить, как хочешь?.. Какие дни были, какие ночи… В апреле это началось – весна, вино, молодая листва, раздевающиеся после зимы девушки; потом лето – это неповторимое чувство уверенности в себе, куплю всё!.. Что я хочу, - тут же поправился Игорь. - Мне ведь не надо там дворцов, машин дорогих… Вот… А потом бабье лето, красивая осень, золотая… К ноябрю всё кончилось у меня. Ну, ещё подержался до Нового года – давал друзьям в долг, и ведь отдавали, вот на долги ещё и пожил… А с нового-то года сюда и пришёл, в "Прожектор". Быстро профессию вспомнил. Всё вспомнил – вернулся туда, откуда и вышел. Но это было у меня. Было! Сво-бо-да!..

Сыромукова сильно развезло, и вскоре Олег, редактор, отправил его домой. И он, Игорь Сыромуков, как обычно делал это в таком состоянии, вызвал такси, уехал… Наверное, так он вспоминал дни своей свободы…

В тот день или на следующий – не важно, Ершов написал (сам он всегда стеснялся почему-то названия этого жанра, но и по другому не назовёшь) эссе…

О СВОБОДЕ

"Я устал от двадцатого века,

От его окровавленных рек.

И не надо мне прав человека,

Я давно уже не человек.

Я давно уже ангел, наверно…"

Владимир Соколов

Двадцатый век стал веком расчеловечения. Да и начало века двадцать первого изменений в лучшую сторону (в сторону человечности) не предвещает. Под бормотания, разговоры, крики и визги о правах человека (правах ребёнка, правах женщин, национальных и сексуальных меньшинств), рушится традиционный мир.

Ракеты, телевидение, бомбы, газетные статьи – всё на борьбу за права человека.

Достижения в этой борьбе уже и не впечатляют, стали привычными… Достаточно включить телевизор (достаточно даже трезво посмотреть на самого себя), чтобы увидеть.

Уже иной – не человеческий мир (но человечеством взращенный) всё настойчивее врывается в жизнь, диктует свои условия.

Тысячи искусанных собаками людей – ежедневно. Животные (домашние) теряют привычный для них страх перед человеком, потому что они преданы тем человеком, который когда-то приручил их. Не удивлюсь, если однажды и коровы взбунтуются и начнут кусать тех, кто превратил их в станки для производства молока.

Что же говорить о мёртвой машине… И автомобили, от которых гибнут сотни тысяч, ещё не самые страшные машины, уже диктующие свои правила не только людям, но и всему живому. Один взбунтовавшийся компьютер способен спровоцировать катастрофу мирового масштаба.

А ведь были времена, когда паровоз мог остановиться где-нибудь в чистом поле, чтобы кто-нибудь мог сесть в него или выйти при необходимости. Ныне какая-то бумажка с расписанием движения диктует всякому из нас ритм жизни.

О, сколько бумажек, от которых зависит, зачастую, судьба и сама жизнь человека. Всё, что угодно можно сделать с человеком по бумажке, по закону, по инструкции… По закону – сливаются отходы целлюлозно-бумажного производства в Байкал, по закону, по нормам, которые кто-то придумал (да сами себе и придумали) – живём в бетонных клетках, ненавидя кашляющего за стенкой соседа… А ведь нам, людям, Человеку, дан весь мир – владейте, плодитесь, живите. Человек изначально свободен. Но мы продаём свою свободу, своё первородство за чечевичную похлёбку комфорта, каких-то "прав человека", за борьбу за эти "права"…

"О, сколько нам открытий чудных, готовит просвещенья дух!.." - воскликнул когда-то великий Пушкин. Но "дух просвещения", давно подменён мертвечиной образованщины. В церковно-приходской школе, где учил детишек азам сельский батюшка, горел дух просвещения. В нынешних университетах (не только в университетах, но и в школах, и, в целом – в обществе) царит бездуховность всезнайства, гордыня высшего образования. Какие уж тут "чудные открытия" – изощренность иссушённого наукою бесплодной ума… Да зачастую и ума-то нет, зато есть диплом о высшем образовании, а то и учёная степень…

Сами себя обрекаем на вырождение и страх. Сами себя лишаем высшего удовольствия – уважать других, таких же, как и мы сами свободных, людей.

Только человеку дана способность творчества – в этой способности мы подобны Богу. В этой способности – высшая свобода человека!

Творческая свобода – это не вседозволенность. Нравственная (точнее – безнравственная) вседозволенность – это всегда несвобода и для себя, ибо становишься рабом самых низменных страстей, и для окружающих.

Свободный человек не будет врать ни в большом, ни малом. Свободный человек не будет кичиться своими знаниями или силой, свободный человек – добрый человек, он не обидит животное, он не будет насиловать дарованную человечеству природу, он не будет навязывать своё мнение другому, он не будет "бороться за права"». Свободный человек не боится физической смерти.

Я свободен – быть сами собой, не врать самому, не подлаживаться под неправду и несправедливость… Не казаться, а быть! Этой свободы, этого человеческого права – меня никто лишить не в силах.

