Я стал известным на всю область журналистом. Меня узнавали на улицах. Со мной здоровались за руку чиновники и другие известные в области люди. Но на моем материальном благополучии моя слава никак не сказалась. Даже наоборот — электриком в электросетях я зарабатывал больше, чем в иные месяцы своей журналистской работы. Я был даже немного разочарован, потому что до этого всю жизнь считал, что слава и богатство — неразлучные братья и всегда ходят рука об руку.
В Южно-Сахалинске я не имел собственного жилья и вынужден был скитаться с одной съемной квартиры на другую. Точнее даже, я снимал не квартиры, а комнаты. На большее не хватало средств. Можно было бы, конечно, жить в родительском доме в Корсакове, но ездить каждый день из одного города в другой было бы еще дороже, чем снимать угол.
В Корсаков меня постоянно тянуло. Там были мои родные и друзья. Я хватался за малейший повод, чтобы поехать туда в командировку, чтобы хотя бы проезд мне оплатила редакция. Корсаков всегда был богат криминальными новостями, но специфика взаимоотношений тамошних силовиков с прессой была такова, что журналистов — хоть местных, хоть областных, хоть федеральных — коротко и ясно посылали на все четыре стороны.
Однажды я поехал в Корсаков, чтобы рассказать нашим читателям о подростке, который из хулиганских побуждений пробрался в городской морг и отрезал голову у трупа. С этой головой он разгуливал по улицам, пока его не забрали в милицию.
— И чтобы без фотографии той головы не возвращался, — напутствовала меня моя руководительница, выдавая мне командировочные.
За несколько часов я сумел пообщаться с работниками морга, нашел дом, где живет шкодливый подросток, составил о нем мнение по словам словоохотливых старушек у подъезда. Сам пацан был под домашним арестом и отказался со мной разговаривать даже через дверь. Уж тем более фотографироваться. Оставалось только добыть фотографию в милиции. И это было самой сложной задачей.
Функции пресс-службы Корсаковского РОВД были возложены на информационный отдел. В отделе сидела очень милая барышня, с которой я несколько минут с удовольствием поговорил о погоде, устанавливая личный контакт. Когда я понял, что контакт установлен, я перешел к делу, спросил, как мне найти следователя, который ведет дело об отрезанной голове.
— А такими делами у нас дознание занимается, — все так же просто ответила барышня. — Но у нас не принято, чтобы журналисты напрямую общались со следователями и дознавателями.
— Но я все-таки попробую нарушить вашу традицию. — Я раскланялся и выскользнул из кабинета.
В отделе дознания сидели еще более милые и совсем молоденькие девочки.
— Вот так отдел дознания! — громко ахнул я, разглядывая сидевших за столами и работавших с документами барышень. — Вас сюда на конкурсе красоты отбирали?
— А как же! — чуть ли не хором ответили девушки. Комплимент им очень понравился, и они уже были мои.
Я поговорил с ними об их красоте, о том, какое это сильное оружие в работе с правонарушителями, и пожелал им беречь себя. Ведь наверняка очень сложно оставаться такими красивыми, когда мимо тебя каждый день проходит столько негативной информации.
— Ой, не говорите нам про негативную информацию, — сделав печальные глаза, сказала блондинка Юля. — Если бы вы знали, какими делами приходится заниматься.
— Так вы же в дознании работаете, у вас тут хотя бы трупов нет, — поддержал я начатый Юлей разговор.
— Вы так уверены?! — не унималась Юля.
— Конечно, уверен. Трупами прокуратура занимается. Вам самое страшное — это средней тяжести побои перепадают.
— А вот и нет! Хотите, я вам сейчас кое-что покажу, — и Юля вынула из папки, лежащей у нее на столе, фотографию отрезанной головы.
— Какой кошмар! — восхитился я. — Бедные девочки! Как же вам тяжело здесь работать! Сейчас я только один разочек щелкну, — бормотал я, доставая фотоаппарат и укладывая фотографию на стол…
Но номер не прошел. Девочки опомнились и вырвали из моих рук фотографию. Две остальных при этом шипели на Юлю за то, что она совсем бдительность потеряла и показывает материалы дела кому попало. Я начал уговаривать девочек, стал рассказывать про злющего редактора, который уволит меня с работы или лишит зарплаты, если я ему не принесу фото.
— Он у вас что, извращенец? — удивилась шатенка Катя.
— Даже не представляете, какой! — грустно сказал я.
— Ну увольтесь и пойдите работать в другую редакцию.
— В другой редакции еще хуже.
Девочки сочувственно хлопали глазами. Гнев в мой адрес прошел, и его место заняла жалость.
— Но мы честно-честно не можем дать вам эту фотографию, — чуть не плакала Юля. — Нас тоже уволят. Может быть, вы придете завтра? Завтра будет начальник отдела Татьяна Фаридовна, может быть, она даст? Мы без нее никак не можем. Честно-честно. Неужели вы думаете, что нам жалко?
— Я не могу завтра. Мне нужно сегодня. Ну девоньки, ну давайте. Никто не узнает. Ведь я мог теоретически оказаться в морге в тот день и сфотографировать.
— Нет. Никак мы не можем, — чуть не плакала Юля. — Может быть, к Козлову сходите? Если он разрешит, мы дадим.
Я пошел к начальнику РОВД полковнику Козлову. Приемная его не произвела на меня впечатления. Я ожидал большего, зная о состоянии этого человека. В его автопарке было несколько очень дорогих автомобилей. Два из них я видел своими глазами — роскошная «Тойота Кроун» и столь же роскошный «Лэнд Круизер». По слухам, Козлов был одним из самых богатых людей не только в Корсакове, но и на Сахалине. Он контролировал промысел трепанга в озере-заповеднике Лагуна Буссе, ему якобы принадлежало несколько рыболовецких судов. Ну и кроме того, корсаковская милиция успешно конкурировала с бандитами в крышевании бизнеса.
Козлову доложили обо мне, и он меня сразу принял. Кабинет его вполне соответствовал его материальному благосостоянию. В нем была дорогая мебель и много дорогих безделушек, которые обычно дарят друг другу руководители такого масштаба, как он. Козлов сидел в кресле в милицейской форме, лицо его было полным, загорелым и румяным. Это была именно та полнота, которая бывает не от недугов, а от сытой и красивой жизни.
— Видите ли, молодой человек, — вальяжно и спокойно начал Козлов. — Оперативно-следственные органы занимаются очень важной работой, от которой зависит общественная безопасность, и ваша безопасность в том числе. Если все кому не лень начнут ходить к нам, читать наши документы, рыться в уголовных делах, снимать копии с материалов уголовных дел, то у нас такой беспорядок получится…
— Но…
— Не перебивайте меня. Я еще не закончил! Так вот, я попрошу вас покинуть здание и впредь больше не докучать нашим сотрудникам своими просьбами. Если у вас есть какие-то вопросы, задавайте их пресс-службе ГУВД. Если нет, то закройте дверь с той стороны и как можно скорее следуйте к выходу. Если вас еще раз увидят в нашем здании, мы вас задержим на трое суток для установления личности и посадим в такую камеру, в которой вас писать отучат.
Я вернулся в редакцию без фотографии. Статью проиллюстрировали адресным планом здания морга.
***
Однажды со мной произошла история, которая в корне изменила мои взаимоотношения со следственными органами города Корсакова. Эта история началась с обычного телефонного звонка в редакцию. Звонила женщина. Спросила меня и, когда я взял трубку, очень обрадовалась. Говорила сбивчиво, волнуясь и запинаясь. Рассказала, что ее сын работал в Корсаковском РОВД оперуполномоченным уголовного розыска, что его застрелили в его рабочем кабинете, что сделали это его коллеги, инсценировав самоубийство, что у нее есть доказательства. Я записал телефон женщины и побежал докладывать главному редактору.
— И ты что, поверил? — снисходительно засмеялась Оксана Евгеньевна. — Ты что, первый день работаешь?
— Думаешь, что она сумасшедшая?
Оксана больше, чем все остальные сотрудники газеты, знала о жизни сумасшедших людей, потому что больше времени проводила в редакции. Более половины звонков и писем в редакцию поступало от людей, явно неадекватных психически. Причем осенью и весной количество обращений резко увеличивалось.
— Деня, ну ты сам рассуди. Мента убивают на рабочем месте! Это же новость федерального масштаба! Тут уже энтэвэшники давно бы всех на уши поставили.
— Так она и говорит, что оформили как самоубийство.
— Да даже если самоубийство. Ты ходишь каждую неделю в пресс-службу ГУВД и читаешь сводку. Ты бы такое пропустил? Или ты туда только водку пить ходишь?
— Так что мне тетке этой сказать? Она моего звонка ждет.
— Да забей. В первый раз, что ли.
Я забил. Но на следующий день женщина позвонила снова. Я сказал, что у нас сейчас не хватает журналистов, и я никак не могу поехать в командировку. Она сказала, что приедет сама, но я ответил, что так сильно завален работой, что не смогу уделить ей даже пяти минут. Попросил ее перезвонить через месяц — в надежде, что через месяц или она забудет, или пройдет обострение после того, как выпадет первый снег.
Через месяц женщина позвонила снова. Она говорила, что ей угрожают, а ее смерть будет на моей совести, если я и на этот раз откажу. Она умоляла меня приехать, и мое сердце дрогнуло.
— Ну и пусть она окажется сумасшедшей, — аргументировал я Оксане Евгеньевне. — Люди любят читать о сумасшедших. Изложу версию тетеньки, возьму комментарий в ГУВД, и будет интересная статья.
