***
Я не люблю автовокзалы. Попадая внутрь этих бездушных коробок, меня охватывает такая тоска, что забористое похмелье с перепадами температуры и сейсмической лихорадкой тела превращается в нелепые поддавки с жизнью. На автовокзалах это всегда шахматы, в которые я даже не умею играть.
Впервые меня накрыло в Новоельне. Это был один из сотни автовокзалов-пенсионеров, над которыми молодая страна взяла шефство, но выполнять социальный дог не спешила.
Внутри одноэтажной кирпичной постройки лениво прогуливались коты. Своим редким и жалобным «мяу» они напоминали пассажирам, что их судьба трагичнее людской рутины. В глазах животных можно было прочитать историю о стабильной жизни при хозяевах, которые неожиданно скончались, и сейчас котам приходилось выживать самим.
Люди, понимая, что история котов Новоельни удивительным образом перекликается с судьбой всей страны, угощали животных с особой щедростью, покупая тем в ближайшем магазине ливерку, кровянку, а иногда и бессортовую варенку.
После котов главными персонажами на автовокзале были бабушки, которые после покупки билета бережно складывали деньги в аккуратно выглаженные пакеты из-под молока. Как только деньги были сложены, пакеты отправлялись на дно дерматиновых сумок, стоящих у бабушек на коленях.
Понимая, что безопасности (их и денег) ничего не угрожает, старухи погружались в метафизическую дрёму, прерываемую редким чавканьем местных бездомных и мерзким голосом диспетчера, который объявлял об очередном отправлении автобуса.
В такой компании не то, что было смертельно скучно семилетнему пацану, но единственным развлечением внутри отсыревшей коробки было зевание на время. Кто дольше, тот и выиграл. Разгадывание же сканвордов на автовокзале шокировало окружающих не меньше выходок G.G. Allin во время собственных выступлений.
Весь этот забальзамированный перформанс привел к тому, что уже через десять минут я выдал нытливое: «Паап, а скоро наш автобус?». Ныл я, видимо, настолько усердно, что мой вопрос сразу перерос в странный мем «Дайце мне білет да Рахманава».
После этого, на чтобы я в своей жизни не жаловался, отец в ответ заводил «Ну дайце мне білет да Рахманава». Кстати, что такое Рахманава и в какой части мира оно находится я так и не узнал
Время на автовокзале текло со скоростью выколупываемой из волос жвачки. За 10 минут я исследовал автовокзал, который состоял из одной кассы и пары десятков деревянных седушек с металлическими рамками. Тоска подкатывала к горлу, но держалась на допустимом уровне отметки.
Куда хуже стало, когда я вышел наружу. Ветер дергал оторванные куски шифера на крыше автовокзала. Казалось, здание о чем-то усиленно спорит с туалетом напротив и в споре определенно проигрывает (рот, т.е. крыша у туалета лежала ровно).
По платформам в поисках еды бродили худые собаки. Глядя на пассажиров добрыми и наивными глазами, они, в отличие от кошек, кажется не понимали, что хозяина больше нет и выживать нужно самим.
Возле первой и третьей платформы стояли автобусы «ПАЗ» и «ЛАЗ», рифмующиеся в провинциально-рифмованный инь и ян, где инь – постоянное значение (Новоельня), а ян – переменная (конечная точка маршрута).
– Малой, мелочишка не найдется, – неожиданно спросили у меня за спиной. «Кажется, шифер заговорил» – подумал я и, ничего не ответив, сиганул обратно в вокзал, где отец, не нарушая спокойствия дремавших бабулек, читал свежий роман Данилы Корецкого.
– Паап, ну сколько осталось до нашего автобуса, – спросил я в надежде.
– Сынок, прошло ведь только двадцать минут. Ещё нам два часа здесь сидеть.
Кажется, после этого я сильно разозлился. И не столько на то, что ещё придется провести на вокзале 6 таких же двадцатиминуток, а на то, что там не было ни единого ларька со сладостями или игрушками, на который можно было бы выклянчить деньги.
Даже на самом простеньком ж/д вокзале стоял ларек “Союзпечати”, в котором можно было найти залежавшиеся остатки чупа-чупсов и покрытые пылью тетрисы. В Новоельне же не было ничего.
Это потом я узнаю, что автовокзал в Новоельне оказался без карьерных амбиций и остался на всю жизнь автостанцией. А автостанциям тетрисы не положены. Вместо них можно посчитать коронки во рту старух и предположить чего больше: дырок или зубов.
Детская тоска так бы и осталась неприятным стечением обстоятельств, если бы не досадные повторения в будущем.
***
– Билет до Загритьково, пожалуйста, – из трёх касс Слонимского автовокзала работала одна, да и в той кассир своим видом давала понять, что она просто мимо проходила, а продажа билетов простолюдинам – социальный долг обществу.
– Молодой человек, не спешите. Ещё не известно, будет ли автобус.
– В смысле неизвестно? Так по расписанию в в пол шестого.