О свободе материальной, о независимости, которую дают деньги, Юрий в этом эссе не написал. Но в те же дни думал, что ему для свободы, независимости и даже счастья сейчас нужны только деньги. Всё остальное есть. Только деньги. А то ведь и детей жалко, и перед женой стыдно…

13

Когда-то литературный критик и просто друг Ершова Лёша Жерехов познакомил его с Борисом. Потом, так бывает, Лёша и Боря "разошлись", перестали быть друзьями, наверное, забыли, как, приехав из Москвы, ночевали на полу в кухне Ершовых… Но оба оставались друзьями Юрия Ершова.

И вот Борис прислал анкету с вопросами и попросил рассказы. Для "Литературки", там он теперь работал…

Ершов в чудеса не верил (не возможно провинциальному автору опубликоваться в "Литературке"!), но рассказы и ответы на вопросы Борису вернул. А вскоре держал в руках номер "Литературной газеты" со своими рассказами и интервью.

Писатель Столяров, единственный из коллег поздравил с этой публикацией, но при этом, как обычно, не понятно было смеется он или всерьез…

Вологодская школа

- Ваши рассказы и повести публикуются во многих журналах, больше чем у Прилепина и Иванова, а книжная судьба не складывается. Издательства не замечают регионалов?

- Ох, хотелось бы пожалиться про то, как не замечают издательства "регионалов"… Так ведь нет – и Захар Прилепин и Алексей Иванов как раз "регионалы", один из Нижнего Новгорода, другой из Перми, и оба замечены издательствами всерьёз и, видимо, надолго. Разгадка проста – она в самом начале Вашего вопроса – "Ваши рассказы и повести…" Дебютировать в издательствах почему-то надо именно романом… Хотя, издаются, редко, но издаются и сборники рассказов. Я не знаю, что нужно сделать, чтобы пробиться со сборником рассказов и повестей в приличное издательство… Ну, наверное, обладать таким же (или большим) талантом, как авторы тех, все-таки изданных сборников.

- Как Вы соотносите своё творчество с Вологодской школой? Вы часто ироничны, а Ваши предшественники больше жалели и оплакивали.

- Ну почему же… Белов – бездна иронии и юмора, настоящего юмора, не натужного, как у некоторых его подражателей. Но юмор, ирония не исключают жалости и оплакивания. В жизни всему есть место. Не знаю насколько уж я ироничен… Усмехнуться над самим собой иногда необходимо – это у меня как раз от излишней серьёзности. По поводу "вологодской школы"… Школа предполагает наличие учителя и учеников. У кого учились Яшин, Белов, Рубцов, Романов?.. Кто их учитель?.. Вот и у меня тот же самый учитель – русский язык, мировая классическая литература, русская классическая литература, в том числе и Яшин, Белов, Рубцов, Романов, но обязательно и Чехов, и Юрий Казаков, и Платонов, и Шолохов, и, между прочим, Хемингуэй, и даже Джек Лондон… Вот так и соотношу своё творчество с "вологодской школой". Вся Россия – вологодская школа. И даже весь мир.

- Ваши герои жители провинции. Они не революционеры и не маргиналы, а простые люди. Вы сознательно уходите от детективно-приключенческих сюжетов?

- Нет. Я не ухожу ни от каких сюжетов. Если сюжет задел меня, если мне стало интересно задержаться на судьбах каких-то людей, может, подсмотренных в жизни, а может, даже приснившихся - я работаю. И если логика жизни этих героев предполагает детективные или приключенческие коллизии (а среди моих героев есть и криминальные элементы, и бывшие спецназовцы и т.д.) – так и пишу. Другое дело, что лично я, чаще встречаю в жизни самых обычных людей – рабочих, крестьян, учителей… И жизнь этих самых обычных людей, для меня не менее интересна, чем жизнь "криминальных элементов", "ментов" или "бывших спецназовцев"… Впрочем, об этом лучше меня сказал Чехов и другие классики.

- Вы работаете в областной газете. Это мешает писателю Ершову?

- Более того – я работаю в районной газете. Правда, еще очень не долго. А до этого – более пятнадцати лет работал тренером по борьбе, два года церковным сторожем, два года - коптил колбасу на мясокомбинате, а еще умудрился как-то в перерывах между теми работами – сходить в армию, поработать на стройке, на кирпичном заводе, дворником, землекопом, а еще женился, разводился и снова женился, воспитывал детей, путешествовал, поступал в институты и уходил из институтов… И при этом – всегда что-то писал. Мешало мне все это? Ну как может жизнь мешать жить… И работа в газете – тоже моя жизнь. И я этой жизнью очень доволен – езжу на редакционном уазике по замечательно-красивому Вологодскому району. Встречаюсь с прекрасными людьми – механизаторами, доярками, фермерами, председателями колхозов… А написав хорошую заметку, испытываю не меньшую радость, чем от удачного рассказа или повести. Так что – помогает, помогает, помогает. Всем пишущим людям рекомендую поработать в "районке", а как только надоест – безжалостно менять работу.

- Что же писатель Ершов пытается сказать нового своим читателям?

- Я, скорее, пытаюсь напомнить "старое". Причём, прежде всего – самому себе. Ну, напомню и ещё раз – Бог есть, умирать придется, жизнь прекрасна…

Конечно, радовался Ершов. Светлане Александровне показывал, она хвалила, поздравляла. Сыромуков долго не мог поверить, что это та самая "Литературка"… Но и стыдно было Ершову. Особенно за то, как красиво на последний вопрос ответил. Ах, как красиво!..

