Когда мы переехали в Саратов, я попал в ватагу городской шпаны, которая жила совершенно отдельно от родителей, своей жизнью, на улице.
Дворовая жизнь была очень веселой, забавной. Потому что, скажем, зимой мы катались на коньках, занимаясь опасным делом: у нас были крючки сделаны из толстой проволоки, с привязанной на другом конце веревкой. Этот крючок забрасывался за борт проходящего грузовика, и мы на этой веревке за грузовиком, по заледенелым улицам… Довольно опасное занятие, можно было наскочить на булыжник и на что угодно. Мы так гоняли, это было очень интересно.
Интересно было гонять на велосипедах летом, проявлять всяческое романтическое геройство. Любимое занятие было — удрать с уроков и пройти на улицу Кирова, которая называлась тогда Немецкая улица, от вокзала железнодорожного до Липок — по крышам домов. Где-то спускаясь, где-то поднимаясь, где-то перепрыгивая...
Летом главным занятием была игра в мушкетеров и жизнь нашей тайной организации, которую мы назвали «Синие мечи». По одной из книг, то ли Овалова, то ли Шеина была такая контрреволюционная организация. Но нам просто название нравилось.
Однажды отец пришел домой в сопровождении какого-то человека, вызвал меня в комнату и сказал: «Расскажи, пожалуйста, что это у вас за “Синие мечи“ такие?» И этот человек меня довольно долго расспрашивал: «А что у вас контрреволюционного?..» Слава Богу, попался нормальный, видимо, НКВД-ист, и ничего такого не последовало, но впечатление было не очень приятное (а это — вторая половина 30-х гг!). Тем не менее мы продолжали играть в эти «Синие мечи»…
На тему репрессий мы никогда не говорили, естественно, я этого ничего не знал. Не могу сказать, что со стороны отца и матери было какое-то «советское» воспитание. Скорее нет. Мушкетеры, «Синие мечи» — это все была дворовая романтика. Дворовая романтика, не имевшая никакой идеологической окраски.
Чем мы ещё занимались? Курили, естественно. Выделывали из кленовых веток трубочки, выдалбливали середину, потом собирали окурки, из окурков вытрясали табак и набивали эти «трубки».
Воровали. Даже друг у друга: это считалось геройством. Иногда к нам приходили чьи-то матери, но часто обходилось, потому что воровали нормальные вещи - марки, например. Правда, однажды я своровал у своей мамы часы, как раз, чтобы купить на вырученные деньги марки. Но, к сожалению, это не удалось: на базаре нас самих обворовали, да ещё и милицией пригрозили! (смеется)
Однажды мама отдала меня в пионерлагерь. Должен сказать, это не сильно отличалось от улицы. Когда мать приехала проведать меня, то спросила, как я тут живу и каким вещам научился. Я ей честно выложил весь мат (смеется), потому что в нашей городской ватажке не очень это было принято. Это был первый и последний раз, когда меня отправляли в пионерлагеря!
Мы и в школе хулиганили. В стул учительнице вбивали патефонные иглы или наливали ей в чернильницу какой-нибудь гадости. А однажды мы в какой-то портрет (может быть даже Сталина!) вставили сигарету на место губ.
Вспоминаю… понятно, что со стыдом, то, каким я был тогда уличным зверенышем. У нас была своя система ценностная, что благородно, что неблагородно, что хорошо, что нехорошо, которая, конечно, ни в какую социальность не укладывалась. Повторяю: и курение, и воровство, и всяческое хулиганство на уроках — это была норма.
Но, слава Богу, как-то обошлось. Хотя, вообще говоря, бдительность была невероятная в то время. Помню, как еще в первом классе, когда я пошел в школу, мама дала мне надеть рубашечку, косовороточку, вышитую ею самой: колоски ржи и васильки. Орнамент. Её вызывали в школу, потому что это был вредительский рисунок. Это сорняки, это пропаганда сорняков! Тем не менее, повторяю, все обошлось, и «Синие мечи» тоже, как-то пронесло».
Игорь Иванович Виноградов, российский критик, литературовед, журналист.