Когда Фомич высадил нас перед воротами гимназии, мы, все трое, вылезли из саней с неохотой, будто что-то недоброе ждало нас там. На самом деле, Кити тревожила ее роль в нашей "операции", у Веры вообще сердце было не на месте, ну а я, разумеется, боялась кражи, которую мне предстояло совершить.
После моей выходки с моноклем графа и стычкой с Мари Лопахиной девочки, похоже, уверились в моих хулиганских наклонностях, решили, что я запросто устрою драку, кого угодно поколочу, а уж ограбить – оно и вовсе раз плюнуть.
Но в действительности это все было не про меня. Да, под влиянием момента, я, и правда, могла выкинуть всякое: высказать, что думаю, прямо в лицо, пожалуй, что и треснуть кого; тот же монокль я стащила у графа, находясь в страхе и возмущении от его угроз, в ту секунду мне казалось, что надо действовать, не тратя время на сомнения и размышления.
Теперь же от меня требовалось нечто совсем иное – заранее спланированное и подготовленное воровство. Одна мысль об этом заставляла кровь леденеть в моих жилах, я будто преступала некую черту. Но выбора у меня как будто и не было никакого: своими глазами я видела вчера Верину мать в плену у этого странного человека, доктора Штерна. Она томилась в его доме, как заколдованная принцесса в царстве Кащея, неспособная ослушаться, хоть как-то воспротивиться его воле.
С тяжёлым сердцем, понурив голову, я вошла в школу.
Здесь же, будто в противоречие моим душевным терзаниям, царила атмосфера праздника. Повсюду были развешены еловые ветки, шишки, гирлянды и флажки из разноцветной бумаги. Из "буфэта" доносился запах сладкой выпечки.
Глядя на все это великолепие, Кити приободрились. Ее глаза, ещё минуту назад расстроенные и будто потухшие, снова загорелись в предвкушении веселья.
— Уже завтра Рождественский бал! Как я могла забыть о нем!
Ее эта новость воодушевила, я же ещё больше поникла:
— Что же, сегодня репетиции? — спросила я без особой надежды.
Кити едва в ладоши не хлопала:
— Обязательно! — с жаром воскликнула она.
Вере же, казалось, и дела не было до всей этой мишуры. Она шла, погруженная в свои мысли, стискивая в руках какую-то маленькую книжицу. Стараясь не привлекать ее внимания, я взглядом указала на книжку Кити. В ответ та сделала большие глаза, мол, не смей проговориться!
Я кивнула, хоть мне и не нравилось, что Вера витает где-то, да и Кити теперь явно была целиком и полностью в мыслях о бале (а значит, и о своем возлюбленном кадете). Мне стало грустно, казалось, я одна всерьез отношусь к передряге, в которой все мы оказались.
Фрау Гештальт уже ждала нас у дверей классной. Строгая, натянутая, как струна, сегодня она показалась мне ещё более напряжённой, чем обычно. То и дело она покусывала губы и вертела в руках что-то маленькое и блестящее, но что именно в полумраке коридора мне было не разглядеть.
Мы вошли в класс и расселись по своим местам. Теперь вещица в руках фрау Гештальт была мне очень хорошо видна: то был монокль, точь в точь такой же, как тот, что я забрала у графа, точь в точь такой, как у доктора Штерна!
Дёрнув Кити за рукав, я указала ей на свое открытие, и та, не сумев вовремя сдержаться, тихонько вскрикнула и прикрыла рот рукой.
— Что-то не так, фройляйн? — раздражённо спросила фрау Гештальт, и Кити яростно замотала головой.
— Неужели она тоже волшебница? — едва не плача, шепотом спросила Кити у нас с Верой. Вера, между тем, проигнорировав ее вопрос, сама внимательно разглядывала монокль фрау.
Наконец, она сказала:
— Впервые вижу у нее что-то подобное. Если монокль для того, чтобы обнаружить меня, то в первую же секунду, как она посмотрит в него, я буду раскрыта!