… Отважные мореплаватели и путешественники всё больше проникали вглубь таинственного острова дракотиков. Их друг дракотик Дрик Драк вёл их через дремучие джунгли, где приходилось прорубать себе дорогу, через горные перевалы с опасными пропастями и снежными вершинами, через широкие реки, которые переплывали на плоту, отбиваясь палками от крокодилов… И вот, наконец-то, они оказались в городе дракотиков, расположенном в прекрасной долине между отрогов высоких гор. И ночью, сидя у костра, старейшина дракотиков рассказывал путешественникам, как давно-давно, дракотики жили по всему острову, не зная страха и горя, но потом на остров напали злые пираты, и дракотики, спасаясь от них, скрылись в этой долине…

14

Близилось к концу жаркое, грозовое, парное, радужное лето.

"В районе идут уборочные работы, продолжается и заготовка кормов для животноводства…", - писал Юрий Ершов. А в выходной, в субботу, ехал и шёл на "свою грядку": срывал огурцы, прятавшиеся под лопушистыми колючими листьями в парнике; снимал белые, крепкие, кабачки; собирал ягоды – малину и смородину; подкапывал молодую, самую вкусную картошку… Шёл до автобуса с рюкзаком за плечами. И от автобуса домой. С чувством добытчика, покорителя природы. Но это чувство, как гордыню, пригнетал в себе. Не покоритель – соработник. Он разговаривал с кустом: "Ну, спасибо, молодец, постарался… Ну, и я что мог ведь сделал для тебя. Спасибо – вон какие ягоды-то…" И с картошкой разговаривал. С каждой грядкой, с каждой травинкой на участке. А уходя – крестил эти гряды, кусты, землю… Может, кому-то это смешно покажется. А Ершову не смешно, он знает, что так надо – и всё…

Но хотелось и в лес. По грибы, по ягоды…

День осени

«Я так люблю осенний лес,

Над ним - сияние небес…»

Н. Рубцов

И однажды наш редактор, сказал:

- Предлагаю съездить за клюквой.

Я чего – мне лишь бы ехать, идти, двигаться, всегда готов. Правда, последние мои лесные походы состоялись года четыре назад, за грибами, в тот год, когда только ленивый их и не натаскал… В один из последних грибных выездов я и проколол сапог. С тех пор как-то не до лесов и рыбалок было… А тут - на болото идти. Сапоги нужны надежные. Купил сапоги. Самые простые, черные, литые, резиновые. В рюкзак ведро десятилитровое поставил, туда же термос с чаем, да несколько бутербродов, еще ведерко-«набирушку». Вот и все сборы…

Погода и весной, и все лето не баловала – то сухо, то холодно, а в августе и начале сентября дождями заливало. Вот и накануне нашей поездки был дождь. Договорились – если дождь с утра будет несильный – ехать, ну, а уж если ливень… Дождя утром не было.

Бригада набралась из четырех человек – водитель с супругой, редактор Олег Владимирович и я. Ехали на редакционном уазике в родные места Олега, в Сокольский район, на знакомое ему болото… Я, как обычно, дремал и не увидел стоявшего прямо в придорожной канаве лося. Все, кроме меня, видели… Дважды за свою жизнь видел я лосей вот так, у дороги: однажды лось перебегал шоссе перед автобусом, в котором я ехал – видел только уже удалявшееся животное, проминавшее мощным туловом придорожные кусты; второй раз - лось просто стоял, не боясь проезжавших машин, давая рассмотреть себя, он даже, скорее, сам рассматривал эти машины: длинные жилистые ноги, широкая грудь, большая губастая голова, увенчанная рогами. Одно из самых древних ныне существующих животных, еще во времена мамонтов охотились на лосей люди…

За окном серые поля. Время такое – уже не лето, но еще и не осень. Листва темно-зеленая, лишь изредка пронзительно-беззащитно мелькнет за окном машины березка с пожелтевшими листьями. Трава местами уже серая, но в большинстве тоже еще зеленая.

На лобовое стекло нанесло вдруг розовый осиновый лист…

Проехали Сокол, перемахнули по мосту Сухону. Потянулись вдоль дороги картофельные поля.

- Все поля вокруг Сокола, превращены в одну большую картофельную грядку - производство чипсов, - пояснил Олег Владимирович.

А погода разгуливалась, завыглядывало из-за облаков солнышко, обещая сухой день. И всем нам очень хотелось, чтобы это обещание сбылось…

Свернули на грунтовку, бегущую вдоль поля – закидало на ухабах, но ехать можно. Вскоре остановились у кромки леса, тут уже стояла чья-то белая «Нива». Дорога ныряла дальше, в лес, но мы, как и наши предшественники, ехать по лесной дороге не решились. Подхватили свои рюкзаки и двинулись к болоту.

Лес, крепко сжимавший дорогу, был смешанный, явно грибной. Что тут объяснять – любой грибник, сразу видит грибной лес или нет… Дорога мягкая, чистая и, несмотря на постоянные в последнее время дожди, довольно сухая. Шагалось легко, глаза сами будто ныряли под придорожные елочки и кустики в поисках грибов.

