"Изгнание Беса"
Отрывок из романа "Парадокс Апостола"
Изгнание беса
Протяжный стон монастырского «била» выдернул его из забытья измученным и постаревшим. Сквозь дверную щель пробивался слабый луч света, стелившийся по сырому полу и растворявшийся у подножия кровати. Часы показывали половину четвертого утра. С трудом оторвав голову от смятой подушки, Бес поднялся, нащупал ногами разбитые ботинки и побрел к умывальнику, в который раз удивляясь тому, что пропуском в этот ад послужило такое невинное, на первый взгляд, происшествие.
В тот день он отправился по мелкому делу в центральный банк. В просторном кассовом зале стояла тишина, нарушаемая лишь мерным постукиванием компьютерных клавиш. Бес подошел к стойке, взял бланк заявления и схлестнулся взглядом с другим посетителем. Дышать стало трудно, сердце ухнуло и тяжело зашумело где-то в районе желудка.
− Пашка… Бессонов, ты???
Рослый веснушчатый детина двинулся к нему, частя белесыми ресницами выпученных глаз. Это был Толя Солдатов по кличке «Тля», который тоже числился в федеральном розыске. Из банка им пришлось выйти − разговор вели серьезный. Тля после побега хоронился в Сургуте, потом перебрался в Краснодарский край, а уже оттуда в Крым.
− Ну как ты, что? Наши тебя уже давно «землей присыпали», − Тля дымил дешевой сигаретой, то и дело норовя приобнять земляка.
− Да, кручусь понемногу, выживаю…
− А я, не поверишь, сначала вышибалой служил, а потом одного человечка дельного встретил... Рискую, конечно, но бабло не переводится. Паша, брателла, – не удержался, хлопнул-таки Беса потной пятерней по плечу, − рад-то я как!
Бес слушал его напряженно, понимая, что соблюдавшаяся долгие годы конспирация рушится на глазах из-за нелепой случайности… Следующую стрелку, к полному удовлетворению Тли, забили, не откладывая. Встретились возле старого пирса, который отделял пятачок заброшенного пляжа от протяженной хвойной полосы. Уже смеркалось, южное небо покрылось мелкой сыпью звезд, в воздухе мельтешила неугомонная ночная мошкара. Расстелили полотенца у воды, достали закуску и спиртное. Тля был на подъеме, раскатисто гоготал, травил армейские байки, сплевывая сквозь крупные, с расщелинами, зубы и шумно почесывая матросскую грудь.
− Э-эх, снять бы разок хорошую кассу, я б свой бизнес открыл − туристический… Надоело шестерить, Паша, я ж не ловчила какой, а мастер спорта по греко-римской борьбе… Ну, ничего, − ощерился он, − вдвоем мы такую джàзу замутим!
Бес одобрительно кивнул, мол, да, все будет, Толик, все еще будет… Бутылка быстро опустела, за ней и вторая, наполнив грудь ложным ощущением свободы, которое тут же потребовалось закрепить совместным дружеским заплывом. Тля, как огромный краб, обрушился в воду, подняв вокруг себя столбы соленых брызг, и неуклюже погреб в сторону горизонта. Бес не отставал, двигаясь по-дельфиньи плавно и расчетливо. Однако состязание их закончилось неудачно: хмельной, потерявший всякую бдительность Тля, взял да и утонул.
С той памятной ночи, когда крымская вода сомкнулась над макушкой «брата» − который с жизнью расставаться не хотел и силе бесовской сопротивлялся, тараща бельма умоляющих глаз − и начали приходить эти жуткие сны. Они душили Беса в темноте, перекорчевывали все его нутро. Пробуждение стало мучительным − дыхание восстанавливалось медленно, каждый вдох − спазм, каждый выдох – раскаяние. Он не был человеком верующим, но, вконец истерзавшись, решил податься на Афон − успокоить душу, очиститься...
В принявшей его обители оказалось много русских монахов, и на следующее утро один из них, отец Нектарий, повел паломников в Новый Скит. День выдался мягкий, облачный, движение вверх по горной тропе давалось без усилий – слева море, справа − многогранники сизых камней. На подходе к Скиту среди валунов торчали ладно сколоченные ящички ульев. Там и остановились передохнуть, развернули грубую ткань монастырских салфеток, перекусили. К группе подошел пожилой монах, о чем-то переговорил с отцом Нектарием и опустился на землю рядом с Бесом, выуживая из полотняной сумки свой скромный обед. Бес в беседу вступать не торопился, да как-то само получилось − разговорились. Старец оказался местным пасечником, полвека прожил на Афоне.
− И о чем же молишься, батюшка, всю жизнь-то? – вяло поинтересовался Бес, жуя вчерашний монастырский хлеб.
− О бесстрастии, сынок, да о спасении души. И ты, я вижу, попросил бы, да не умеешь…
− Не умею. В такой стране родился и в такое время – не до молитв было. У Маркса, отче, про Бога ничего не сказано.
Пасечник помолчал, подобрал крошки с тряпицы, огладил редкую, с проседью, бороду.
− О чем говорит учение апостолов, знаешь? У человека есть всего два пути: один − Жизни, и один − Смерти. Вот тебе и выбирать…
«До чего ловки́ афонские батюшки, подо все умеют теоретическую базу подвести, − Бес резко поднялся на ноги, отряхивая со штанов сухую траву. – Путь к смерти я лучше него знаю, причем, самый верный и короткий. А вот с жизнью у меня что-то не заладилось…».
− Я, святейший, о своем пути почаще других думаю. Если б умел, так о нем бы и помолился.
− А не молись! − пасечник взглянул на Павла прямо, без снисходительности. − Не молись, коль не веруешь. Просто волю свою к добру направь. Глядишь, и придет к тебе успокоение. Ты ведь за ним сюда приехал?
В келью Павел вернулся поздно. Содрал с себя пыльную одежду, ополоснул лицо и рухнул на жесткий каркас кровати, замотавшись в колючие простыни. Лежал, зажмурившись, в надежде, что свежий воздух сделает свое дело и подарит ему, наконец, желанное забытье, а Святая Гора − успокоение. Под его крепко сжатыми веками плыл пронзительный небосвод Афона, переплавлявшийся в свинец иного неба – холодного, низко висящего над крышами панельных домов, над бетонными ограждениями металлургических заводов, над его темным и непростительным прошлым…
В эту ночь сквозь гиблое болото кошмара, где знакомые лица, словно зловещие маски, будут вновь раскрывать смердящие рты и выкрикивать свои страшные проклятья, он вдруг отчетливо услышит шаги в коридоре. Кто-то на мгновение задержится возле его кельи, а затем проследует дальше, в сторону часовни. Путаясь в скомканном одеяле, Бес выпрыгнет из кровати и прильнет к замутненному оконцу. В тусклом свете привидится ему громоздкая фигура с опущенными плечами и склоненной головой. Бес потеряет на миг способность дышать, двигаться, логически мыслить и с тоской поймет – это он. Тля повернется к нему своим обескровленным лицом и сочувственно улыбнется. Отпрянув от окна, Бес взвоет и бросится в исподнем во внутренний двор, который встретит его пустотой и звонким стрекотом ночных цикад…
А где-то рядом, за глухой монастырской стеной, добела отшлифованной эгейским ветром, буде.т ласково шуметь всепрощающее море.