Уточним важный момент: среди носителей языка и русскоязычных учащихся.
Мнение о том, что "грамотность падает" и что раньше люди были грамотнее, чем сегодня – как минимум однобоко. Сейчас вся малограмотность на виду. Нажмёшь на кнопку – на тебя тут же обрушатся гигабайты ошибок. Ведь теперь есть все для того, чтобы "дурь каждого была видна". Наглядно и убедительно. Кто судит по ФБ и ВК, тот только слегка ножки обмочил в этом океане. Настоящая Мекка безграмотности не здесь, а на желтых страницах сетевых сплетников, форумах домохозяек, доморощенных политиков, модниц, автолюбителей, – то есть там, где пасутся не реликтовые мифологические "падонки", о которых большинство знает только понаслышке, не взращенные телефоном дети и подростки, а их родители и прародители – взрослое население, обязанное своей безграмотностью отнюдь не интернету, так как его еще не было, когда они уже являлись махровыми двоечниками и двоечницами.
Вспомните, кто может, или хотя бы попытайтесь представить, сколько раз в своей жизни человек сталкивался с чужим письмом в докомпьютерный век. Что за образцы с написанным чужой рукой текстом он видел своими глазами? Почтовые открытки по праздникам, пара писем от дальней родственницы, неразборчивые рецепты из поликлиники, расписка из ателье по ремонту обуви. К тому же все это было еще при царе Горохе. Где этот опыт наблюдений? Вздохи старой учительницы, с ностальгией вспоминающей любимый класс 60-х годов, где все были отличниками, можно не принимать во внимание, так как прошлое всегда окрашено идиллическим флером.
В 5 классе однажды утром я проснулась звездой (не ютюба – до интернета было еще, как до Марса), а, скажем так, масс-медиа. Слова такого тоже не было, но радио и газеты были. Было даже tv, но не у нас: мы с бабушкой ходили смотреть передачу, где я выступала, к соседям. Сразу несколько газет напечатали мое стихотворение, затем я выступила по радио, а потом и по телевизору. В пионерских газетах под стихом было подписано, какой город, школа, класс. И повалили письма мешками. Почта перестроила маршрут доставки: минуя школу, почтальоны тащили мешки к дому и ставили их на крыльцо. Мешки были те самые, из мешковины, в которых держат картошку. Каждое утро дверь была приперта мешком, до краев наполненным письмами ко мне. Их писали школьники со всех уголков нашей необъятной родины. Стихи стали печататься в газетах регулярно, так что поток корреспонденции не иссякал в течение трех лет. На все ответить было физически невозможно. Но в море писем, что помещались в один такой мешок, грамотными, то есть написанными разумно и относительно без ошибок, были от силы десять-пятнадцать. На фоне моря безграмотных каракулей они сильно выделялись, бросались в глаза. Их откладывали отдельно. На каждое такое письмо мы с бабушкой писали ответ. Остальным я с благодарностью отвечала через газету. Возраст моих пен-френдов был 12-17 лет.
Подавляющее большинство взявшейся за перо юной пионерии из советских городов и весей писало коряво и малограмотно. В точности так же, как и подавляющее большинство учащихся в нашем классе. Через год я перешла в другую школу. Возраст и личный состав учащихся изменился, соотношение малограмотных и грамотных осталось прежним. На 35 учеников проблемы с грамотностью полностью отсутствовали у трех, еще пятеро писали терпимо, но не идеально, десять являлись "трудными" и неуспевающими по всем предметам, и особенно по русскому, не умеющими толком написать ни одного слова, а все остальные троечники были среднестатистическими дисграфиками, точно такими, как большинство подростков, которых приводят к нам заниматься сегодня.
В течение двух месяцев мне довелось учиться в Артеке. Уж туда-то должен попадать, по мнению многих, самый цвет, к тому же это была юнкоровская смена. В нашей параллели (12-14 лет) хорошо написали первый пробный диктант двое. Остальные на 2 и 3. Через шесть лет примерно с тем же результатом в нашей группе написали диктант только что поступившие на филфак ЛГУ счастливцы. Правда, он был особенно трудный, но это дела не меняет.
Во второй половине 70-х годов, будучи студенткой третьего курса ЛГУ, я пошла работать в ПТУ с мебельно-художественным уклоном, куда с 8 класса принимали оболтусов большей частью по большому блату. Все они были без запущенности и из благополучных семей. Там я вела занятия в шести группах по 40 человек. Из 240 человек умели связно писать так, чтобы это можно было прочитать, человек 20 с большой натяжкой. Вскоре мне пришлось переместиться в одну из новых восьмилеток в том же районе. Мне достались шестые и седьмые классы, где я, уже тертый калач по части неуспевающих недорослей, испытала настоящий шок. Туда слили всех проблемных учеников из окрестных школ, и классы были под завязку наполнены малолетней шпаной, многие из которых толком не умели даже читать. На их фоне обычные учащиеся, которые выполняли домашние задания и проявляли прилежание, выглядели гениями, но они были в пугающем меньшинстве. На следующем месте работы, в школе с углубленным изучением испанского языка, куда был строгий конкурс родительских возможностей, ситуация была получше, но ненамного. Там в 9-х классах снова абсолютный перекос был в сторону двоек и троек, и только избранные, как и в пору моего ученичества, умели писать без ошибок.
Количество малограмотных (дисграфиков) на душу населения во все времена практически не меняется. Причины этого лежат за пределами образования и технического прогресса. Моя свекровь еще задолго до появления компьютера была глубоко убеждена, что "раньше", в ее пору, народ был грамотнее, чем "сейчас". Однако девичьи альбомы, где оставили письменные образцы ее сестры, одноклассницы, а позже и подруги по техникуму, об этом, к сожалению, не свидетельствуют.