Водитель Андрей, оценив дорогу, вернулся к машине и вскоре обогнал нас, уазик – переваливаясь по колеям, выбрызгивая неглубокие лужи, урча, упорно полз вперед. Но скоро он стал не слышен. Лесная тишина, наполненная шорохом ветвей, травы, голосами птиц, подсвеченная прорвавшимися через все этажи леса лучиками, благодатная, пахнущая смолой и хвоей, снова сомкнулась над нами…

Олег Владимирович не выдержал, свернул в лес, шел вдоль дороги за елками и осинами, выискивая грибы. Остальные шагали по мягко пружинящей под ногами дороге…

Вскоре дорога замерла на тихой полянке, где уже ждали нас автомобиль и его водитель. Вышел из леса и наш редактор:

- Одни поганки, да сыроежки, - подвел итог своим поискам.

Болото – вот оно, рядом, только шагни за отделяющие его от нашей поляны елки, березы и кустики.

И мы шагнули… Мох мягко промялся под ногой, пузырьки закипели вокруг черного голенища… Зачавкали мы по промятой в болоте дорожке к тому месту, где казалось посуше, где торчали, будто придавленные небом корявые полусухие сосенки, да дрожали тонкие, уже растерявшие почти всю листву, березки…

Кажется, кто-то раскинул над топкой бездной многокилометровое полотнище, насадил сверху бледно-зеленый, до белизны, мох, повтыкал в него коряги да чахлые сосны и березы… Идешь, и колеблется под тобой это полотнище. И стоит где-то задержаться, чувствуешь, как все ниже продавливается мох и холодеет в проступившей воде нога.

Мы далеко и не ходили – метров на пятьдесят-семьдесят от сухого берега, так, что все время был виден белый пластиковый пакет, навешенный на сук березы, обозначавший выход с болота к дороге.

Я сначала не видел клюкву, а она уже была везде, я уже шел по ней…

Склонился над кочкой, и вся она усыпана твердыми, буро-красными бусинами, нанизанными на бесконечные нити.

Мы разбредаемся среди этих кочек. Запостукивали о донца первые пригоршни ягод…

Обобрал одну кочку, повел глазами – и на соседней красно…

Сперва еще переговаривались, потом все замолчали. Вроде и заняты только руки, но, как-то не говорится. Наверное, каждый о чем-то своем задумался…

То вытащишь вместе с ягодой прядку мха, то травинка в глаза качнется. Лягушонок выпрыгнул вдруг из-под самой ладони, скакнул в сторону и еще, еще, разжимая лапки-пружинки. Наверное, вечерами, когда прихватывает болото заморозком, он уже усыпает, как на всю зиму – замирает сердечко, стынут лапки, а на солнышке утром оживает, веря в весну, тянется через боль, выбирается из мха к свету… Долго же ждать ему настоящей зимы. И весны. Но ведь для него нет никого времени, как нет времени для этого болота, для неба…

Я случайно задел какую-то гнилушку, оторвался кусочек коры, а под ней муравьиное царство… Жизнь, всюду жизнь, своя, сама в себе ценная жизнь, но и невозможная без этой кочки, как кочка невозможна без этого болота, а болото без леса, лес без земли, земля без неба… И вся Вселенная невозможна без этой кочки, без этой травинки, без этого лягушонка, без меня, как без любого другого человека…

В природе есть всё. Возможность всего. Все, что изобрело за тысячелетия человечество и что еще будет изобретено, открыто, измышлено – все уже есть в природе… Но все ли нужно брать, во все ли тайники вламываться? Природа сама, только вглядись, раскрывает свои тайны. Да это и не тайны – это то, что мы не замечаем в повседневной суете…

Вдруг пролетела над болотом сорока, громко треща. И как будто из-за этого, близкий лес наполнился ветром, загудел… Я поднял глаза к небу – оно, бледно-бледно голубое, мягко сияло… А разогнувшись, почувствовал как устала спина, и в этот же момент разогнулись все и увидели друг друга – мы топтались на пятачке метров тридцать в диаметре. И собрались у павшей березы для обеда. А перекусив, снова взялись за клюкву.

Теперь думалось только о том, что надо добрать это ведро, потому что клюква – полезная ягода, а дети часто простужаются, им нужны витамины. И нужно, нужно добрать ведро через боль в пояснице и ногах…

Все, у нас полные ведра. А Андрей с женой, оказывается, уж давно затарились и ушли к машине. Стали выбираться и мы с Олегом. Потяжелевший рюкзак плотно лег на спину. Опять зачавкал под ногами мох, качалось, готовое кажется прорваться болотное полотнище…

Андрея и Оксаны у машины не было. Но вскоре они появились. Андрей нес в руке белый гриб.

- Свежие следы кабана в лесу, - сказал.

Мы загрузили рюкзаки в машину, и Андрей поехал к полю, а все остальные, свернув с дороги, пошли лесом.

Я поначалу чутко вглядывался под каждый кустик, к каждому красному листку в траве спешил, каждую поганку беспокоил, потом, поняв, что ничего не найду просто шел, отгоняя лезущие в лицо ветки… И увидел: свежевзрытая черная земля и четкие следы копыт. Не по себе стало. Рядом треснула ветка, кто-то двигался ко мне, раздвигая еловые ветви… Олег Владимирович вышел, показал на дне ведерка пару сыроежек и гладышей, и снова мы разошлись.

Я вышел на дорогу и шел, опираясь зачем-то на палку, подобранную в лесу… Сзади оставалось болото, впереди было поле, шоссе, город, сверху небо. А мне уже хотелось поскорее вернуться к моим родным.

Когда я вышел из леса к полю, ветерок коснулся моего лица и улетел во Вселенную.