— Скажи честно, что хочешь к своим корсаковским дружкам за казенный счет скататься.
— Дружки для меня — это бонус. Я переживаю, а вдруг тетка не врет?
— То есть ты мог самоубийство мента в здании РОВД в сводке прошляпить?
— Мог. Если в сводке не было написано, что он — мент. В сводке каждый день куча самоубийц. «По адресу такому-то обнаружен труп гражданина такого-то года рождения такого-то со следами насильственной смерти, предварительная версия — самоубийство». Не буду же я каждый случай расследовать.
— Ладно. Поезжай. Без материала не возвращайся!
***
Вера Павловна встретила меня очень тепло: первым делом накормила борщом и напоила чаем с печеньем. Она совсем не была похожа на сумасшедшую. Даже напротив, она была хорошо образованна и очень умна.
— Честно говоря, я уже и не надеялась, что вы решитесь браться за это дело, — начала она. — Да я бы вас и не стала строго судить, вы человек молодой, у вас жизнь впереди. Мне самой очень неловко вас подвергать такой опасности, но мне ничего не остается. Мне больше не к кому обратиться. Если бы дело было только во мне, но у меня дочка. Ей 22 года всего. Они ведь и ее не пожалеют.
— Вера Павловна, вы меня простите, что я вам отказал месяц назад. Я ведь отказал не потому, что испугался, а потому что принял вас… К нам знаете сколько сумасшедших звонит! Такие небылицы рассказывают! Вы уж простите, не принимайте на свой счет, но я подумал, что вы — одна из них. Уж очень у вас история невероятная. Давайте уже перейдем к делу.
Вера Павловна принесла картонную коробку, в которой было множество бумаг, аудио- и видеокассет, папок и документов. Она взяла папку, которая лежала сверху. Открыла, вынула из нее фото и, заплакав, протянула фото мне.
— Вот мой Миша. Сейчас ему было бы 27.
У меня хлынула к вискам кровь. Я очень хорошо знал это лицо. В голове, словно кадры из кинопленки, стали прокручиваться эпизоды из жизни. Их было всего три, но этого было более чем достаточно, чтобы принять близко к сердцу смерть этого человека.
Первый раз я увидел его на пороге своей квартиры. Мне тогда было 17 лет. Я проснулся после ночного загула от настойчивого звонка в дверь. Было часов 11 утра. Я открыл. На пороге стоял он. Юный совсем пацан, невысокий, русоволосый, в китайском пуховике, вязаной шапке и с какой-то папкой под мышкой.
— Здгавствуйте! — сказал он, слегка картавя. — Я вам хочу несколько вопросов задать по поводу девушки…
— До свидания! — сказал я, закрывая дверь.
Но закрыть дверь мне помешала нога парня. Я инстинктивно занес кулак, чтобы врезать ему, но, подняв глаза от его ноги, уткнулся в красное милицейское удостоверение. Кулак разжался.
— Стажер? — спросил я, сопоставляя юное простодушное лицо и милицейскую ксиву.
— Оперуполномоченный уголовного розыска. У вас тут ночью девушка пропала — продавец из ночного ларька. Вы с ней знакомы были?
— Из какого ларька?
— Вы что, не в курсе?! — Брови опера сдвинулись от удивления, как будто весь дом должен уже знать все подробности о пропавшей девушке. — Вы уже дадите мне войти?
— Нет. Я не хочу, чтобы вы входили. Я полночи бухал и вот сейчас сплю, а вы тут ко мне со своими девушками.
— То есть вы меня не впустите в квартиру?
— С ордером придешь — впущу. А без ордера — нет.
— Тогда выходите в подъезд. Мне нужно вас допросить.
— Мне нечего рассказывать. Если есть еще какие-то вопросы, вызывай повесткой. Я пошел спать. — И я захлопнул дверь.
Девушку-продавца нашли в 200 метрах от нашего дома весной, когда растаял снег. Тех, кто убил ее и ограбил ночной ларек, так и не нашли.
Вторая наша встреча произошла спустя три года. Я был на дне рождения у друга детства. Брат именинника за несколько месяцев до этого освободился из мест не столь отдаленных. Кроме него в компании было еще несколько судимых ребят. На этот момент все уже встали на путь исправления и с криминалом завязали. Мы гуляли очень шумно и весело, никому при этом не мешали, потому что соседи гуляли вместе с нами. Раздался звонок в дверь, я оказался ближе всех и пошел открывать. На пороге стоял уже знакомый мне мент. Но за прошедшие три года он сильно возмужал. И одет был в модную по тем временам дубленку. В общем, это был уже конкретный такой парняга с волевым взглядом. Он вошел в дверь. Препятствовать на этот раз я ему не стал, потому что я не был здесь хозяином, да и перемены в нем меня впечатлили.
— Гуляете! — окинув уверенным взглядом помещение, констатировал он. — Вы уж не обессудьте, я вас немного отвлеку. — Он сел за стол.
— Выпьешь? — предложил ему Саня, имевший за плечами две судимости.
— Нет. Спасибо. Я на работе.
Незваный гость рассказал, что днем рядом с домом, в котором мы находились, какие-то малолетки отняли у старушки сумку. Он стал расспрашивать присутствующих о том, кто из шпаны в этих краях отирается и вообще чем живет Семерка. Меня очень удивило то, как спокойно и доброжелательно отнесся к непрошеному милиционеру Саня. К милиции он относился крайне неприязненно.
— Санек, ты с каких пор начал со следствием сотрудничать? — пошутил я, когда милиционер покинул квартиру.
— Дурак ты, — оскорбился он. — Это же Миша Пальчиков! Из всех корсаковских мусоров — единственный порядочный человек. А этих отморозков, которые у старушек сумки отнимают, я бы сам порвал, если бы они мне в руки попались.
— А чем он лучше других ментов?
— Он просто человек. Со всеми поступает по-человечески. Виноват — посадит, не виноват — отпустит. Никогда никому чужих дел не шьет и никого на допросах пальцем не трогает.
Я вспомнил, что имя Миши Пальчикова я уже слышал не раз от людей из криминальной среды, и все отзывались о нем только с положительной стороны. Третья моя встреча с этим легендарным в определенных кругах человеком не была встречей в привычном смысле этого слова. Один мой товарищ Вовка рассказывал мне, как его чуть не посадили ни за что ни про что.
Вовка гулял в кабаке с сестрой и ее подружками. Поддали, пошли плясать. Вовкиной сестры стал грязно домогаться какой-то пьяный отморозок. По замашкам как будто блатной, но явно неадекватный. Вовка его оттолкнул. Слово за слово, стали выяснять отношения. Пошли на улицу. На улице отошли за угол. Танцор на Вовку кинулся, а Вовчик ему очень хорошо вломил. И тут откуда ни возьмись — патрульно-постовая служба. Обоих повязали, доставили в отдел. Танцор сразу сделался больным, стал косить под сотрясение мозга и притворяться потерпевшей стороной. Его увезли в больницу. К счастью, заявление он писать не стал, потому что понимал, что свидетелей много было, что он сам на Вовку в ресторане нападать начал. Но Вовку все равно не отпускают. А потом пришел опер и увел его в кабинет.
Опер рассказал, что накануне в это же самое время в том же самом месте, где Вовку повязали, был избит и ограблен человек. Вовке предложили сознаться в этом преступлении. «Мол, сегодня тебе не дали дело до конца довести, но всем понятно, что ты на том пятачке промышляешь». Вовка, конечно, сознаваться в том, чего не было, отказался, и его стали бить. Опера привязали Вовку к стулу и начали его пытать. Сначала током, потом решили поиграть в «слоника». Надевали на голову противогаз с перекрытым воздухозаборником и держали, пока он не начинал терять сознание от удушья.
— Если ты не сознаешься, — приговаривали опера, — мы тебя вывезем на море и рыбам скормим. Нам ничего не будет. Так что колись по-хорошему. Отсюда тебе только две дороги — в тюрьму или на тот свет.
— Короче, сдался я после «слоника», — выдохнул Вовчик. — Они когда противогаз из сейфа доставали, я чего там только не увидел. Граф Дракула, наверное, содрогнулся бы от такого инструментария. Пишите, говорю, ваша взяла. Они стали протокол заполнять, что, мол, я, такой-то… А тут им позвонили и куда-то срочно вызвали. То ли там какое-то преступление, то ли задержание.
Опера передали Вовку вместе с документами в соседний кабинет, где сидел Миша Пальчиков, мол, оформи товарища по вчерашнему грабежу на Портовой. А сами убежали. Пальчиков прочел то, что уже успели написать, и спрашивает:
— А куда вы дели документы Кузьменкова?
— Какого еще Кузьменкова?
— Которого вы ограбили.
— Да откуда я знаю, куда их девают обычно. Сочиняйте сами.
— Что значит сочиняйте! Рассказывайте, как было. Где документы? Их нужно вернуть.
— Да не видел я никакого Кузьменкова!
— Так зачем вы сознались?
— В «слоника» друзья ваши поиграли со мной, вот и сознался.
Вовка рассказал Пальчикову свою историю — про то, как гулял в кабаке, как вступился за сестру, как врезал по морде нахалу, как его привезли в отдел и начали колоть на вчерашнее ограбление. Пальчиков покраснел, как будто сам виноват перед Вовкой, порвал протокол и проводил до крыльца РОВД.
Я смотрел на фотографию Миши Пальчикова и не мог поверить, что все это правда. Это именно он — молодой, красивый, честный и порядочный милиционер, которых так не хватает в наших органах, — и его больше нет.