Кити умоляюще сложила ладони:
— Пока не поздно, беги! — прошептала она.
С минуту поколебавшись, Вера кивнула и, сжав покрепче томик в руках, выбежала из класса. Никто из присутствующих не обернулся ей вслед.
Как только за Верой закрылась дверь, Кити вновь зашептала:
— Я должна проверить его! Если он окажется, как и мой монокль, магическим, то фрау Гештальт придется подозревать, она может быть связана со Злом! — сказав это, Кити упрямо поджала губы, словно бы приготовилась к худшему.
С огромным трудом мы дождались конца урока. Когда все девочки потянулись к выходу, Кити дернула меня за рукав:
— Пойдем!
Фрау Гештальт сидела за своим столом и перебирала бумаги. Монокль лежал здесь же – на расстоянии нескольких сантиметров от ее руки.
Мы приблизились. В нерешительности, не особо понимая, что следует делать, мы с минуту простояли рядом со столом фрау, не произнося ни звука. Наконец, не вытерпев, она подняла на нас уставший взгляд:
— Вы что-то хотели, девочки?
На углу стола фрау лежала кипа непроверенных работ, и Кити, будто невзначай, поставила рядом с ней свою сумочку.
— Вообще-то, фрау Гештальт, мы хотели спросить кое-что насчёт Рождественского бала..., — начав фразу, Кити задела локтем свою сумочку, и та, свалившись со стола, столкнула на пол всю стопку листов с работами учеников фрау Гештальт!
— Ох, фройляйн! — воскликнула женщина и бросилась поднимать свои бумаги. Кити, рассыпаясь в извинениях, принялась ей помогать.
Надо было действовать быстро. Было очевидно, что и в этот раз роль грабителя отвели мне. Причем именно грабителя, ведь проверить монокль здесь же я никак не могла! Для меня, в отличие от Кити, он был обыкновенной стекляшкой! Оставалось только, не тратя ни секунды на раздумья, незаметно придвинуть монокль к себе и тут же сунуть его в карман.
— Давайте и я помогу! — сделав свое "темное" дело, я тоже бросилась поднимать бумаги.
— Ах, фройляйн, что же вы такие неловкие, — недовольно приговаривала фрау Гештальт.
Подняв с пола все листы и ещё раз извинившись перед учительницей, мы направились вон из класса. Мы уже были почти в дверях, когда фрау Гештальт окликнула нас:
— Вы что-то хотели спросить насчёт бала, фройляйн Кити?
Лицо Кити пошло красными пятнами, когда она, заикаясь, спросила:
— Насчёт Кадетского корпуса уже решено? Юноши приглашены на бал? Или прибудет Пажеский корпус, как в прошлом году?
Фрау Гештальт снисходительно улыбнулась.
— Если моя информация верная, то на бал приглашены кадеты. А вам уже пора торопиться на следующий урок, барышни!
Мы кивнули и поспешили прочь.
В коридоре, переступая от нетерпения с ноги на ногу, нас ждала Вера.
— Ну что, проверили?
Все ещё сердясь на Кити за то, что заставила меня карманничать, я покачала головой. Только когда мы отошли за угол и нашли безопасное место, я вытащила из кармана монокль.
— Давай, Кити, только ты можешь его проверить.
Кивнув, Кити спрятала в карман свой монокль и взяла в руки монокль фрау Гештальт. Выдохнув, она приложила стекло к глазу и навела монокль туда, где для нее только что была Вера.
— Ну как? Видишь? — я едва не подпрыгивала: если фрау Гештальт была предателем, то это следовало узнать как можно раньше.
На лице Кити было написано разочарование.
— Ничего. Ничего не вижу!
Она тут же достала из кармана свой монокль, чтобы "восстановить зрение".
Мы же с Верой вздохнули с облегчением:
— Значит она ни при чем! — воскликнула Вера. — Это самый обычный монокль!