Юрий написал этот очерк после поездки на болото, как было, так и написал. Почему-то ему нужно было это всё записать. Ещё был доволен, что кроме смородины и малины, и лесной ягоды домой притащил…

… В том году, весной, большой рассказ Ершова опубликовали в областном журнале и в Москве, в "Нашем современнике". Рассказ о подростке из трудной семьи, который стал заниматься спортом и т.д.

Неожиданно узнал, что рассказ этот включили в областную учебную программу для внеклассного чтения. И его стали приглашать в школы, на встречи с ребятами… Одну из таких встреч, случившуюся осенью того же года (вскоре после поездки за клюквой), Ершов записал на диктофон. Ему самому интересно было послушать со стороны – что спрашивают и как отвечает, потому что во время самих встреч все как на "автопилоте" происходило, и никак потом не вспоминалось…

Это седьмой класс был…

- Вы в школе отличались умением писать сочинения? Как вы стали писателем и почему?

- Как тебя зовут?

- Саша…

- Сочинения, Саша, я писал не очень хорошо. Вообще, к сожалению, учился я не очень… Так у меня почему-то получалось. Особенно по русскому языку, у меня что-то не шло. Не мог все правила выучить, делал всякие глупые ошибки… Мне всегда было трудно писать сочинения, потому что, во-первых – я не читал ничего по программе, признаюсь. Я читал другие книги. Беда моя была в том, что я очень любить читать и читал в вашем возрасте Жюля Верна и прочую приключенческую литературу, по программе не успевал… Обычная оценка за сочинение была – 3/3… Потом, меня всегда эти рамки не устраивали, кажется, написать не менее пяти страниц. Я всегда писал очень коротко. Если даже знал, что писать, я старался побыстрее все выложить. И поэтому мне оценки снижали – и так бывало… Что ещё-то спросил, Саша?

- Как вы стали писателем?

- Тут надо всю жизнь рассказывать… Не ответить на этот вопрос – как люди становятся кто кем – дворником, охотником, летчиком… Все началось с чтения. Я любил читать. Как в шесть лет прочитал первую книжку про слоненка, кстати он там искал для себя занятие, кем бы ему работать… С тех пор я читал очень много, глотал книги. Наверное, это как-то сказалось. Помню, что лет в семь я написал сказку какую-то… Наверное, глупость какую-то совсем, маме показывал… Где-то лет в 14-15 стихи начал писать. Просто записывал, никому не показывал. Это обычно бывает в этом возрасте. А осознано писать, писать для кого-то, писать понимая, что вот я пишу стихотворение или рассказ , начал в армии… Там многие начинают писать от тоски по дому, стихи особенно… Постепенно я понял, что мне в прозе удобнее выражать свои мысли. Хотя, как говорят, я писал неплохие стихи, они публиковались, долго писал, наверное, лет до двадцати пяти. И при этом писал рассказы. Самый первый рассказ, который был опубликован, я написал в двадцать два или двадцать три года. И потом, как-то вот стал писать, писать, что-то публиковалось, что-то не публиковалось. Познакомился с писателями. Игорь Цыплаков мне очень помог на первых порах, Столяров… Потом уже, наверное, в 1993 году я познакомился с В. И. Беловым, он прочитал один мой рассказ, поправил одно слово в этом рассказе… Эту бумажку с рукой Василия Ивановича храню… Но к тому времени, когда познакомился с ним (на литературном семинаре 1993 года) я знал, что я все равно буду писать. Даже если бы Белов сказал – все брось, не пиши, я бы все равно писал. Но Василий Иванович меня очень поддержал, всегда здоровался, разговаривал… Ну, я все равно не объяснил, как я стал писателем, это, наверное, начинается с желания сформулировать какие-то свои мысли – сначала для самого себя, потом и ещё для кого-то… Вообще, честно, я не знаю – я писатель или нет. Мне долго было неудобно говорить, что я писатель… Какой я писатель… Ну, я согласился в конце-концов. Всё-таки уже много лет это основное моё занятие – что-то писать. И формально – я член Союза писателей… А так… Я, допустим, написал рассказ - и не знаю, напишу я следующий… И даже я не знаю: если не напишу – буду ли я переживать по этому поводу?.. Давайте ещё вопросы…

- У вас не малый жизненный опыт. Чем вы занимались после окончания школы? – (Старательно, опуская глаза к шпаргалке, лежащей в учебнике, прочитала вопрос аккуратная девочка).