Вера Павловна рассказала мне историю всей жизни Миши начиная с самого детства. Его отец был оперуполномоченным уголовного розыска. В конце восьмидесятых, когда Миша был еще ребенком, отец погиб от бандитской пули. Сын твердо решил стать милиционером, чтобы бороться с преступниками, сделавшими его сиротой. После школы он окончил юридический факультет и пришел в Корсаковский РОВД. Как ни уговаривали его родные и коллеги поработать для начала следователем, набраться опыта, осмотреться, он твердо решил стать сыщиком. И сыщик из него получился очень хороший. Миша умел разговорить человека и выудить из него самую важную информацию, был внимателен к людям и ко всем относился одинаково, не деля людей на крутых и лохов, на богатых и бедных.
Профессиональные успехи Михаила не радовали только его ближайших коллег. Сумев стать своим для бандитов и уголовников, он стал чужим для своих товарищей по оружию. И с каждым годом конфликт между Пальчиковым и остальными операми во главе с начальником уголовного розыска становился все острее.
— Миша последнее время очень мрачный со службы приходил, — вспоминала Вера Павловна. — Все говорил мне: «Мама, если бы ты только знала, какими делами они занимаются! Большинство преступников, с которыми мне приходится иметь дело, не так циничны и жестоки, как те, с кем я работаю в одной упряжке».
Миша рассказывал матери, как в самом начале его работы старшие товарищи уговаривали его взять домой телевизор, изъятый у жуликов при обыске. Каждого нового сотрудника старшие офицеры в первые же дни полностью обеспечивали самой современной и дорогой бытовой техникой. Делалось это не столько из заботы о молодых сотрудниках, сколько для того, чтобы повязать новенького участием в беззаконии и чтобы молодому сотруднику даже мысль в голову не пришла об отказе от участия в какой-нибудь преступной схеме. Начальник уголовного розыска майор Петрухин не захотел мириться с принципиальностью подчиненного и однажды, когда Михаил был на службе, привез телевизор к нему домой, сказав Вере Павловне, что его купил Миша и попросил помочь с доставкой. Пальчиков в тот же день на такси увез телевизор в РОВД и строго-настрого наказал матери не впускать в квартиру коллег по работе.
Миша стал настоящей занозой в пятке корсаковского угрозыска. Он отказывался применять насилие к подозреваемым и вместо того, чтобы выбивать из арестованных нужные показания, тратил уйму времени на сбор улик и доказательство их вины. Мало того что он отказывался бить и пытать задержанных сам, он не давал делать этого другим в его присутствии, чем сильно подрывал статистику раскрываемости преступлений. Конфликт длился несколько лет и перерос в настоящую войну, когда коллеги уличили Михаила в том, что он документирует их преступления. Ему стали угрожать расправой.
— Петрухин пытался с Мишей незадолго до убийства примириться, — вспоминает Вера Павловна. — Миша весь их разговор пересказал. Он от меня никогда ничего не скрывал. В тот вечер он приехал домой сам не свой. Руки трясутся, голос дрожит. «Мама, что мне делать, — говорит, — я не понимаю, что делать!» Он рассказал, как Петрухин предложил ему деньги на свадьбу. Коллеги знали, что Миша копил на свадьбу. Начал копить, как только познакомился с Олей. Сказал, как накопит 50 тысяч, так сразу они и поженятся. Оленька его очень любила. Другие опера смеялись над ним между собой. Они все живут, ни в чем себе не отказывая. Для любого из них 50 тысяч — это такая мелочь. Все на дорогих машинах ездят, в кабаках обедают и ужинают каждый день. А вот я вам сейчас покажу, как они отдыхают. У меня есть видео с их корпоратива. Миша тогда половину зарплаты своей отдал, чтобы от коллектива не отрываться.
Вера Павловна включила видеокассету, на которой была запись, сделанная в День работников уголовного розыска в самом дорогом ресторане Корсакова. На столе действительно было изобилие — дорогие вина, черная и красная икра и другие деликатесы.
Вера Павловна промотала на ускоренном просмотре тосты и поздравления и включила воспроизведение в том месте, где по заведенной традиции оперативники стоя слушали песню Олега Газманова «Господа офицеры». Оператор на протяжении всей песни поочередно брал крупным планом всех сотрудников, переводя камеру с одного на другого. И как будто волею судьбы майор Петрухин в кадре появился со словами: «…Я пою офицерам, матерей пожалевшим, возвратив им обратно живых сыновей». Вера Павловна заплакала. Я тоже не сдержал слез. В горле стоял ком.
— Это он Мишеньку убил, — утирая слезы, вымолвила Вера Павловна.
— У вас есть доказательства?
— То, что именно он, — доказательств нет, но больше некому.
Вера Павловна продолжила рассказ про тот вечер, когда Петрухин предложил Михаилу деньги. Он запер кабинет, в котором никого, кроме него и Михаила, не было. Положил на стол пачку новеньких банкнот по 500 рублей. И сказал, что Михаил может взять эти деньги себе.
— Уважаю я твою принципиальность, Мишка, — дружески похлопал Петрухин молодого коллегу по плечу. — Но в наше время такая вот жизненная позиция — непозволительная роскошь. Ну как ты собираешься жить на милицейскую зарплату? Накопишь ты себе на свадьбу. А дальше что? Приведешь молодую жену к маме на кухню? Или сестру на кухню выселишь? Или будешь ползарплаты отдавать за съемную квартиру? Как ты не понимаешь, что государство само тебя ставит в такие условия, когда нужно как-то приспосабливаться и начинать уже деньги зарабатывать. Ты же мужик. Мало того что сам дурака валяешь, так и другим не даешь работать.
Петрухин недвусмысленно дал понять Пальчикову, что в случае отказа от участия в общих делах его может постигнуть самая печальная судьба. И что любые действия ему — Петрухину — сойдут с рук, потому что в Корсакове все ветви власти очень тесно повязаны друг с другом. А это значит, что милицейское руководство, в том числе и начальник угрозыска, неподсудно ни при каких обстоятельствах.
Миша выслушал своего непосредственного начальника молча. Деньги не взял. Петрухин не стал его торопить с ответом. Дал время подумать. А через пару недель Михаила нашли в его рабочем кабинете с простреленной головой. Судмедэксперты констатировали самоубийство, и за отсутствием состава преступления уголовное дело закрыли. В самоубийство Пальчикова поверили все, кроме его близких. Мать начала свое собственное расследование. Первым делом она добилась, чтобы независимый эксперт из Южно-Сахалинска сделал смывы с рук ее покойного сына. Экспертиза показала, что пистолет в руках он не держал и тем более не стрелял из него перед смертью. Также независимый эксперт дал заключение, что выстрел в голову был произведен с расстояния не менее чем метр. То есть самоубийство, таким образом, было невозможно совершить физически. С этими заключениями она отправилась к следователю Косицыну, который вел дело. С собой она прихватила цифровой диктофон, бывший в то время очень большой редкостью. Она купила его на свои сбережения, чтобы собирать улики против убийц сына. Запись разговора она дала послушать мне.
— Вера, ну ты сама-то понимаешь, о чем ты меня просишь, — возмущался Косицын на просьбу Веры Павловны. Он был с ней давно знаком и разговаривал просто на ты.
— Я тебя не прошу, Витенька. Я требую, чтобы ты сделал свою работу — возбудил уголовное дело и посадил убийцу за решетку, — настаивала Вера Павловна.
— Ну какого убийцу, Вера! Да если я только это дело с полки достану, меня в тот же день уволят на хер из органов. Это в лучшем случае.
— То есть ты за место свое боишься?
— Да, Вера. Я за свое место боюсь, потому что у меня дети, как ты прекрасно знаешь, и мне их нужно кормить и учить. Я, может, и не побоялся бы, если бы у меня хоть малейший был шанс это дело до конца довести. Но ты взрослая женщина и должна понимать, что никто мне не даст довести его до конца. И потом, где брать улики? Я не могу никому предъявлять обвинения на основании двух заключений, которые доказывают только то, что он застрелился не сам.
— Витя, расскажи, что было там в кабинете. Дай мне посмотреть протокол осмотра места происшествия. Ты ведь там был? Что было в сейфе у Миши?
— Ничего я тебе не дам, Вера. Да и не найдешь ты там ничего интересного. Все интересное было убрано до меня.
— Как это так, Витя? Кто-то хозяйничал на месте происшествия без твоего ведома?
— Когда я приехал, кабинет был заперт изнутри. Я постучал, выглянул Козлов и сказал прийти через полчаса. Сама понимаешь, кто Козлов и кто я. А когда я пришел через полчаса… Там все было тщательно вымыто. На столе у Миши стоял остывший чай, который он себе налил и не успел выпить. Миша лежал ногами к столу, головой к двери. Видимо, все случилось, когда он сидел. Пистолет лежал рядом с его правой рукой. На столе были ключи от сейфа. В сейфе лежали только деньги, 4500 рублей. Я все до копеечки тебе отдал.
— Но ведь не мог же Миша за два года накопить только 4500! Там должно было быть как минимум тысяч тридцать.
— Вера, ну что ты меня мучаешь. Мне копейки твоей не нужно. Все, что было, отдал.
— Да ты же сам-то не веришь в самоубийство?
— Какая разница! Веришь — не веришь! Угомонись, Вера! Ты ничего не добьешься!
Получив отказ от Косицына, Вера Павловна отправила жалобу в областную прокуратуру, подкрепив ее копиями документов, доказывающих, что смерть Михаила не могла быть самоубийством. Из региональной прокуратуры Вера Павловна получила отписку с отказом в возбуждении уголовного дела. После этого начались звонки с угрозами.