— Тогда сейчас же верну его! — решительно заявила я.
Но Вера удержала меня.
— Погоди, — сказала она, — может быть, нам не стоит его возвращать.
Я непонимающе уставилась на нее. Кити тоже стояла с озадаченным видом.
— Послушайте, — начала Вера, — не будет ли больше пользы, если мы не украдем монокль у доктора, а подменим его на обыкновенную стекляшку?
Ни я, ни Кити не знали, что сказать, и Вера продолжила:
— Во-первых, это даст нам фору, ведь доктор не сразу обнаружит пропажу, а, во-вторых, (и это намного важнее!), он будет уверен, что видит невидимых, тогда как, на самом деле, не сможет увидеть ни меня, ни маму!
Мне не хотелось с ней соглашаться, просто потому что я не желала считать себя воровкой, мне терпелось вернуть украденное, тем более, что фрау Гештальт оказалась невинна! Но я вынуждена была признать, что Вера права.
— Ох, нет! Мадам Тихонович! — воскликнула вдруг Кити. Это прозвенел звонок на следующий урок, мы никак не успевали вовремя на математику.
Когда мы вошли в класс, все уже сидели на своих местах, и мадам Тихонович оглядывала гимназисток своим колючим неприветливым взором. Заметив меня и Кити, застывших в дверном проёме, мадам расплылась в улыбке – злой и неприятной.
— Так-так-так, — произнесла она своим хриплым голосом, — явились! Внезапно поглупевшая девица Сидорова и никогда не блиставшая... как там вас?
Онемевшими губами Кити произнесла свою фамилию, но мадам Тихонович ее уже не слушала. Она медленно встала из-за стола и, уперев руки в боки (в одной руке мадам продолжала стискивать длинную деревянную указку), двинулась в нашу сторону.
Я кожей чувствовала, как дрожит Кити, казалось, что я даже слышу, как стучат ее зубы.
Подойдя к нам вплотную (учительница лишь едва превосходила нас ростом), мадам Тихонович ткнула каждую из нас тупым концом указки в подбородок, тем самым как бы приподнимая его кверху.
— Вполне закономерно, — проскрипела дама. — Меркнет интеллект, падает дисциплина. Не так ли, мадмуазель Сидорова?
Что мне оставалось, кроме как согласно кивнуть? Но мадам Тихонович это, кажется, только разозлило.
— Ах вот как! Вы согласны? — ядовитым голосом проговорила она. — В таком случае, не согласитесь ли вы простоять до конца урока на коленях?
С этими словами она указала своей палкой в угол класса. При виде каменного пола у меня озноб прошел по коже.
Повинуясь, мы пошли в указанном направлении, но мадам остановила нас:
— Вещи ко мне на стол!
Пришлось подчиниться. Я оставила на столе у мадам свои тетради, а Кити – сумочку.
Удостоверившись, что мы встали, как и было велено, коленями на пол, учительница вернулась на свое место. Скинув одним небрежным жестом наши вещи к себе в ящик стола, мадам Тихонович начала урок.
Это было мучительно! Стоять коленками на холодном и твердом полу, без возможности сменить позу, пошевельнуться, сместить вес с одной ноги на другую, я даже не предполагала, как это тяжело! Наверное, что-то подобное имела ввиду мама, когда говорила об "истязаниях"! К концу урока мне уже казалось, что я ног вовсе не чувствую!
Особенно унизительным было то, что стоять нас заставили лицом к стене, и мы могли лишь догадываться, что творится за нашими спинами.
Когда же, наконец, прозвенел звонок, и нам разрешили подняться, у меня было ощущение, что весь этот час меня били по коленям, они будто опухли и нуждались в лечении.
На садистку-учительницу я и смотреть-то не могла, а надо было подойти к ней и, смиренно попросив прощения, надеяться, что она позволит забрать назад наши вещи.
Снеся наказание, Кити уже овладела собой, меня же, наоборот, только теперь начало трясти от унижения и гнева.