- Я много чем занимался, много лет работал тренером, занимался спортом. Где только не работал. Сейчас я работаю в газете. Когда учился в 6 классе записался в секцию дзюдо, все это было в новинку тогда… А я был в том возрасте вообще-то человек не спортивный. Я и сейчас – не люблю играть в футбол, не люблю спортивные игры, я, наверное,одиночка. А тут пришел в борьбу и чего-то у меня получилось, и мне понравилось. В шестнадцать лет стал КМС по самбо, потом по дзюдо… Мастером так и не стал. И буквально сразу, только закончил школу – меня позвали работать тренером. И до армии тренировал уже (сейчас это кажется смешным). И работал я тренером долго. Только последние пять лет не работаю. Хорошие ребята были и сейчас занимаются, выступают на соревнованиях…. Мне самому непонятно – тренерская работа может быть работой на всю жизнь и она мне нравилась. и получалась. Почему же я ушел?.. И долго было непонятно – ты кто? Ты писатель, если ты пишешь и публикуешься? Или ты тренер? Я тренер, да – потому что у меня сотни людей отзанимались, у меня парни Мастера спорта, выступают на чемпионате России, на международных турнирах… При этом мне всегда хотелось что-то ещё попробовать… В какой-то момент я понял, что надо чего-то менять. И я взял и ушёл с тренерской работы. И пошел работать церковным сторожем и два года сторожил церковь, подметал вокруг нее… Потом пошел работать на мясокомбинат и два года коптил колбасу… А уже с мясокомбината меня позвали работать в газету «Прожектор», хотя я никакой не журналист. И в этой газете я сейчас отвечаю за сельское хозяйство. Тоже странно… Я городской абсолютно человек. Жил я на окраине. Была там «торфянка», или ещё "карьеры" мы называли (там все теперь застроили) – место было очень интересное. Вырыты были канавы – торф когда-то добывали. Болото там было, лес… Вот туда мы, мальчишки, все и ходили – рыбу ловили, грибы искали… Вроде рядом с домом, а совсем в другом мире… Вот там любили мы болтаться в вашем возрасте…

- Почему рассказ "Чемпион" о боксёрах, а не о самбистах?

- Я специально писал о боксе, а не о самбо. Хотя самбо мне, конечно, ближе. Но я специально от этого и отказался, чтобы не сказали, что опять о себе любимом пишу. Но я знаком со многими боксерами. Кто читал этот рассказ?..

- Мы начали читать в классе, а дома дочитывали.

- Так вот я скажу, что лично мне этот рассказ самому не очень нравится, потому что он получился… ну… назидательный. Мальчик из трудной семьи, пошел заниматься спортом и стал хорошим мальчиком. Но в жизни к сожалению часто бывает не так. И тренеры разные бывают. Вот он у меня попал на хорошего тренера, который стал для него примером… А попал бы на другого тренера, на пьяницу, на злого какого-нибудь, не честного человека… И было бы все, может, совсем по-другому. Поэтому и не очень нравится. Но я понимаю, почему его включили в программу для внеклассного чтения. Именно как хороший пример, мол, занимайтесь вы, ребята, спортом и будет у вас всё хорошо… Занимайтесь вы, ребята, тем, что вам нравится – спортом или рисованием. Это не суть важно. Кстати спорт воспитывает не только хорошие качества, он может воспитать и самые плохие качества. Я знаю это. Вижу. Спорт может развивать гордыню, что вот я сильный, я езжу выступать на соревнования, а другие не ездят…

- А вы выступали на соревнованиях? Занимали первые места?

- Да, выступал. Был чемпионом области, города. Все это средний спорт, не большой. Я очень любил борьбу, но мне было интересно и многое другое. Большим спортсменом не стал, может, и хорошо. У больших спортсменов – своя жизнь, тоже не сладкая… Саша, а ты любишь читать?

- Да.

- А что читаешь?

- Приключенческую литературу и фантастику.

- Я тоже это же читал. Сейчас очень важно вам полюбить читать. А это сложно. В наше время было проще, потому что было меньше отвлекающих факторов. Телевизор – раньше было всего две программы, а сейчас сиди да щелкай пультом, что-нибудь найдешь интересное. Интернет… Но читать надо обязательно, потому что чтение это работа ума и души. Не читающий человек – это неполноценный человек. Он не настоящий, с ним не интересно, он сам себе когда-нибудь станет не интересен. Читать надо обязательно. Если сейчас полюбите читать – это то, что может сделать вас счастливыми. Лично я не знаю большего удовольствия, чем хорошая книга. Хотя, если раньше не читал, то начинать трудно. Но когда-нибудь попадет такая книга – про которую скажешь – вот этого я ждал всю жизнь. Найдите такого писателя, такую книгу. Ваша жизнь станет в десять раз интереснее, вы не только свою жизнь проживете, но и жизнь героев книги. И это дается каждому из нас просто так – бери и читай.

- Вы будете писать продолжение рассказа «Чемпион»?..

- Не буду, наверное… Я расстался с Колькой, героем рассказа, пожелал добра. Дальше еще целая жизнь…

- Какого писателя вы считаете своим учителем?

- Никакого. Как тебя зовут? Андрей? А у тебя есть любимый писатель или поэт? Нет… Есть писатели и поэты, которых я очень люблю. А учиться можно и на плохих и на хороших примерах. Учителем поэтому я не считаю никого. На первых порах конкретно мне помог Игорь Александрович Цыплаков. Помог опубликоваться в газете, читал мои первые рассказы… Т. е. в любом деле, наверное, нужен человек, который вначале подскажет – вот так делай, а вот так не делай. А потом ты уже сам – или пишешь или нет. Можно сказать, что я учусь у всех писателей, читаю я много… особенно приятно читать тех, которых люблю… А тех, которых не люблю, бывает тоже интересно почитать, потому что, зачастую, это очень умные люди, хотя мне и не нравится то, что они пишут, но мне интересно поглядеть и как они работают. Сравнить свои мысли… Я очень люблю Чехова. Если бы мне сказали – назови одного, я бы назвал Чехова, если бы сказали – назови двух, я бы назвал Чехова и Юрия Казакова. Не то чтобы я учусь писать у Чехова. Но как-то он всегда рядом со мной. А Юрия Павловича Казакова, потом, когда постарше будете тоже почитайте… И очень люблю, конечно, Белова и Шукшина…

- Кого посоветуете прочитать в нашем возрасте?