— Звонили раз пять в день. Такие гадости говорили, что я вам даже не перескажу. Про дочку мою Сашу, что с ней сделают, если я не перестану добиваться возбуждения дела. Я сменила телефон, написала заявление, чтобы не давали никому номер и в справочник не включали, но они в тот же день снова начали по новому номеру звонить. И теперь звонят. Я как слышу, что это они, трубку кладу. Нет сил это слушать.
— А в Генеральную прокуратуру вы жаловались? — поинтересовался я.
— А как же! Как только из областной получила отписку, сразу направила в Генеральную. А через неделю очередной звонок от этих… Говорят, мол, все про тебя знаем. Можешь хоть президенту писать, ничего не добьешься. Скорее мы твою дочку… В общем, у меня надежда только на вас. Говорят, что у Козлова все повязано в Москве, и в Генпрокуратуре, и в министерстве на самом высоком уровне. Единственная надежда — это внимание общественности привлечь. Если вы их не испугаетесь, то, может быть, они испугаются вас.
— Я не испугаюсь. Можете быть уверены. В четверг статья выйдет.
Я не обманул. В четверг на первой полосе была большая фотография Миши Пальчикова и огромный заголовок «За что менты убивают своих». Сама статья заняла весь центральный разворот в газете. Тут были фотографии Михаила, его мамы, фрагменты копий документов. Про Козлова и Косицына в тексте не упоминалось. Я решил приберечь этот козырь для более подходящего случая. Да и Вера Павловна просила не выдавать Косицына. Он мог еще быть полезен ей. В статье я рассказывал о том, какой хороший был милиционер Миша Пальчиков, как он мешал своим коллегам делать их грязные дела, и о том, какое странное и жестокое с ним произошло самоубийство. В конце статьи была приписка, что мне в руки попала часть документов, собранных Михаилом и рассказывающих о преступлениях, которые совершались его коллегами, и что в следующих наших номерах мы расскажем о некоторых из них.
Эффект от статьи превзошел самые смелые наши ожидания. Номер был полностью распродан в день выхода. В Корсакове газету раскупили уже к обеду, несмотря на то, что специально для Корсакова тираж увеличили на тысячу экземпляров. В 10 утра в редакцию позвонила моя мама.
— Сыночек, что ты творишь! — запричитала она. — У нас весь завод судачит о том, что тебя скоро убьют. Да ты хоть представляешь, против кого ты пошел! Да там же такая мафия, что итальянцам даже не снилось! Да лучше бы ты электриком остался! И зачем тебе это надо…
Мама моя подрабатывала распространителем нашей газеты. По четвергам она забирала на почте сотню газет и разносила по заводу. Делала она это не только ради денег. Уверен, что ничуть не меньше, чем деньги, ее подстегивала гордость за сына, мол, посмотрите, какой толковый он у меня. Настоящая звезда региональной журналистики. На этот раз каждый купивший у мамы газету счел своим долгом сказать ей, что сына твоего скоро убьют, потому что он дурак, хотя и очень смелый.
В понедельник мне позвонила мама Миши Пальчикова и рассказала, что после статьи возбудили уголовное дело и по подозрению в убийстве Миши арестован один из оперов Вадик Синяев.
— Поздравляю вас с победой! — искренне обрадовался я.
— Спасибо! Без тебя я бы этого не сделала. Но только это не победа, а так, маленький шажочек вперед. Ты ведь знаешь, что Синяев не виноват в смерти Миши.
— Но ведь у вас нет доказательств? Мы не можем написать в газете, что Синяев не виноват, только на основании того, что вы так считаете.
— Да и ладно! Пусть посидит. Он себе тоже срок заработал.
В документах, которые мне передала Вера Павловна, были материалы по нескольким делам, в которых фигурировал Синяев вместе со своим напарником Димой Васильевым. Васильев был тертый калач — близкий друг Петрухина. А Синяев в органах проработал чуть больше года. Но за это время он успел купить квартиру, хорошую иномарку и набраться опыта оперативной работы. В следующем номере вышла статья о том, в чем секрет финансового благополучия молодых милиционеров Корсакова.
На основании Мишиных документов я описал одну аферу, которую провернули Синяев и Васильев годом ранее.
В милицию поступило заявление от предпринимателя, у которого из гаража было украдено водолазное оборудование на общую сумму 15 тысяч долларов. Дело было глухое, то есть не имело никаких перспектив к раскрытию. Только если чудом где-то всплывет краденое оборудование, да и то вряд ли, потому что такие вещи преступники обычно вывозят в другой город или даже в другой регион. Но Васильев с Синяевым сумели все же на этом деле погреть руки.
Васильев приехал к потерпевшему и рассказал, что у него есть информатор, который знает, кто украл акваланги и где их прячет. Но стукачок за свою информацию хочет получить вознаграждение, а у милиции на это денег не предусмотрено. Заставить выдать информацию бесплатно опера тоже не могут, потому что стукач перестанет с ними сотрудничать. Выход один — заплатить за информацию должен хозяин украденного.
Предприниматель согласился. Всего за две тысячи долларов ему пообещали вернуть пропажу стоимостью в пятнадцать тысяч. Ночью он вместе с Васильевым приехал на пустырь, где отдал незнакомцу в капюшоне конверт с деньгами в обмен на бумажку с адресом. Незнакомцем был Синяев. Васильев вместе с потерпевшим поехал по указанному в бумажке адресу. Нашли нужный им сарай, сбили замок, но сарай оказался пуст.
— Не успели, — огорчил потерпевшего Васильев. — Вот видишь — следы свежие. Только что, наверное, вывезли все.
Потерпевший понял, что его развели как лоха, но сделать ничего не мог. Так бы и осталась эта история без огласки, если бы изначально раскрытие этого преступления не было поручено Пальчикову. После того как потерпевший выложил мнимому информатору две тысячи долларов, Михаил приехал к нему, чтобы уточнить кое-какие детали кражи. Тот встретил опера, мягко говоря, не очень приветливо, сказав, что на порог не пустит и ничего подписывать не станет. Миша сумел разговорить бизнесмена и, узнав о том, как жестоко обманули человека его коллеги, убедил дать показания под запись и пообещал, что рано или поздно они понесут наказание за свое преступление.
Миша не обманул. Как минимум один из участников аферы, Синяев, наказание понес, и слишком суровое. После выхода второй статьи к обвинению в убийстве добавили обвинение в мошенничестве. А еще неделей позже Синяева нашли в камере повешенным.
В третьей статье я опубликовал компромат уже на самого Петрухина. За ним тоже числилось немало дел, в том числе и мокрых, хотя по ним прямых доказательств у Пальчикова не было. Только косвенные. Я рассказывал в своих статьях о нескольких таких делах. Каждую неделю по одному делу. В конце концов и Петрухина взяли под стражу. Об этом я также узнал от Веры Павловны, которая регулярно докладывала мне о том, что происходит в стенах Корсаковского РОВД.
После каждого номера звонила рыдающая мама и рассказывала, что на заводе уже устроили тотализатор. Мои бывшие коллеги по автопарку спорили на алкоголь, доживу я до следующего выхода газеты или этот номер последний. Тираж газеты за несколько недель значительно вырос, преимущественно за счет Корсакова. Город с населением в 40 тысяч покупал газет больше, чем 170-тысячный областной центр.
Газету в моем родном городе читали все, кто умеет читать. Этим решил воспользоваться накануне очередных выборов корсаковский мэр Валерий Осадчий. Его помощник приехал к нам в редакцию и предложил сделать цикл платных статей об успехах местной власти. Оксана Евгеньевна не стала посвящать меня в коммерческие тайны и рассказывать, сколько стоил политический заказ. Она посулила мне хорошую премию, выписала аванс и отправила в командировку: собирать информацию о достижениях корсаковского руководства.
Достижений нашлось всего три. Главное достижение — недавно открывшееся новое здание районной больницы. До этого отделения больницы были разбросаны по всему городу и располагались в очень непрезентабельных помещениях. Четырехэтажное новое здание с лифтами, современным ремонтом и дорогим медицинским оборудованием стало для Корсакова настоящим событием. Эту статью я написал с удовольствием, не забыв несколько раз в тексте сделать акцент на том, какой вклад в строительство сделал Осадчий. Как в тяжелые времена, когда по всей стране социальная инфраструктура только разваливается и приходит в упадок, в Корсакове мэр сотворил чудо. И кабы не он и не его твердая воля, не было бы никакой больницы.
На время предвыборной кампании нас попросили воздержаться от негативного упоминания о городе. Папку с компроматом на ментов пришлось спрятать в стол. Да и некогда мне было. Я был увлечен поиском достижений Осадчего. И я нашел еще два. В одном из крупнейших поселков Корсаковского района — Озерском — построили новую электрическую подстанцию. Благодаря ей поселок зажил полноценной жизнью. Прекратились постоянные аварии и веерные отключения электричества. Жители поселка о новой подстанции, как выяснилось, ничего не знали. Хотя все заметили, что перебои со светом, длившиеся десятилетиями, прекратились. И благодаря мне они узнали о том, что говорить спасибо за свое счастье они должны не кому-нибудь, а мэру Корсаковского района Осадчему. Что кабы не он, в ближайшее время они могли бы вообще остаться без электричества, потому что старая подстанция дышала на ладан.