— Как вы такое вообще позволяете?! — с трудом сдерживая рыдания, восклицала я, но девочкам, похоже, казалось, что мы в общем-то легко отделались.
Я уже было подумала, что самое страшное позади, но предстояло нам кое-что похуже. Хореография.
В раздевалке, стянув чулки, я смогла осмотреть свои колени. Вопреки ожиданиям, они не слишком изменились в размере и не сказать, что бы сильно посинели. Кожа немного покраснела и в месте, где нога соприкасалась с полом, несколько огрубела, но толстая шерстяная ткань школьной формы оказалась препятствием для серьезных повреждений.
Теперь я уже всерьез боялась опоздать, потому переоделась настолько быстро, насколько только смогла разобраться с крючками и завязками танцевального одеяния.
Нам повезло: когда мы вошли в класс и заняли свои места у станка, мадам Бижу ещё отсутствовала. Я же только о том и молилась, что бы, появившись, мадам как можно дольше не обращала на меня внимания. Я предчувствовала, каким мучением будет очередной урок танцевального искусства, где надо будет следить за поворотами головы, натянутостью ног и позициями рук, разучивать па для завтрашнего бала, выполнять все то, что было для меня невыносимо тяжело.
Но оказалось, что я боялась зря. На удивление, во второй раз движения дались мне куда легче, чем впервые: ноги слушались, руки двигались, и даже голову удавалось поворачивать в нужный момент.
Возможно поэтому и замечаний от мадам Бижу на меня сыпалось в этот раз куда меньше. Она все также покрикивала, тыкала меня указкой то в зад, то в грудь, хлестала порой по пальцам и по коленям, но казалось, что на том уроке мне доставалось наравне с другими, отчего даже самые неприятные тычки были совсем не такими страшными и унизительными.
Урок перетек в репетицию танца для Рождественского бала, и даже это мне далось относительно легко. У меня даже поднялось настроение, и, возвращаясь в раздевалку, я в уме повторяла новые незнакомые мне раньше движения, которые вдруг волшебным образом стали у меня получаться.
Однако в раздевалке я стала свидетелем одной очень неприятной сцены: Мари Лопахина вместе со своими подругами окружили Кити. Завладев, ее сумочкой девочки кидали ее друг дружке по кругу, как мяч, а Кити металась между ними, как собачонка, в тщетной попытке отобрать обратно свою вещь. Вера, красная от гнева и собственной беспомощности, стояла в углу, едва не кусая свой кулак.
Мари же, подбрасывая в руках сумочку Кити, почти что лопалась от хохота:
— Кокетка Кити вздумала захомутать генеральского сынка, — она едва не задыхалась от смеха. — Какими прелестями соблазнять его будешь? Веснушками?
Снова взрыв хохота. Кити уже готова была разреветься.
— Лопахина! — закричала я.
Мари обернула ко мне свое перекошенное от смеха лицо.
— О! — воскликнула она. — Да это Сидорова, снежная королева! Приберегла для меня ещё одно ведёрко со льдом?
Мне захотелось схватить ее за волосы, хотелось врезать, оправдывая свою новую репутацию, но ещё больше мне захотелось посмотреть ей прямо в глаза и проговорить заветные слова, те самые которые я с недавних пор боялась произнести даже мысленно, потому что я знала, что могу запросто так сделать человека невидимым, отправить в параллельное измерение, где он перестанет для всех существовать, для всех, кроме волшебников.
Они уже вертелись у меня на языке, а Мари стояла и смотрела мне прямо в глаза, с вызовом , будто говорила: "Ну давай же! Скажи это!"
И я поняла, что не скажу – не хочу быть, как она, не хочу быть злой, не хочу пользоваться Силой, чтобы причинять вред другим, мстить или наказывать.
И я просто вырвала сумку из рук Мари, воспользовавшись ее замешательством, и передала добычу Кити.
Сегодня нам ещё предстояла настоящая битва.