- Я знаю, что все равно ошибусь, если дам совет… Сын у меня сейчас читает Гарри Потера. Я ему не запрещаю, потому что это бесполезно. Да, наверное, если он читает – значит, это интересно. Сказка и есть сказка. Я читал в вашем возрасте Гайдара. Но, скорее всего, вам его сейчас читать будет не интересно… Ну, думаю, что есть определенные книги, которые надо прочитать обязательно: Жюля Верна, Фенимора Купера… Я сам очень любил всякие книги про индейцев.

- А вы читали «Последний из могикан»?

- Конечно… Вы таких времен и представить не можете – хороших книг в магазинах вообще не было, их продавали по какой-то «подписке». Мы с мамой зашли в "Дом книги", а там в отельном шкафу, под замком – «Последний из могикан». И когда продавец сказала, что это книга продается только по подписке – я заплакал. И продавец, вдруг нашла экземпляр этой книги где-то под прилавком. И мы купили. Рубль сорок стоила, помню. Это было счастье…

- А «Пятнадцатилетний капитан»?

- Да эту книгу обязательно надо прочитать. «Таинственный остров», «Дети капитана Гранта» - все это читал, читал…

- А вот в рассказе «Чемпион» вы написали про рассказ «Мексиканец»…

- Да… Ты Джека Лондона читал? Почитай. Есть такой очень интересный американский писатель. Много он чего написал. Про сильных людей… И есть у него такой рассказ - «Мексиканец». Про парня боксера. Там описан один его поединок. Он должен был победить, чтобы получить деньги, а деньги были нужны на революцию. Не помню какую… И он победил, хотя это было почти невозможно. В общем, очень интересный рассказ. Возьми в библиотеке, почитай… На меня этот мексиканец очень сильное впечатление произвел…

- Ваша самая первая и любимая книга?

- Первая я уже говорил – про слоненка. А любимую не могу назвать. В разное время – разные… «Остров сокровищ», например.

- Современные книги читаете?

- Конечно, это моя работа…

- А «Войну и мир» читали?

- Да.

- Всю прочитали?

- Да, а вы что, уже «Войну и мир» изучаете?

- Нет, просто начинал, но не всю прочитал.

- Молодец, ещё прочитаешь. «Войну и мир» после армии впервые прочитал, потом ещё раз перечитал. Это одна из самых великих книг.

- Каким вы видите будущее нашей страны?

- Мне бы хотелось знать, каким вы видите будущее нашей страны. А для меня будущее нашей страны – это вы. Будущее нашей страны, я верю, очень хорошее, без этой веры жить невозможно. Сейчас много показывают всякого страшного по телевизору и если всему этому верить, то можно подумать, что никакого хорошего будущего нас не ждет. Но телевизору верить не надо.

- А в конец света вы верите?

- Нет. Я верю тому, что написано в Евангелии. Но ведь предсказанный там Апокалипсис – это не конец, а начало света. А в те предсказания, которые сегодня во множестве все из того же телевизора лезут – нет, не верю.

- А когда этот апокалипсис случится?

- Не дано нам этого знать, да и не надо нам этого знать. Надо здесь эту жизнь прожить до конца, а там – без нас разберутся… И все-таки, вы-то каким видите будущее нашей страны?

- Машины летать будут!.. Люди будут летать!.. Роботы везде будут работать!..

- Все это будет. Двадцать лет назад мобильный телефон был фантастикой. Так что все это – техника всякая будет. А вот какими мы будем, люди? И будем ли мы вообще? Люди могут создать, к сожалению, такой мир, такое будущее, в котором сами же не захотят жить ни с какими машинами…

- Сами себя можем уничтожить атомным оружием.

- Да. И даже не атомным оружием, а своим невниманием, своей гордыней… - уже почти шепотом, никому, наверное, неслышно проговорил Ершов.

- А у вас есть замысел нового произведения для подростков.

- Мне очень хотелось бы написать и для подростков и для детей. Но это очень трудно. Какой-то особый талант нужен. Хотелось бы написать так, чтобы вам было интересно читать, а смогу ли – не знаю. Замыслов много всяких. Я себя ничем не ограничиваю – для подростком или для детей или для взрослых… Я хочу писать так, как я хочу. Сегодня мне интересно про бабушку писать, завтра про подростков или для подростков… Специально для кого-то я не пишу – это точно. Любой человек интересен. И ваш возраст очень интересный – вы сейчас на пороге выбора: как дальше жить, что там будет…

Ершов, сидя на работе, перед монитором компьютера, через наушники слушал диктофон, и сам себя стыдил и переживал – не то и не так говорил!.. Хотя, нет, вроде нормально… Как думал, так и говорил. Как смог, так и сказал…

И читал, то, что написал в последние дни (сроки поджимали уже) – и тоже, вроде бы стыдиться нечего, а стыдно…

Попросили его (отказывался Ершов, но ведь не отказался! ведь и деньги, проклятые, к тому же!) написать текст к фильму о сельском хозяйстве района. Ряд красивых картинок: дали, небо, поле, агроном растирающий в ладонях колос, председатель рассказывающий о посевной и уборочной, механизатор на подножке трактора…