Третью статью я посвятил совхозу «Корсаковский», расположенному в поселке Чапаево. Совхоз был одним из немногих сельскохозяйственных предприятий Сахалина, выжившим в перестройку и ставшим конкурентоспособным в условиях дикого рынка. Он обеспечивал молочной продукцией не только весь Корсаков, но и частично Южно-Сахалинск. В совхозе постоянно обновлялось оборудование. И хотя успех был скорее заслугой руководства предприятия, чем районной власти, директор совхоза немало теплых слов сказал в адрес мэра. А я, не искажая фактов, сумел расставить акценты таким образом, что читатель подумал, что, кабы не мэр, совхоз давно бы уже пошел по миру.
Четвертого достижения — такого, которое могло бы стать поводом для статьи, да так, чтобы не пришлось врать, я так и не нашел. Я предложил помощнику мэра, курировавшему мою работу, сделать большое интервью, чтобы показать Осадчего живым человеком. Чтобы люди знали, что он — такой же простой парень, как они, и живет так же, как они, хотя намного больше, чем они, работает. Решили сделать интервью на рыбалке. Мэр, как выяснилось, — заядлый рыбак. Записать интервью было несложно. Для этого можно было бы и не ездить за город. Но мы с ним должны были обязательно сфотографироваться вместе на льду с удочками в руках. И это было уже не так просто, потому что весь день его был расписан.
С раннего утра у него была запланирована поездка в Новиково — это самый южный населенный пункт Сахалина и самый отдаленный в Корсаковском районе. До Новикова было 80 километров. Я охотно согласился. Там были очень красивые места. Да и поездка на новеньком джипе мэра обещала быть очень комфортной.
Была зима, и туда мы выехали, когда было еще темно. Фотографироваться решили на обратном пути. В Новикове мы посетили угольный разрез, посмотрели, как добывают уголь. Затем приехали на выездное совещание, в котором принимали участие руководители разреза, поселковой администрации и депутаты райсовета. Совещание проходило в неожиданном для меня формате — за обеденным столом. Стол был очень богато накрыт, с икрой и морепродуктами. Вина не было, только водка. И все, включая дам, выпили по нескольку рюмок. Я сидел рядом с бывшим директором моей школы Юлией Николаевной. Она теперь была депутатом. Было немного не по себе. Никогда не думал, что буду пить с ней водку.
Я сильно захмелел после мороза, хотя пил наравне со всеми. Нельзя сказать, чтобы я был непривычен к выпивке. Скорее даже наоборот. Я сидел и думал: «Вот ведь они — такие же пьяные, как и я. Как они сейчас будут решать какие-то важные для поселка вопросы? Сейчас бы песню спеть да поспать». Но, по всей видимости, решать вопросы, приняв на грудь, было делом привычным для всех присутствующих. Разговоры о погоде очень быстро перетекли в разговоры о делах. Говорили о том, что в школе нужно заменить дверь, о нехватке медикаментов в поликлинике, о предстоящих праздниках — 23 февраля и 8 Марта, что нужно поздравить ветеранов и пенсионеров и организовать какие-нибудь мероприятия. Обсуждали проблемы угольного разреза. После совещания поехали назад.
Дорога лежала мимо заповедника Лагуна Буссе. Водитель мэра, умудренный опытом Виктор Семеныч, который по жизни был руководителем рыбалки своего шефа и отвечал за все рыболовные снасти, предложил заехать и сфотографироваться там. Буссе представляет собой большое соленое озеро, сообщающееся с морем небольшим проливом. Когда южная половина острова была заселена японцами, на берегу озера было хозяйство, которое занималось разведением и добычей трепанга. Освободив остров от захватчиков, советские люди хозяйство это похерили. Трепанг долгое время никому был не интересен. Я помню, в детстве, собирая устриц и трубача по отливу, мы часто находили трепанга. Правда, слова такого мы тогда еще не знали и называли его морским огурцом. И не только есть его, но даже просто брать в руки нам и в голову не приходило. Уж очень несимпатично он выглядел.
В середине 90-х любители дайвинга обнаружили, что трепанг после того, как его прекратили добывать, размножился в озере так, что все дно было сплошь покрыто им. Тогда же выяснилось, что этот моллюск является деликатесом, который очень ценят в Юго-Восточной Азии. А китайцы к тому же делают на его основе лекарство от импотенции. На трепанга появился бешеный спрос. Перекупщики давали по 100 долларов за килограмм сушеного моллюска. Буссе превратилось в настоящий Клондайк со всеми вытекающими из этого последствиями. Молодежь кинулась на добычу заветного морского огурца, а криминал взял все под контроль. Ну и, как говорила народная молва, во главе всего этого бизнеса стоял начальник милиции, потому что добыча моллюска, занесенного в Красную книгу, была делом незаконным, стало быть, совершаться могла только с разрешения органов внутренних дел.
Мои друзья, работавшие на этом браконьерском промысле, рассказывали, что на дне озера часто встречаются скелеты людей. Большинство предпринимателей, к которым нанимались мои друзья, использовали старое оборудование, которое работало на износ, вопреки всем правилам безопасности. Акваланги и кислородные баллоны без всякого обслуживания работали до тех пор, пока не выходили из строя и не оставались на дне озера вместе с наемным ныряльщиком. Несколько раз аквалангисты погибали вместе со своими нанимателями, которые выезжали зимой на неокрепший еще лед на своих джипах и проваливались. Рассказывали мне о том, как хозяин намеренно топил наемника, чтобы не расплачиваться с ним после смены, когда улов был очень большой. Я лично знал троих ныряльщиков, которые погибли в этом озере. Сколько всего человек осталось там, известно одному Богу. Все в городе знали, что творится на озере, но желающих нырять от этого не становилось меньше. За одно погружение аквалангист зарабатывал месячную зарплату заводского грузчика. За смену можно было обеспечить себе сытую жизнь на месяц вперед, а за месяц можно было заработать на квартиру или на машину. Сколько зарабатывали те, кто крышевал этот бизнес, можно только догадываться.
Подъехав к озеру, мы хором ахнули. Озеро было усеяно машинами и людьми. Там велся промысел. На берегу стояло несколько джипов. Как только мы подъехали, из них как по команде вышли люди — десяток огромных мордоворотов — и двинулись в нашу сторону. Трое были с ружьями, а один держал в руках автомат.
— Ну чего ты, Семеныч, уснул, что ли! — заорал мэр. — Давай дави на газ! Убьют ведь на хер! Поехали! Поехали!
— Так ты же мэр! Что они, номера, что ли, не видят! — оправдывался Семеныч, разворачиваясь и стартуя с пробуксовкой в сторону трассы.
— Да кто их знает, что у них на уме! Это ж бандиты! Они, может, с такими номерами нас даже скорее убьют! Что за люди! А ведь только вчера мне Козлов докладывал, что с браконьерством покончили.
Как только заповедник остался далеко позади, мэр достал телефон и позвонил начальнику милиции.
— Владимир Александрович, что за херня у вас на Буссе творится?.. Да какие патрули!.. Да чего ты мне рассказываешь! Я только что, минуту назад там был! Там бандиты с автоматами! Нас чуть не убили! Давай уже наведи порядок!
Семеныч предложил проехать на берег моря в Первую Падь. Рыбы там не наловишь, но это ближайшее место, где гарантированно есть лед, к которому можно близко подъехать. Мэр дал команду ехать туда. У него тут же зазвонил мобильный. Телефон лежал на столике между передними сиденьями. Я увидел, что звонит Козлов.
— Да, слушаю! — ответил мэр. — Я еду с журналистом в Первую Падь… Да, он… Минут двадцать… Фотосессия у нас… А потом да… У старого причала… Да… Давай… Только без сюрпризов… Ну, созвонимся.
У меня по спине пробежал холодок. Я с самого начала истории с убийством Пальчикова понимал, что меня могут убить. Смерти я не боялся. Я был молод, безрассуден и совершенно не привязан ни к чему земному. Да, я понимал, что есть с десяток людей, которые будут плакать, если я умру. Но вряд ли в их жизни что-то кардинально изменится с моей смертью. У мамы есть еще дочь и любимый внук. Я уже давно для нее отрезанный ломоть. А всем остальным мертвый я буду даже интереснее, чем живой. Ведь журналисты, которых убивают за их работу, становятся настоящими героями. Взять хоть Холодова или Политковскую. Ну кто их знал до того, как их убили? Поэтому я и шел напролом, заигрывая со смертью. Жить хотелось, но и вечная слава героя была неплохой альтернативой жизни. И вот только сейчас, в этот самый момент, в мою не до конца еще протрезвевшую голову пришла мысль о том, что убить человека можно не только выстрелом в голову. А что если сейчас я вдруг нечаянно утону в проруби? И ни один эксперт не найдет никаких признаков насильственной смерти.
«Нет! Не может же мэр участвовать в этом», — сам себе в уме возражал я. — «А почему нет? Они все тут между собой повязаны. И опять-таки умереть на глазах мэра — самое надежное доказательство того, что это был несчастный случай. Мэра никто не заподозрит, тем более что я писал о нем только хорошее». Мне сделалось очень грустно и страшно. Такой бесславной кончины я не хотел. Но теперь я почти уверен был, что весь этот проект, вся эта кампания с прославлением мэра была задумана для того только, чтобы усыпить мою бдительность и заманить меня в укромное место, где от меня будет легко и просто избавиться.
— Что-то ты приуныл, — заметил Осадчий, когда мы приехали к месту назначения. — Погодка-то прям как по заказу — солнышко! Эх, сейчас бы и правда бросить все да засесть с удочкой.