– По расписанию и я знаю во сколько. А вот по наполнению, – кассир решила не завершать начатое предложение, решив добавить ему многозначительности и себе томности.
– Что значит по наполнению? Раз есть расписание, продавайте билет.
– Да что непонятно то? Автобус в твое Загритьково рассчитан на 40 мест, а желающих туда сегодня поехать только двое: ты и вон тот дед, – кассир махнула в сторону старика, дремавшего на стуле у обменника «Беларусбанка».
– Подождите, расписание есть, значит автобусы должны ему следовать.
– Следовать должны следователи, а автобусы ходить по окупаемости топлива. Слышал что-нибудь про рациональное использование ресурсов?
– Слышал, – вздохнул я и отошёл в сторону. Продолжать разговор с кассиром было бесполезно. Она была из тех типов женщин, что покупают на рынках стопками шелестящие пакеты с надписью Scotch Whiskey, чтобы хранить в них, написанные от руки, нлп-методички по рациональному использовании ресурсов.
До гипотетического отправления автобуса оставалось три часа. Слонимский автовокзал выглядел немного успешнее станции в Новоельне. Это было светлое и ухоженное здание, которое не спасало ни мягкие тона краски на стенах, ни помытые полы.
Тоска накрыла меня сразу после разговора с кассиром. Сев на пластикове кресло, я начал разглядывать сэндвич панели, из которых было построено здание.
«Все каааакк у лююдееее» – голос Егора Летова прервался в наушниках на самом эмоциональном месте. Достав iriver из кармана, я понял, что плеер и кассир вступили во взаимовыгодный заговор по моему моральному уничтожению. Кассир брала раздражающим ультразвуком из горлового сабвуфера, плеер – тишиной, которая повесила на борт наклейку «70» и не давала времени обогнать себя.
Чтобы чем-то себя занять, я начал вспоминать детство. Раньше напротив автовокзала стоял ларек, в котором родители мне покупали журналы «Один дома» и «Каламбур». Сейчас от ларька остался огромный котлован. Слоним готовился к районным Дожинкам, перекидывая рабочий транспорт с объекта на объект. Развлекать студента-третьекурсника не входило в его планы.
Из летаргического состояния меня вывел дед – второй пассажир автобуса до Загритьково. Просыпался старик громко и демонстративно. Сначало смачно с причмокиваниями зевнул. После начал шелестеть пакетами, проверяя их содержимое. Не найдя нужного, дед пробормотал что-то себе под нос и двинул ко мне.
– Пацан, угости сигаретой.
– Не курю, – ответил я ровно таким тоном, после которого обычно люди не ходят продолжать разговор. Но деда это не останавливало.
– А это правильно. Раньше выйдем, раньше придем. Своей загадочностью дед начинал напоминать кассира, что сильно раздражало.
– Слушайте, вы о чем? Я жду своего автобуса. Мне сказали, что если наберётся достаточное количество человек, то рейс пустят.
– Ну а я о чем пацан, – дед победоносно улыбнулся. – Не будет достаточного количества, потому что это 20 человек, что ровно на половину больше жителей всего Загритьково. Сегодня среда, а значит и дачников ждать не приходится. Так что, пацан, собирайся, пошли.
– Куда это?
– Ну как куда! В Загритьково. Я знаю короткий путь через лес, за два часа дотопаем.
До гипотетического автобуса оставалось 2,5 часа, которые грозили превратиться в тягущую нугу, периодически застревающую в зубах. Провести их наедине с кассиром и персиковыми сэндвич панелями мне не хотелось, поэтому я закинул рюкзак за плечи и сказал деду бодрое «ну пойдёмте».
***
Деда звали Гриша, ему было 72 года. В Загритьково он переехал четыре года назад из Витебской области, чтобы смотреть за сестрой, которую парализовало после инсульта.
Для старика Гриша выглядел очень хорошо: загорелая кожа, густые седые волосы и голубые глаза. Он напоминал скандинавского фермера (правда, подпорченного контрафактным табаком из Беларуси).
За десять минут мы с Гришей доехали до конца Слонима на городском автобусе. Конечная находилась ровно в том месте, где начинался лес – смешанный, густой и очень большой. В детстве я слышал, что ,заблудившись в нем, можно запросто выйти где-нибудь в Барановичах.
– Не дрейфь, малой, через два часа будешь у бабули, – с такой уверенностью Гриша мог бы запросто продавать ортопедические стельки, или наборы посуды за тысячи рублей, но в тот момент выполнял ответственную функцию егеря.
Солнце стояло высоко, беспощадно прогревая лес. Уже через пять минут мы с Гришей были похожи на участников шоу мокрых маек.
– Ну что, малой, признавайся, чего едешь в глухую деревню? В твоём возрасте не сильно внуки ездят к бабулям. Не скучно тут тебе?
– Да дело не в скуке. Она тут дело десятое. Тут же детство прошло, многое случилось впервые: любовь, драка, работа. Ну а бабушка всегда была моим личным адвокатом перед родителями.