Неброска красота Русского Севера, неласкова природа… Но это наша родина. Распахнутый простор Кубенского озера, с таинственным Спас-Камнем вдали; небогатые, политые потом предков, каменистые поля в оторочке лесов, полевые дороги, крохотные деревеньки и большие села, свечки церковных колоколен на горизонте… Весь этот незамысловатый, но дорогой сердцу пейзаж, суровая природа, непредсказуемая погода, вековая история с войнами и революциями, перестройками и реформами – всё формировало характер живущих на этой земле людей. Многотерпеливые, немногословные, трудолюбивые, открытые, добросердечные, внешне суровые, иногда ироничные, способные и на самоотверженный трудовой порыв, и на весёлую безудержную гулянку, обладающие цепким крестьянским умом, но зачастую и верящие в русский "авось", осторожные к новизне, но и способные на смелый эксперимент – такие они нынешние труженики сельского хозяйства, работники сельско-хозяйственных кооперативов и крестьянско-фермерских хозяйств, механизаторы и доярки, председатели и агрономы, а по сути – всё те же крестьяне, прямые наследники своих предков, с лошадкой да сохой работавших на здешних полях, способных одним топором срубить избу, а если нужно – отложив мирные орудия, брать в руки оружие и защищать свою большую Родину.

Как сотни лет назад, из года в год, изо дня в день, совершается обычный, но самый главный крестьянский труд на земле древнего Кубеноозерья, нынешнего Вологодского района.

Все мы знаем, что земли Вологодского района, как и всего Русского Севера относятся к зоне рискованного земледелия, казалось бы, привыкли к капризам погоды, и всё же – нынешний год наособицу: хотя режим чрезвычайной ситуации в сельском хозяйстве на территории Вологодской области был объявлен лишь в начале августа, фактически аграрии области жили в этом положении уже с затяжной весны, когда дождливая неустойчивая погода сдерживала весенне-полевые работы.

Несмотря на неблагоприятные условия, используя любую погожую минуту, крестьяне выезжали на весенний сев. Большинство хозяйств в срок отсеялись и плавно перешли к заготовке кормов.

Традиционно одними из первых в области и районе завершили посевную работники Племзавода колхоза "Родина"… Ну и, как говорится, так далее…

А через неделю уже сидел Ершов в концертном зале, где праздновался день работников сельского хозяйства, смотрел фильм, к которому писал текст, герои которого сидели в этом же зале…

Завершается ещё один год. Год непростой для работников сельского хозяйства, год тревожный… Но когда же в сельском хозяйстве легко жилось? Какие бы ни складывалась природно-климатические условия, какие бы кризисы ни сотрясали мировую экономику – дело крестьянина остается неизменным: пахать землю, выращивать скот, доить коров… И труженики сельского хозяйства Вологодского района выполняют это дело хорошо, вкладывая в него ум и душу. Каждый из них достоин отдельного рассказа, каждый достоин уважения.

Спасибо Вам, дорогие работники сельского хозяйства, хороших вам урожаев, высоких надоев, мира и счастья вашим домам.

"Девушка за кадром" дочитала ершовский текст… Все хлопали… А Ершов опять мучительно думал, что не то, не то всё…

15

В колонке редактора "Литературного прожектора" Ершов писал:

"Любезный читатель, и не верится, а ведь к концу год-то подбежал. Последний литературный выпуск в этом году… Всякий был год. Под конец, что-то и много бед на страну, на всех нас навалилось, то взрывы, то пожары – беда беду накрывает.

Но дано человеку спасительно свойство, не то чтобы забывать беду и горе, а переживать, изживать в себе. Если бы все-то помнить, так и не выжить… Стихи и молитвы, тихие домашние радости и общие веселые праздники, природа и дети, песни и книги, любовь и дружба – вот как много дано для счастья человеку. И все это дано любому из нас – даром, только прими. Прими и живи этим – любовью, природой, книгами…

Это ли не счастье – знать и делать свое дело, то, для которого в этот мир послан, будь ты журналист или поэт, тракторист или сапожник. Знать, что делом своим ты добавляешь добра в мир, потому что дело это твое, любимое – это большое счастье…

И мне повезло в этом году видеть многих счастливых людей: механизаторов и доярок, писателей и многодетных матерей… Я заражался их счастьем, и я счастлив возможностью думать и писать о них…

Я вскапывал свой огород и видел, как из семечка рождается плод, мою лодку качала кубенская волна, я с замирающим сердцем склонялся над грибом в осеннем лесу и сидел у ночного костра вместе с другом-поэтом, я брел в сумерках по проселку, веря, что мне помогут люди из ближайшей деревни – и вера эта меня не обманула! Разве ж это не счастье? И оно дано мне, и теперь уже навсегда со мной, навечно…

Близятся и праздничные новогодние дни, пришла долгожданная, настоящая – наша! – зима. И это счастье. Пусть, пусть рядом горе и смерть, и от многого больно сжимается сердце – и это дано нам не просто так. Земное счастье хрупко, оно даже не всегда заметно…

С наступающим праздником вас – любезные наши читатели.

Любви и счастья в Новом году!"

… Вот и пришло мне время проститься с Юрием Ершовым.

Пусть дальше сам, без моего пригляда живёт. Да и я – дальше сам, вспоминая его, Ершова, но сам, сам…

Дмитрий Ермаков.