Они запели. Было странно, но очень интересно идти в темноте и петь. Сначала они бодро проорали про мороз, которому не следовало их морозить, потом про степь с ямщиком, а потом потянуло на романсы.
— Сад весь умыт был весенними ливнями, в темных канавах стояла вода, — во все горло пел Захар.
— Зорик, — наставительно сказала сестра, — надо петь «в темных оврагах». Какие еще канавы?
— А какие овраги? Там же про городской сад поется! Канавы в самый раз! Какие-нибудь дренажные!
— Про канавы не поэтично!
— Зато правдоподобно!
— Ну, пой про канавы…
— А ты подпевай! Чего примолкла?
Они снова запели, но вскоре притихли. Все—таки страшновато было идти. Даже с песнями. Иринка посмотрела в беззвездное небо и вдруг рассердилась:
– Хоть бы инопланетяне прилетели, что ли!
— Ага, дождешься от них… Ириш, а почему у меня вдруг эти способности появились? Ведь ни с того, ни с сего!
— Ну, Зорь, такие способности могут проявиться в период созревания. Тогда весь организм перестраивается, и неожиданно что—то новое выявляется. Не у всех, конечно.
— А это навсегда?
— Не знаю, братик, посмотрим. А вообще всякие способности развивать надо. Только меру знай!
— А в чем меру? Чтоб не озлобится?
— Не только. Можно надорваться. Перенапряжешься и потеряешь способности. Как в спорте. Раз – и порвал связки!
Они шли, хлюпая промокшими ботинками, а впереди светился их дом, уютно и празднично.
Помимо книг, Захар очень любил живопись. Он не слишком в ней разбирался, но просидеть над альбомом Айвазовского или Левитана мог целый вечер. А в Русском музее замирал перед понравившимися картинами. А еще он ценил иллюстрации к книгам. Из—за этого происходили всякие случаи, которые родители потом любили вспоминать. Например, как шестилетнему Захару решили купить на день рождения книги Волкова о Волшебной стране. До этого несколько раз брали в библиотеке, и Зорик был в восторге. А в магазине, едва взглянув, отказался наотрез.
Отец удивился до крайности.
— Зорик, ты же так хотел эти книги! В чем дело-то?
— Пап, книги Волкова должны быть только с картинками Леонида Владимирского. И точка.
Да и потом были подобные разговоры:
— Захар! Где ты выкопал эту рухлядь?! На какой помойке?
— Пушинкина, не трогай! Это в библиотеке списывали, и мне разрешили взять.
— Тебе что, читать нечего? Она же рассыпается на части!
— Да ты посмотри какие здесь рисунки пером! Сейчас так не рисуют! Глянь, как здорово!
Иринка смотрела и соглашалась. А потом протирала пыльную обложку тряпкой и старательно обертывала потрепанную книжку.
Иногда мама удивлялась:
— Зорик, да у тебя же есть эта книга! Я точно помню! И, по-моему, не одна.
— Ма-ам, ну здесь же рисунки Стерлиговой!
Современные иллюстрации Захар не терпел. Сделанные на компьютере, красивые, глянцевые, они были лишены жизни. Ничто в них не трогало. А еще они были одинаковые, как будто клонированные.
И эти клонированные рисунки встречались везде. И в книгах, и на обложках тетрадей, и на сумках, и на одежде.
Однажды Захару пришла в голову интересная мысль. Он прискакал из школы и полез в копилку. (Некоторые родственники, не зная, что ему дарить на праздники, откупались деньгами.) Взяв нужную сумму и любимую книгу, он рванул в небольшой магазинчик у метро. Там, совсем недорого, можно было сделать на одежде, посуде, или, например, футляре для очков, любое изображение. В магазинчике, ему быстро отсканировали выбранную иллюстрацию, и вскоре Захар щеголял в новенькой футболке. Рисунок на ней изображал двух мальчишек на ковре-самолете, летящих к радуге.
Футболку одобрили все. И дома, и в школе. А Пушинкина, вдохновившись, тоже заказала себе картинку. Теперь на сумке у нее красовался умильно зевающий пушистый котенок.
Несмотря на такую любовь к живописи, рисовать Захар не умел. Совсем.
В школе, впрочем, не обращали на это внимания. Учительница важно расставляла на подставке гипсовые кубы и параллелепипеды, придирчиво распрямляла складки драпировки и, довольная своим искусством, усаживалась за стол. Рисовали, кто как умел. Двоек не ставят, и ладно.