– Ох, пацан, тут ты правильно сказал. Я вот, например, до сих пор «Беломор» курю. Как начал в родных Россонах, так до сих пор не отпускает. Курил сигареты с фильтром, пробовал сигары – все не то.
Вот и Загритьково для меня – хорошая деревушка, спокойная, но как вспомню, Россоны – на печку лезу. Ты знаешь, какое там озеро? Это же край Беларуси: дышать – не надышаться. А тут что? Одна речушка и та – по пояс.
– Так возьмите сестру и переезжайте.
– Эх, пацан, ничего ты не понимаешь. Она же там совсем зачахнет. Это для меня Россоны – родина, а для сестры – забытый ландшафт. Здесь работает простая математика: из Россон она уехала в 20 лет, сейчас ей 70. Загритьково-Росоны: 50:20 – уверенная победа!
– Не верю, что она вообще ничего не чувствует к родным местам. Ваша сестра там всё-таки выросла
.
– Ну так и ты рос в Загритьково, – дед улыбнулся. Было видно, что ему нравится объяснять мне, наивному, простые житейские вещи. – Но если ты честно у себя спросишь, смог бы ты здесь жить постоянно или нет, я уверен, что кожа на руках у тебя пойдет «гусаком» и ты быстро переведёшь тему. Как там говорят, в гостях хорошо, а дома лучше? Так вот Загритьково вряд ли для тебя родной дом.
Когда сестра была здорова, она приезжала в Россоны каждое лето. Ходила на озеро, собирала грибы и получала от жизни удовольствие. Правда, не больше месяца – на дольше ее не хватало. Так получается, что родина там, где семья. Мне проще, я никогда не был женат и всю жизнь прожил в одном доме на одном месте.
Гриша был прав. Несмотря на то, что деревня притягивала к себе, все в итоге сводилось к угощениям бабушки и пейзажной ностальгии. Единственное, что меня беспокоило, это болезненная непереносимость автовокзалов. Неприятие усугублялось еще и тем, что железнодорожные здания на меня никак не действовали. Более того, несколько раз мне приходилось ночевать в зале ожидания.
– Хех, ну тут все понятно, – невозмутимости Гриша мог позавидовать любой чиновник, которого взяли за взятку с поличным. – Автовокзалы – это чистилище и сгусток тревожной энергии. Люди срываются с родных мест и куда-то едут. У каждого разные цели, но тревога – одна. Плюс, она ещё подкрепляется неопределенностью будущего. Это знаешь, когда мужик едет в Россию, чтобы прокормить семью, а возвращается без паспорта.
Все эти перевалочные пункты с нездоровой энергетикой, естественно, давят. И неправильно сравнивать их с железнодорожными вокзалами. Очень часто это памятники архитектуры, а человек всегда любит глазами. Эстетическая красота железнодорожных вокзалов просто-напросто перекрывает тревожность автовокзалов, которые обычно лепили из того, что было под рукой.
За 1,5 часа Гриша разобрал по косточкам мою главную детскую травму и дал понять, что она никуда не уйдет. «Советую тебе ездить поездами, или подбирать билеты без пересадок» – сказал дед напоследок, то ли в шутку, то ли реально думал, что из Минска в Загритьково может ездить что-то прямое, кроме собственной машины.
Гриша был прав во всем, даже в деревню мы вошли ровно через два часа. Дом его сестры находился сразу за указательной табличкой. Попрощавшись, Гриша сказал мне стандартное «Не кисни», но от 72-летнего мужика это не звучало шаблонно. После этого Гришу я больше не видел.
***
Новый автовокзал в Бресте болтался в тумане словно перец в бутылке дедушкиного «первача». Сквозь запотевший стеклянный фасад было видно пассажиров – что-то постоянно жующих и вечно суетящихся.
«Пачынаецца пасадка на рэйс Брэст-Варшава. Аўтобус знаходзіцца на чацвёртай платформе. Час адпраўлення – 8 гадзін 45 хвілін».
Мы с женой сидели молча, лишь сын суетился и щебетал «Папа приедет, приедет папа».
– Приедет, приедет. Через две недели приедет, – успокаивал я его и гладил по голове. Самому успокоиться было тяжело. Вспомнив слова Гриши про чистилище и неопределенность, я ещё раз убедился в правоте деда.
– Ну я, наверное, пойду, – осторожно сказал я жене, чтобы та не сорвалась на эмоции. Автовокзал определенно провоцировал и важно было выйти из этой битвы если не победителем, то хотя бы сыграть в ничью.
– Да, иди. Напиши сразу, как приедешь. И обещай, что это последняя вахта, а потом ты посмотришь что-нибудь здесь. Сын по тебе скучает, постоянно папу спрашивает.
Молча поцеловав жену и сына, я вышел из вокзала и пошел к платформе. Обещать жене что-то конкретное я не мог. Потому что кладовщик в Lidl получал 700 долларов против 350 в «Санте». Как там Гриша говорил, простая математика. Только не в нашу пользу и не с теми цифрами.