Познакомились они в Москве, случайно, в компании куда пришла она со своим отцом, Яковом Брежневым, братом Леонида Брежнева. Между шутками, как-то незаметно, Хельмут «вырвал» номер телефона у неё и на следующий день пригласил её в Большой театр. И вот что приключилось дальше поведала она:
« На следующий день Хельмут позвонил мне и сказал, что заедет в шесть. Я не успела возразить, как он повесил трубку. Это была его манера разговаривать: по- военному коротко, ясно, как приказ.
Слушая арию Бориса Годунова, я осторожно поглядывала сбоку на Хельмута. Он настолько выпадал из круга моих московских друзей и знакомых, что казался пришельцем с другой планеты. Акцент, сердечная улыбка, а главное особый настрой души, который я почувствовала в нём с первой встречи и который замечала у людей, не думающих о завтрашнем дне, - всё это придавала ему неповторимый шарм.
Военный лётчик он вёл себя на земле как временный гость: всему радовался, удивлялся, ничего не принимая близко к сердцу, ни к чему не привязывался и ничем не дорожил.
Ощущение нереальности было таким сильны, что я невольно прикоснулась к его руке. Тот час он сжал её нежно и крепко и не выпускал до самого контракта. «Поехали ко мне», - просто сказал он. Если бы он в тот момент предложил поехать на Северный полюс или в пустыню Колорадо, я бы отправилась за ним не раздумывая.
От Большого театра мы пошли вверх до площади Дзержинского. Было тихо, безлюдно, умиротворённо. Хельмут осторожно привлёк меня к себе. Я не сопротивлялась. Мы стояли, тесно прижавшись друг к другу, возле памятника Дзержинскому. «Под верной охраной», - сказал Хельмут.
Думали ли мы в ту сказочную ночь, что карающая рука этого рыцаря внутреннего порядка дотянется из могилы и до нас и разбросает по разным странам. Покорёжив наши души и оставив на память вкус поцелуев. «Пойдём от сюда, - сказала я. – Не люблю это место, оно проклято. Пошли лучше глазеть на вечернюю Москву».
Так начался мой роман, и жизнь пошла – сплошной восторг – на взлёте и на срыве! Будто зная, что наша любовь недолговечна, мы пили её горстями, взахлёб, замирая от страха, что вот оборвётся это сумасшедшее счастье, канет в вечность, улетит в космическое ничто или останется сладкой болью где-то там, рядом с сердцем…
С этого дня я бросила вызов близким, властям, самой судьбе. Подгонять под чувства свою жизнь. Не было сомнения в чувствах сильных, губительных. Которые с самого начала имели трагическую окраску, фатальную обречённость. Предчувствие беды, катастрофы придавало нашей любви горьковатый привкус. Что делало её ещё крепче, больнее и отчаяннее. Бьющая через край, без всякой меры, она казалась нам всепобеждающей.
Стремительно развивающейся любовный роман с немецким полковником, привёл моего отца просто в бешенство. Он понимал, что брак не возможен. Я же, уверенная в том, что любовь всё может, была настроена оптимистично.
Дядя, как я полагала, до времени ничего о моих похождениях не знал. Отец редко посвящал его в семейные дела, то ли щадя его здоровье, то ли из-за скромности. Леонид интересовался нами, племянницами, но на все вопросы получала от отца неизменно краткий ответ: «Всё нормально. Учатся».
Встречаться с Хельмутом было крайне трудно. Ходить к нему в общежитие для иностранных аспирантов, где существовала паспортно-пропускная система, было мукой. О своих посещениях узнавали через дежурную. Никакие задабривания её подарками не помогали. Подарки и цветы она брала, а стучать на нас всё равно стучала. Такая уж у неё была работа.
На проходной необходимо было оставлять паспорт или студенческий билет. Пока мы наслаждались уединением, мои документы проверяли, обо мне «докладывали» со всеми подробностями: когда пришла, с кем, сколько оставалась внутри. Так что не только мой отец был во всех деталях осведомлён по моим похождениям по общежитиям иностранцев, но и КГБ. Ничего противозаконного в наших встречах не было. Не ссылать же за связь с иностранцем на Колыму! Времена не те. Хуже, если «племянница». Мне в ту пору на всё это было наплевать. Я любила и меня любили тоже. Мы как два страуса, спрятав головы в песок, считали, что нас никто не видит.
Я жила в общежитии университета на Ленинских горах. О посещениях меня Хельмутом наша дежурная знала. Не успевал он закрыть за собой дверь, как кавалерийским аллюром она проскакивала через коридор и через минуту оказывалась у меня в комнате. Я не ожидала от неё такой прыти. Приходилось задабривать и её. Хельмут из каждой поездки в Берлин привозил чемодан подарков, чтобы только не мешали нам встречаться. Но мешали.
В эту зиму стояли сильные холода. Вытесненные фактически из обоих общежитий, мы большую часть наших встреч проводили на улице. Ходили в кафе, в рестораны, в театры, в кино. Грелись в чужих подъездах, прижавшись к батареям. Иногда забредали в музей. Поздно вечером, когда всё уже было закрыто, а мы всё никак не могли расстаться, забирались в телефонную будку. Уходя в голубые мечты мы строили фантастические планы на будущее и чисто по-обывательски о семейном уюте.
Вернувшись из очередной поездки в Германию, Хельмут привёз мне свадебное платье и обручальное кольцо. В день помолвки он принёс два огромных бумажных мешка – триста штук благоухающих роз всех цветов! Мы ещё жили надеждой на чудо, не зная или не желая знать, что счастью нашему был отмерен короткий срок и что наша судьба уже обдумана и решена на верху. Что « они пришли руководить меня»…
Из страны меня не выпускали. Когда я, сломив свою гордыню, стала умолять дядю не препятствовать выезду в Германию, он раздражённо сказал: «Тебя выпусти, других, а там, глядь мы с Косыгиным одни останемся, да и тот при случае умрёт!».
Защитив диссертацию Хельмут вынужден был вернуться в Германию. Разрыв был болезненным и глубоко и надолго потряс нас обоих. Я не знала, как мне теперь жить, дышать, существовать…
Спасибо за внимание! Жду Ваши комментарии! Буду признательна за лайки и подписку.