Но Захар страдал. Бог с ними, с этими гипсовыми фигурами. Но не получалось рисовать и другое, интересное и любимое. Линии перекашивались, руки у нарисованных людей были вывернуты под неестественными углами. (Вредная Пушинкина, однажды глядя на один такой портрет, сказала с наигранной жалостью: «Я б ему сразу инвалидность дала!» Пришлось рисунок порвать).
Но самое обидное было не в этом. Иногда Захар так отчетливо представлял будущий рисунок, что видел его во всех деталях. Он бросался к письменному столу с уверенностью, что сейчас-то все получится.
Не получалось. Причем, не получалось так, что было понятно: дальше и стараться не стоит.
Видя такие усилия сына и его безмерное расстройство от неудач, папа записал его в кружок изо и керамики. В надеже, что Зорика там все же научат рисовать.
Захар с удовольствием ходил на занятия, лепить из глины ему понравилось. Во-первых, получалось, а во-вторых, готовую, после обжига, вещь можно было подарить. Например, маме на Восьмое марта. Правда, вещь не расписанную. Поскольку владеть кисточками Захар так и не научился. Преподавательница признала свое бессилие и сказала в утешение: «Ты хорошо разбираешься в живописи, и ценишь ее. Не обязательно при этом самому быть художником».
Но Захар не утешился. Он не считал себя знатоком, а просто хотел воплотить те картины, которые представлял.
И теперь, разглядывая иллюстрации в книгах, ощущал горечь, что так нарисовать он никогда в жизни не сумеет.
Впрочем, он старался не расстраиваться, живопись не разлюбил. И увлекся лепкой. Только не из глины, а из пластилина. Иринке нравилось. Некоторые его работы она покрыла лаком и поставила на свою полку.
В школе ничем особенно выделяться нельзя. Вот из—за этой премии одни проблемы. То классная ввернет замечание, то директор ласково потреплет по голове. А все подумают, что он любимчик. А сегодня вот библиотекарша попросила зайти после уроков. И выдала: «Напиши, Захар, стихи, у нас выставка, Пушкину посвященная». С ума сойти и то мало! Да он в жизни стихов не писал!
Захар попытался доказать, что не все кто пишут рассказы, умеют писать стихи. Не поняла. Обиделась. И холодно сказала:
— Ну, иди. А я так на тебя рассчитывала.
Нет, все—таки лучше ничем не выделяться. Никто и не привяжется. И вообще, надо быстрей топать в раздевалку, пока не закрыли. Пробегая перед учительской, прислушался. Голос классной. Громкий, недовольный.
— А завтра будет контрольная по математике, из гороно. Все переносили, переносили, и нате вам! Не знаю, как мои справятся. Некоторые совсем ничего не соображают…
Захар не стал дослушивать, стремительно рванулся домой. Эх, мобильник дома забыл! Как назло!
Домой он прибежал злющий, как стая волков. Поскользнулся, навернулся и бок ушиб. Шипя от боли, Захар сбросил промокшую обувь, понесся в комнату. Где тут телефон? Ага, вот он!.. Как бок-то болит!
Странно! Какие—то полосы бегут по экранчику, изображение смазывается. А теперь вообще вытянулось! С ума сойти! Именно в тот момент, когда позарез нужно позвонить!
Надо подождать немного. Просто мобильник немного глючит. Сейчас все пройдет. Включаем!
Ничего себе! Экран вообще белый! Ни картинки, ни строчки!
Наверное, телефон сломался совсем. Жалко-то как. Подарок родительский…
Захар поплелся в гостиную.
— Ириш, у меня мобильник накрылся. Дай с твоего звякнуть.
— Вон возьми, на столе. А с твоим-то что?
— Да все пропало на экране. Я уж и включал-выключал, и симкарту вынимал, да бесполезно.
Он поспешно набрал Мишкин номер.
— Мишк, я тут узнал, завтра устроят нам контрольную по математике. Ага, гороновскую! Ну, точно, точно! Услышал нечаянно! Ты подзубри и позвони нашим, пусть все в курсе будут! Давай разделимся, кто кому звонить будет!
Договорившись с Мишкой, он улыбнулся Иринке:
— Враги не застигнут нас врасплох!
Потом взглянул на мобильный сестры и оторопел:
— Ириш, у тебя тут тоже… Это… Экранчик белый! Не горит, правда!
— Зато твой теперь работает, — задумчиво протянула она.
— Как это работает?!
— Да вот так. Работает и все. Ну-ка, дай мой!