— Ну так а чего, может, бросить? — с надеждой в голосе спросил Семеныч.
— Нельзя. У меня еще две встречи.
Мы надели ватные штаны. Мне дали теплую штормовку, а мэр надел свой любимый рыбацкий тулуп. Семеныч лихо просверлил пару лунок прямо в нескольких метрах от берега. Сначала я сделал несколько снимков Осадчего, а затем Семеныч снял нас двоих.
— Ну что, на этом интервью можно считать законченным? — спросил мэр.
— Да. Информации мне уже более чем достаточно для полосы, — ответил я. По дороге в Новиково и обратно я выспросил Осадчего обо всем, что нужно было мне для статьи.
— Ну, поехали тогда в город, а то меня там ждут не дождутся, — сказал мэр, снимая с себя рыбацкое обмундирование.
«Значит, топить в проруби не станут», — подумал я. Окончательно же я выдохнул после того, как Семеныч остановился по моей просьбе у автостанции. Я очень тепло распрощался с Осадчим и с Семенычем, и мне даже стало стыдно, что я про них так плохо подумал. Я запрыгнул в 115-й автобус и поехал в Южно-Сахалинск, где вся редакция уже с нетерпением ждала моего интервью, чтобы заверстать его в номер.
Осадчий одержал оглушительную победу на выборах, подтвердив свое право быть мэром в течение еще одного срока. А я снова достал папку Миши Пальчикова. Я сидел и перебирал его документы, раздумывая, что бы этакое поставить в следующий номер, когда у меня на столе зазвонил телефон.
— «Сахалинская жизнь», — ответил я, подняв трубку.
— Да где у вас там про жизнь-то? — раздался голос начальника пресс-службы ГУВД Алексея Молодцова. — Вам давно уже надо свою газету в «Сахалинскую смерть» переименовать.
— Здравствуйте, товарищ майор, — весело ответил я. — Давненько от вас вестей не было.
— Зато от вас вести в каждом номере. Нарыл гадостей про любимую милицию и дорогу в пресс-службу забыл.
— Лех, да я тут просто закрутился…
— Ладно, не оправдывайся. Давай лучше бери водки и приходи. У меня разговор к тебе есть. И закусить не забудь взять.
Я отправился в здание ГУВД, забежав по дороге в магазин за бутылкой водки и банкой соленых огурцов.
Майор Молодцов был лет на десять старше меня. Это был высокий, широкоплечий мужичище. Он был резок в общении и всегда говорил всем в лицо все, что о них думает. За это многие журналисты его не любили. Я же с ним очень сдружился. Он был в высшей степени порядочным человеком, прошедшим горячие точки, перенесшим ранение и тяжелую контузию. И он был настоящим другом, на которого всегда можно было положиться.
— Пошли дурака за водкой, так он одну и купит, — проворчал Молодцов, приветствуя меня.
Помещение пресс-службы представляло собой большой кабинет, заваленный с пола и до потолка фото- и видеоаппаратурой, кассетами самых разных систем, пультами, микрофонами и папками с бумагами. Здесь не так-то просто было найти место, чтобы сесть. Для этого мне пришлось убрать со стула стопку бетакамовских кассет.
— Танюш, тебе, кажется, надо было в канцелярию, — намекнул Молодцов своей помощнице, чтобы она оставила нас одних. — Сходи, радость моя. Чайку там попей, мы тут с Черновым поматеримся без тебя.
Как только помощница скрылась за дверью, Молодцов налил по полстакана водки. Мы молча чокнулись, выпили и закусили огурцами.
— Ну что, рассказывай, много ты там гадостей про нас нарыл?
— Лех, ну зачем ты так! Разве я тебе что плохого сделал?
— Слушай, давай начистоту. Я на тебя зла не держу. Я все понимаю, что у тебя работа. Хотя, конечно, поминаю тебя каждый четверг, когда газету вашу покупаю. А вместе с газетой твоей у меня уже вошло в привычку покупать маленькую баночку вазелина, потому что каждый четверг генерал наш, который газет сроду не читал, взялся читать вашу газету. И после каждого прочтения — угадай с трех раз, кого он вызывает к себе на ковер? И в какой позе мне на этом ковре приходится стоять?
— Лех, ну а что я должен делать? Ведь это все правда, и у меня все документы на руках, чтобы все это доказать. Да и была бы это неправда, не начались бы посадки в Корсакове, и на меня бы давно в суд подали.
— Да хватит оправдываться, тебе говорят! Я тебя прекрасно понимаю, и претензий к тебе у меня нет. Я просто поделился переживаниями. Но это все — лирика. Я ведь тебя не за этим пригласил. Мне тут один человек из Корсаковского РОВД звонил. Просил организовать с тобой встречу.
— Ага, — усмехнулся я. — Перед встречей лоб зеленкой помазать он не просил?
— Брось свои шуточки, — вспылил Молодцов. — Ты меня за кого вообще держишь? Я со всякой шушерой знакомства не вожу. Если я тебе человека рекомендую, значит, ты можешь на него положиться как на меня. Мы с ним в Чечне из одного котелка хлебали и под пулями ходили. Это мой боевой товарищ в самом высоком смысле этого слова. Так что не ссы.
— И зачем мне с ним встречаться?
— Слушай, что ты как девочка тут ломаться взялся! Сказали — надо, значит — надо. Я же не буду его спрашивать, зачем. Он мой товарищ. Он позвонил и попросил, чтобы я с тобой организовал встречу. И я ему пообещал, что организую. Ты пойми, дурилка ты картонная, что, если бы они тебя хотели убить, они бы не стали искать встречи. Тебя около твоей редакции подкараулить или прямо в редакционном туалете пришить — как два пальца об асфальт. И Германа попросили на меня выйти не случайно. Он, может, там один порядочный человек во всем этом РОВД. Так что давай без вопросов. Если ты откажешься, я тебе больше не друг.
— Леха, ты меня только пойми правильно. Я тебя очень уважаю, но я честно хочу понять, к чему мне готовиться? Ну, допустим, что твой друг действительно может гарантировать мою безопасность.
— Я тебе еще раз говорю: не «допустим», а мой друг гарантирует твою безопасность. Он лично за тобой готов приехать, отвезти в Корсаков на разговор и потом привезти назад в твою редакцию.
— Они что, хотят меня купить?
— Я не знаю и знать не хочу. Меня попросили устроить встречу.
— Но мне иных вариантов в голову не приходит. Единственное, чего они могут хотеть от меня, — это чтобы я больше не сливал компромат. Мне интересно, какие они могут предложить мне условия моего молчания.
— Самое главное условие твоего молчания — это твоя жизнь. Не мне тебе рассказывать, как там в вашем Корсакове низко ценится жизнь человека. Могут, конечно, и деньги предложить. У Козлова, говорят, денег как грязи. Но если тебе мое мнение интересно, мой тебе совет: не бери у них деньги. Во-первых, это деньги грязные, и счастья они тебе не принесут. А во-вторых, ты сам прекрасно знаешь, с кем имеешь дело. Подсунут тебе меченую «куклу», посадят в свою каталажку и там за все свои обиды с тебя спросят.
— А как же твой Герман? Он разве не гарантирует мою безопасность?
— Герман гарантирует, что в целости и сохранности доставит тебя к Козлову и потом привезет назад. Если ты не будешь делать ничего противозаконного, бояться тебе нечего.
Мы допили бутылку, и я отправился в редакцию, дав честное слово Молодцову, что сегодня же позвоню Герману. Слово свое я сдержал. Герман моему звонку очень обрадовался. Предложил сию минуту выехать за мной, но я отказался. Я все-таки на 100% ему не доверял. Мало ли, может быть, этот боевой офицер тоже повязан, и эта связь может быть выше офицерской чести. У меня из головы не выходили песня «Господа офицеры» и лицо Петрухина, пускающего свою скупую офицерскую слезу под слова о живых сыновьях, которых возвращают матерям. Я спросил, в какие часы со мной готовы пообщаться. Герман ответил, что Козлов будет на своем рабочем месте весь день за исключением обеда, который у него с 12 до 13 часов.
— Тогда я к нему в течение дня и приеду, — резюмировал я.
— А можно уточнить, в какое именно время?
— Вы же знаете, что транспорт у нас ходит с перебоями, да и мало ли какие еще препятствия возникнут, — начал юлить я. Мне очень не хотелось, чтобы в РОВД знали о том, когда и где меня можно будет найти.
Оксана Евгеньевна очень встревожилась, узнав, что я собираюсь на встречу к Козлову. Она стала меня отговаривать. Предложила позвонить Герману и сказать, что встреча отменяется и мы безо всякой встречи обещаем больше не писать компрометирующие статьи про них. Я ответил, что дал слово Молодцову и что я его сдержу. Наш разговор услышала менеджер по распространению Юля. Именно она привела меня работать в газету. Мы были с ней очень дружны. Да и вообще вся редакция была как одна большая семья.
— Деня! Не смей туда ходи-и-и-ить! — запричитала Юля, бросаясь мне на шею.
— Да ладно тебе, — небрежно оттолкнул я истеричную девушку. — Если бы они хотели меня убить, давно бы уже в редакционном туалете подкараулили.
— Да ведь убить-то — это не самое страшное, что можно сделать с человеком!
— Ты думаешь, они хотят меня… — мы с Оксаной переглянулись и хихикнули.
— Дурак ты! — не унималась Юля. — Ты что, не знаешь ментовских приемчиков? Найдут у тебя в кармане пакетик с героином, и все!
— Да ну тебя! — отмахнулся я. — Умеешь поддержать в трудную минуту.
