В советское время было такое понятие чёс. Это когда популярный артист ездит по городам и весям с целью огрести денежки. Обычно это выступление артистов на непритязательном профессиональном и художественном уровне. На чёсе артист не выкладывался. Да и зачем выкладываться – люди были уже рады тому, что видят живого Андрея Миронова или Александра Ширвиндта, или Савелия Крамарова, или... список длинный.
Программа несложная – показ отрывка из фильма с участием любимца публики, потом он пел, танцевал, рассказывал актёрские истории – юморные, разумеется. Не больше полутора часов занимало представление. Вот как Ширвиндт об этом пишет: «А жить надо. Кроме сахара хотелось что-то ещё иметь в холодильнике, поэтому мы с Мироновым или Державиным проводили так называемые творческие вечера. Переводя на русский, «левые» концерты, то есть халтуры…»
Высоцкий не занимался чёсом. Не скатывался до халтуры. Он на любом концерте – хоть первом, хоть на десятом – выкладывался во всю мощь. Честно и ответственно. Потому не особо верится в историю, которую рассказал Юрий Кукин: «Зрителям он, выйдя на сцену, заявил, что в связи с тем, что торопится, петь будет ровно час двадцать. У них что-то там не ладилось с микрофоном, и его попросили минут десять подождать с началом. «Хорошо, но за счёт часа двадцати». Я тоже пел час двадцать. После Высоцкого выступать нелегко. Но по окончании концерта ко мне подходили люди и говорили: «Всё хорошо, ты хоть с нами пообщался. А Высоцкий отработал чисто механически – как патефон!»
Враньё!
Высоцкий не был патефоном. У него на каждом концерте каждое исполнение песни – оригинально, неповторимо и уж тем более не механическое. Не случайно на концертах он говорил: «А сейчас я вам покажу песню…» Не спою, не исполню, а – покажу. Разница значительная. Потому что каждая песня для него – это премьера спектакля. А двух одинаковых спектаклей не бывает. Высоцкий сам на эту тему высказался: «В зависимости от аудитории, от настроения, которое каждый раз у нас с вами образуется, все эти песни будут звучать по-другому, чем в прошлый раз. Вы увидите, что они не похожи на прежнее исполнение: я никогда не могу повториться из-за того, что каждый раз – разные люди, видишь другие глаза, витает иной настрой, и потому всегда поешь по-другому».
Уж Кукин-то должен был это знать или понимать. Допускаю, что кто-то из зрителей, намереваясь сделать комплимент Кукину, придумал про патефон, но сам-то Кукин должен был прокомментировать типа: «Вы бы так выкладывались на работе, как он на концерте».
Высоцкий не исполнял песни на бис. У него было чётко выработано: концерт длится час двадцать. Благодарил за внимание и уходил. Городницкий приводит интересный факт: «Как-то пришлось выступать вместе с Володей. Я в первом отделении, Высоцкий – во втором. Зал переполнен. В конце вечера Володю много раз вызывали петь на бис. Он несколько раз выходил, но зал не успокаивался. Минут пять упорно и ритмично хлопали, топали ногами. Мы стояли за занавесом у края сцены. Зал не переставал шуметь. «Да выйди, спой», – сказал я ему. Он круто обернулся ко мне, и меня испугало его лицо, вдруг осунувшееся, постаревшее, с жёлтой кожей и запавшими глазами. «Ну, ладно, эти не понимают, – яростно прохрипел он мне, – но ты-то свой, ты должен понять. Да я сдохну, если ещё одну спою!» Как же выкладывался он уже тогда, сжигая свои силы без остатка!»
Поэтому и не верится истории, рассказанной Кукиным: Высоцкий как патефон.
Для него неважно было: слушает его два человека или две тысячи, всегда выкладывался полностью. Игорь Шишкин вспоминает: «Высоцкий пришёл часов в одиннадцать, после «Гамлета». Усталый, но в хорошем расположении духа. Конечно, пел. Это был уникальный вечер. Высоцкий пел вдохновенно. Присутствующие с ужасом глядели на его вздувшиеся от напряжения вены, и сам я ощущал потрясение и страх за него: ещё немного – и не выдержит... Забыть такое невозможно». А слушали его двое.
А Лидия Сарнова дополняет: «Приезжаю на улицу Телевидения, а Нина Максимовна говорит, что за ночь он написал две песни. И Володя тут же начал петь. Спел тогда «Парус». Спел и другую песню, кажется, «Спасите наши души». Высоцкий пел для любимой с детства Лидика, лишь ей одной, но у неё полное впечатление, что поёт он для громадной аудитории. «Володька, что же ты для меня одной так стараешься?», – говорит она ему. «А я хочу, чтобы ты поняла!» – «Да не выкладывайся ты так…» – «Нет, послушай вторую песню…»
Впечатления поляка Яна Новицкого: «Я впервые видел, как Володя поёт. И не мог этого выдержать. Такая экспрессия... Я не мог смотреть на человека, который всего себя отдаёт». А пел Высоцкий для четырёх человек в будапештской квартире.
Николай Тамразов о том же: «В Харькове он меня напугал. Мы остались вдвоём в номере, и Володя спел свою новую песню. Пел с таким напряжением, что я испугался! Песня, видимо, была ему очень дорога, и он так врезал. Я подумал: не сдвиг ли у него по фазе? С какой стати мне одному? Только потом я понял, что иначе он не мог».