Захар поспешно отдал ей телефон и схватил свой. Экран мерцал, фотографии высвечивались, да и соединял он исправно. Иринка же, выключив свой мобильник, подождала немного, вновь его включила и удовлетворенно кивнула.
— Все работает, Зорь!
— А…— он растерянно помолчал. – А у меня-то почему не работал?
— А ты, наверное, на кого-то злился сильно, — предположила она. — Излучение от тебя такое шло, что техника не выдержала. Ты припомни. Ну что, я права?
Захар кивнул и потеряно спросил:
— Что, теперь так всегда будет? И разозлиться нельзя?
— Ну, ты злись, но знай меру. А то техника уже из строя выходит, — рассмеялась сестра. — А если серьезно, то ты, в последнее время, какой-то жесткий стал.
— Ты прям как Мишка, он тоже говорит, что я на людей рычу.
— Да-а? – заинтересовалась сестра. — Ну и какие же ты выводы делаешь?
Они пошли на кухню. Пока Иринка ставила чайник, возилась с бутербродами, Захар обдумывал, как бы сформулировать то, что мучило его уже несколько дней.
- Понимаешь, Ириш, я специально стал в себе злость копить…
- Что ты стал делать? — потрясенно спросила сестра.
- Злость копить! Ну, не могу же я по заказу рассердиться! А иногда надо. Я тогда вспоминаю что—нибудь плохое и снова сержусь!
Иринка посмотрела странно. Тихо и медленно спросила:
— А ты не боишься, что слишком много ее в себе накопишь, Зорик?
— Я знаю, о чем ты подумала. Что я стану, монстром… Так?
Зорик, я… боюсь, что так…
— Не, сестричка, не стану.
— А я что-то ту бабку вспомнила, ну, помнишь, о которой тетя Аня рассказывала?
— Та бабка, — запальчиво сказал Захар, — судя по всему, мстила только тем, кто чем-то ее обидел. А я-то нет. И вообще, себя вспомни! Сама кровожадно хотела со всеми расправляться!
Иринка захохотала.
— Ну, каюсь, каюсь! Ты прав! За Коноваленко тебе вообще спасибо! Но только ведь и Мишка прав, ты иногда злой не по делу!
— Ира-а! – жалобно сказал он. — Я раньше на такие дела внимания не обращал. Нет, обращал, но старался из головы выкинуть. Сделать—то ничего нельзя. А сейчас я могу—у! И злость я сейчас больше контролирую!
— Ладно, не вопи, — сказала сестра. – Чаю хочешь?
— Хочу, — буркнул он. — Ты вообще мне обещала помочь. Подсказывать там. А сама?
— Ладно, старуха Шапокляк, надо подумать над этим.
— Почему это, старуха Шапокляк?
— Ну, как же, забыл, как она представилась? «Меня зовут старуха Шапокляк. Я собираю злы. А теперь и братец мой злы собирать стал!
Захар подулся немного, но Иринка скорчила такую смешную физиономию, что он не выдержал. Вечер «угробился на математику», но зато завтра случился триумф.
Двоек не было совсем. Были две тройки, зато остальные —четверки и пятерки. Классная сияла. Ее внушительно похвалил директор, а теперь она, раздувшись от счастья, нахваливала своих питомцев. Захара, получившего четверку, она умиленно назвала «хорошим мальчиком». Он поморщился. Завтра все вернется на круги своя, зачем сегодня-то эта слащавость?
Захар любил наблюдать за людьми. А потом думал, почему человек поступил так, а не иначе. Разобраться в людях было не просто. И примером этому были воспоминания прошлого лета.
Оно, это лето, было неудачным для отдыха, пищи для ума дало много.
…Каникулы разваливались на куски. И ничего путного из этого не получалось. Родители пропадали на работе, сестра то на практике, то вдруг отправилась на спортивные сборы. А Захару пришлось на две недели съездить к тете, папиной двоюродной сестре, а затем, на одну смену в лагерь.
Позже, он патетически сказал родителям: «Это дни, вычеркнутые из моих каникул!»
Тетя Вера много раз звонила родителям и буквально умоляла, чтобы «дорогой племянник» приехал в гости. Она, мол, скучает в одиночестве. Дочь живет отдельно и далеко, внуков пока нет. «Пусть Зорик приедет!»
Тетя была не злой, но ужасно занудной. Считала, что знает все на свете, поэтому всех учила жить.
Она любила говорить банальности, упиваясь собственным красноречием. Рассуждала о диетах, занятиях спортом и правильном образе жизни, а сама была толстой. Даже квадратной. И казалась похожей на коробок. Встала коробок —открылся, села — сложился.