Слова Юли меня все же заставили немного напрячься, но я был твердо настроен ехать. Причем ехать сегодня, потому что Герману я сказал, что приеду завтра. Мне очень не хотелось, чтобы они знали о моих передвижениях. Приехав в Корсаков, я первым делом отправился к Вере Павловне. Она приняла меня как родного, усадила за стол, накормила вкусными щами.
— Вы уж простите, что я к вам без звонка нагрянул, — извинился я. — Конспирация. Сами понимаете, страшно жить на свете стало.
— Да я уж и сама переживаю за тебя. Втянула тебя в историю. Не дай Бог что с тобой случится, ни за что себе не прощу. А то, что не звонишь, правильно. Они, скорее всего, меня прослушивают. Они же догадываются, что это я тебе информацию дала.
Я рассказал Вере Павловне о предстоящей встрече с Козловым. Она предложила взять с собой ее, но я отказался. Вера Павловна предложила взять ее цифровой диктофон. И это предложение мне очень понравилось. Мы договорились встретиться на следующий день неподалеку от здания милиции. Встретившись, зашли в подъезд, озираясь, как шпионы. Диктофон спрятали на дно моего портфеля, закрепив микрофон у основания ремня так, чтобы он не бросался в глаза. Вера Павловна показала, как включается запись. Она перекрестила меня, а сама осталась во дворе на лавочке дожидаться. На улице уже была весна. Снег еще лежал, но солнце уже пригревало.
Подходя к зданию РОВД, я увидел машину Козлова. Его личный водитель заботливо полировал стекла. С Лехой мы учились в одном классе и были довольно близки. В школе он был очень скромным и незаметным. Учился на тройки и четверки, избегал больших компаний, общался со мной и еще двумя ребятами. На девчонок не заглядывался. Они платили ему тем же. После школы Леха ушел в армию. Служил он в спецназе ВДВ. После армии его стало не узнать. Высокий, красивый, уверенный в себе. Его как будто подменили. Вскоре он устроился на работу водителем в налоговую инспекцию. Внезапно Леха стал очень привлекателен для слабого пола. Одноклассницы вздыхали, что проглядели такое сокровище, когда оно было никому не нужно и не интересно. Но своей популярностью у дам Леха если и пользовался, то очень недолго.
Не прошло и года после возвращения из армии, как на него надели обручальное кольцо. Счастливую обладательницу второго кольца он подцепил на улице совершенно случайно. Ехал с работы домой, увидел симпатичную девушку, предложил подвезти, а она согласилась. Так начался роман, который очень скоро закончился в ЗАГСе. Девушка оказалась любимой племянницей главного корсаковского милиционера. Женившись на ней, Леха вытянул счастливый лотерейный билет. Богатый дядя на свадьбу подарил молодоженам двухкомнатную квартиру. А Леху — такого молодого, красивого десантника, да еще и отличника военной подготовки — взял к себе водителем.
Леха стал сильно задаваться, при встрече посмеивался над моей бедностью, хвастал, что бухгалтер бегает за ним, упрашивая прийти за очередной зарплатой, а ему все некогда. Козлова он называл папой. Интересно, как к этому относился родной отец Алексея. Хотя дядю Валеру он папой не называл даже в детстве. Сколько его помню, а знакомы мы были с семи лет, он называл отца батей или батькой.
— Руки вверх! — пошутил я, ткнув пальцем в спину школьного друга, увлеченного полировкой командирского джипа.
— Ты так больше никогда не шути, — улыбнулся Леха, показывая висящие в кобурах под курткой два огромных пистолета. — Время сейчас, сам понимаешь, неспокойное. Могу не оценить твоей шутки и прихлопнуть по старой дружбе.
— То есть тебя уже научили людей убивать? На курсы небось посылали? — снова пошутил я.
— Слушай, я давно уже хочу тебе кое-что сказать, да все случай не представляется, — сделался вдруг серьезным Леха. — Ты завязывай со своим творчеством. Я тебе как школьный товарищ говорю. Только чур между нами. Ты очень сильно мешаешь тем, кому вообще ничего не стоит сделать так, что тебя не станет.
— Вот ты какую тайну мне разболтал, — хихикнул я. — Об этом весь Корсаков последние два месяца только и говорит. Только почему же они тогда не делают так, чтобы меня не стало? Может быть, они не такие уж и всесильные? Или, может, недостаточно смелые?
— Дурак ты! Как был в школе дураком, так и остался. Я тебе не сплетни передаю. Я слышал твою фамилию уже не раз сам понимаешь от кого. И то, что ты до сих пор жив, — какое-то недоразумение, но оно может очень скоро закончиться, если ты не угомонишься. И был бы ты чуть умнее, ты бы давно уже смекнул, что с папой моим лучше дружить.
— Так я с дядей Валерой никогда и не ссорился.
— Ну чего ты опять кривляешься? Ты ведь знаешь, кого я имею в виду. Мой тебе дружеский совет — прекращай уже эти игры. Они никому не нужны. Пиши лучше о чем-нибудь хорошем, и тогда, может быть, доживешь до старости.
— Ну давай, сынок, — похлопал я Леху по плечу на прощание. — Ты тоже себя береги. Как бы тебе не загреметь вместе с папой твоим на «красную» зону, когда до вас у прокуратуры руки дорастут. Я, кстати, к папе твоему иду чай пить. Могу рассказать ему о твоих домыслах.
— Я же тебе как другу. Ты же обещал, что между нами.
— Я тебе ничего не обещал. А друг у тебя теперь один. Он же тебе и папа. Я надеюсь, что жену он тебе пока не заменил?
Леха на меня обиделся. Сел в джип и громко хлопнул дверью. А я пошел в логово корсаковских внутренних дел. Сердце колотилось так, как будто того и гляди выпрыгнет из груди. Руки и ноги тряслись от волнения. Более всего я боялся сценария, описанного Лидой Белкиной. Если они решат меня посадить, никакой цифровой диктофон меня не спасет, потому что первым делом меня обшмонают и изымут его. Я поднялся в 25-й кабинет, где меня ждал Герман. Увидев табличку на двери, я густо покраснел. Вчера я был уверен, что Герман — это имя. И так прямо по имени к нему и обращался. На двери кабинета было написано «Герман Сергей Викторович. Заместитель начальника РОВД по общей работе».
Я постучал. Сергей Викторович был очень рад моему приезду. Предложил чаю с дороги, но я соврал, что у меня не очень много времени, и мне бы сразу к делу. Герман отвел меня к Козлову. Пока он докладывал обо мне, я открыл портфель и включил диктофон. Волнение только усиливалось.
— Товарищ полковник ждет вас, — доложил Герман. — Вы потом ко мне заглянете? Мне Молодцов о вас много хорошего рассказывал. Буду рад личному знакомству.
Я вошел в кабинет начальника милиции. С моего прошлого визита тут ничего не изменилось. Разве что лицо самого начальника выглядело уже не столь беззаботным и довольным жизнью, как тогда.
— Здравствуйте, очень приятно, — протянул мне руку полковник Козлов. На этот раз он не побрезговал рукопожатием и оказал мне высокую честь, встретив на пороге и усадив в кресло для посетителей. — Чай? Кофе?
— Чай.
— Черный? Зеленый?
— Зеленый без сахара.
Я положил на стол свой редакционный кассетный диктофон и нажал на запись.
— А это вам для чего? — еще больше смутился Козлов, показывая на диктофон.
— Вы же хотите интервью мне дать? — включил я «дурачка». — Или вы меня не как журналиста пригласили?
— Мы пригласили? — промямлил Козлов.
— Ну, вы же меня пригласили. Мне позвонили из пресс-службы и попросили связаться с вашим замом Германом. Он сказал, что вы хотите встретиться.
— Да. Да… Мы да… пригласили, — продолжал Козлов, не сводя глаз с диктофона, как будто это был не диктофон, а гремучая змея.
— Вас смущает диктофон?
— Ну как сказать. Ну не то что смущает. Просто я… как сказать…
— Хорошо. Давайте я выключу, — сказал я, нажав черную кнопку и специально оставив диктофон на столе, чтобы мой собеседник видел, что он не записывает. Цифровой диктофон в портфеле продолжал писать.
Секретарша принесла мне чай. Я хотел взять чашку, но, поднеся к ней руку, понял, что не смогу. Рука тряслась от волнения, и я пролью чай, да и поднимая чашку, могу прогреметь посудой. Мне очень не хотелось, чтобы Козлов увидел мое волнение. Хотя не исключено, что он его уже увидел, как не сумел и сам скрыть от меня своего волнения. На лбу у него выступил пот. И этот пот не был следствием жары. Меня немного успокаивало то, что Козлов волнуется. Видимо, он боялся меня ничуть не меньше, чем я его. Меня это подзадорило. Я бедный журналист, считающий копейки до зарплаты, сижу перед вершителем человеческих судеб, миллионером и хозяином жизни, держащим в страхе целый город, и он меня боится.
— Вы о чем-то хотели мне рассказать? — спросил я.
— Ну не то чтобы рассказать, — Козлов говорил увереннее после того, как я выключил запись, хотя продолжал поглядывать на диктофон. — Мы тут следим за вашим творчеством. Читаем ваши статьи. Все в них настолько далеко от правды. Я, конечно, понимаю Веру Павловну. Она потеряла сына. Это большое горе. И она пытается найти виноватых в его смерти.
— А вы по-прежнему считаете, что это было самоубийство?
— Видите ли… Дело это очень непростое, и делать выводы на основании домыслов матери, которая после этого несчастья немного не в себе…
— Я делаю выводы на основании документов, которыми располагаю.
— Каких документов?
— Обычных документов.
— И все равно, для полноты картины вам бы стоило прийти к нам, спросить, каким был Миша Пальчиков, как он служил. Вот вы из него прямо героя сделали, а он ведь был совершенно другим.
— Как же я мог к вам прийти, если вы мне запретили к вам приходить?
— Я запретил? — Козлов искренне удивился.
— Ну да. Вы лично запретили мне входить в здание РОВД и обещали задержать на трое суток и посадить в камеру. Вы забыли?
— Это как же? — На лбу Козлова проступили новые капельки пота.
— Так летом прошлым, когда я к вам приходил, чтобы вы мне разрешили сделать копию фотографии из дела про мальчишку, который голову у трупа отрезал. Вы не помните?
— Ах, так это были вы? — Козлов достал платочек и промокнул пот со лба. — Да разве всех упомнишь, каждый день десятки людей проходят и чего-то просят, за всеми и не уследишь. Так вы решили мне отомстить? Вся эта история из-за вашей обиды? Да вы бы просто пришли…
— Да какие обиды, о чем вы говорите. Я же не девочка, чтобы обижаться. — Мое волнение окончательно прошло, и я отпил чаю. — У меня есть работа узнавать что-то интересное и рассказывать об этом людям. Вот я узнал про смерть Пальчикова и рассказал. А к вам не пошел, потому что вы сами мне запретили к вам обращаться. Но раз уж я теперь у вас, может, вы мне расскажете, каким был Миша Пальчиков, меня очень заинтриговало ваше заявление про то, что он был каким-то не таким.
— Мишу Пальчикова я знаю вот с таких лет, — Козлов опустил руку под стол. — Мы еще с его отцом работали. А потом, как вы знаете, отец его погиб при исполнении. И, когда Миша пришел из армии, его мама ходила тут всех упрашивала, чтобы Мишу взяли на работу, потому что сами знаете, какая тогда была безработица. Да и сейчас немногим лучше. И мы только в память об отце сжалились и взяли его на работу. А он был маленький такой, щупленький. Собственной тени боялся. А вы знаете, какая работа в угрозыске? Надо с людьми общаться, к преступникам ходить в «малины», с бандитами дело иметь. Мишу буквально за руку водили. Знаете, какой трусишка был! Слова вымолвить не мог, как преступника увидит…
В моей памяти снова всплыли воспоминания о личных встречах с Пальчиковым. Первая встреча еще как-то сочеталась с рассказом Козлова. Маленький, плюгавенький, совсем мальчик, хотя настойчивость, с которой он не давал мне закрыть дверь, и его дерзость совершенно расходились с картиной, нарисованной его начальником. А уж вторая встреча, когда Миша темной ночью в самом неспокойном уголке Семи ветров пришел один в компанию подвыпивших судимых за кражи и грабежи парней и запросто сел за стол, — это был уже совершенно другой Миша.
— Вы в курсе, что я сам из Корсакова? — прервал я рассказ Козлова.
— В каком смысле?
— В таком, что я тут родился и вырос.
— Нет. А какое это имеет отношение?
— Плохо же ваша разведка работает. Это имеет самое прямое отношение. Я не смог бы поверить вашему рассказу, даже если сильно этого бы захотел, по той простой причине, что я лично знал Мишу Пальчикова. И рассказывая о нем как о сотруднике угрозыска, я опирался не столько на рассказ Веры Павловны, тем более она с этой стороны его мало знала, сколько на свои личные впечатления и на рассказы о нем, которые я слышал от людей, которые с ним по работе сталкивались.
У Козлова снова проступил пот, и он полез в карман за платочком. Зазвонил телефон. Козлов снял трубку.
— Когда? — прокричал он. — Сколько машин?.. Куда они сейчас едут?.. Кто у тебя там?.. Ты сам там был?.. Звони ему, чтобы все как в аптеке! Головы поотрываю!
Козлов заметался по кабинету, вытирая пот.
— Опять проверку прислали из области, — пояснил он мне. — Уже третья на этой неделе. Задали вы нам забот своими статьями. На борьбу с преступностью уже и времени не остается. Каждый день проверки. Вы даже не представляете, как вы нам осложнили работу!
— Я всего лишь делал свою работу. Если бы вы хоть немного следили за порядком в отделе, мне и писать не о чем было бы.
— Да о чем вы говорите, какой порядок! Вам Вера тут наплела про нашу жизнь, а вы ей и поверили, что мы задержанных пытаем, что мы людей тут убиваем.
— Зачем вы опять Веру Павловну зря склоняете? Пытки ваши я своими глазами видел.
— Это где же?
— Да вот в этом самом здании. В коридоре между «обезьянником» и изолятором временного задержания.
— А как вы там оказались?
— Ваши товарищи на улице схватили и привезли.
— За что?
— По случаю Дня милиции. Как сейчас помню, провел я в этом подвале ночь с 10 на 11 ноября 1995 года. А после этого я три дня кровью мочился, потому что ваш коллега Андрей Султанов отбил мне почки. Но я радовался тогда, что был несовершеннолетним, потому что рядом со мной парень чуть постарше полночи провисел на браслетах, прикованный к решетке, а перед этим избитый до полусмерти. А потом, когда его отстегнули, он как упал на бетонный пол, так и пролежал на нем оставшиеся полночи. А в коридоре я был, потому что «обезьянник» был переполнен. Всех подряд хватали и привозили. И коридор был весь забит от «обезьянника» и до самого ИВС. И я сидел как раз около ИВС и слышал, как с интервалом примерно в час начинали кого-нибудь метелить в коридоре, а под утро и до меня добрались…
— Так это все-таки была с вашей стороны месть?
— Какой же вы непонятливый! С моей стороны это была работа и ничего, кроме работы.
— Хорошо. Скажите, что нам сделать, чтобы вы перестали уже писать про нас все эти свои статьи?
— Делайте свою работу честно. Прекратите произвол и грабеж.
— Мы делаем все, что в наших силах. Вот как раз после ваших статей в отношении наших сотрудников, теперь уже бывших, возбудили уголовные дела. Очистили, так сказать, свои ряды от сомнительных элементов.
— От всех?
— Да.
— Но некоторые сомнительные элементы все же остались?
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Я о том, что на закон плевали не только Петрухин с Синяевым.
— А кто еще? Вы говорите прямо. Если вам еще какие-то факты известны, расскажите мне, и мы примем меры.
— Ну, например, мне известен такой факт: в ночь убийства Пальчикова двое сотрудников вашего РОВД до прихода следователя прокуратуры заперлись в кабинете, где было совершено убийство, уничтожили все улики и выпотрошили сейф убитого, вместе с документами забрав и его личные деньги.
На этот раз пот уже не капельками, а ручьями потек со лба полковника.
— Этого не может быть, — растерянно забормотал он. — Я бы обязательно об этом узнал. Такое просто исключено.
— Вы не можете об этом не знать, потому что одним из этих людей были вы. И у меня есть очень серьезные доказательства.
— Что еще за доказательства, какие могут быть доказательства? Может быть, вы мне покажете их?
— Очень серьезные. Для суда их было бы вполне достаточно. Но я пока их не буду показывать никому. В том числе и вам. Они лежат у одного очень хорошего и очень порядочного человека. И если со мной вдруг что-то случится, они будут обнародованы. Только уже не в областной, а в федеральной прессе. Так что я бы на вашем месте каждый день захаживал в церковь и свечку за мое здоровье ставил. А то не дай Бог собьет меня машина или паленой водкой отравлюсь.
— Что же вы хотите от меня?
— Давайте так. Я готов забыть о прошлом и писать только о делах настоящих. Если вы раскрываете преступление, я с удовольствием расскажу о героизме корсаковских милиционеров. Но если мне поступит информация о новых фактах произвола в стенах вашего учреждения, то я, уж извините, буду на них реагировать.
— Да уж в этом не сомневайтесь. У нас тут и без вас теперь проверок хватает. А за информацией милости просим. Если вдруг кто-то из наших сотрудников откажет вам, вот мой телефон личный. Звоните в любое время. Решим.
После этого я получил эксклюзивный доступ к любой информации не только в корсаковской милиции, но и в районной прокуратуре. Мне давали читать уголовные дела, снимать копии с документов и фотографий. Приводили по моей просьбе подследственных и разрешали брать у них интервью и фотографировать их. Я тоже сдержал свое слово. Больше я не сливал компромат на Козлова и его подчиненных. Да и не было у меня больше прямых доказательств их преступлений. Только изложенные на бумаге подозрения Пальчикова о причастности тех или иных лиц к тем или иным преступлениям.
За убийство Пальчикова так никто и не ответил. Разве что погибший Синяев, который вряд ли был виновен в этом преступлении. В том, что он сам наложил на себя руки, я очень сильно сомневаюсь.
Дело в отношении Петрухина до суда не довели. Закрыли из-за недостатка улик. В органы он уже не вернулся. Выйдя из СИЗО, устроился начальником охраны в фирму одного богатого рыбопромышленника, в прошлом — бандита и рэкетира. Козлова через несколько лет выпроводили на пенсию. Он не стал зарывать в землю свой талант руководителя и устроился директором на предприятие, связанное с рыболовным промыслом.
Вы прочли рассказ из цикла "Бог любит Дениску"
Это сборник автобиографических произведений невеликого русского писателя. Прочесть другие рассказы из этого цикла можно, кликнув по хештегу #бог любит дениску
