Да, в указанном направлении современное искусство и движется. Под этим изображением «русского князя» из нового американского сериала, посвященного Екатерине Великой, у меня на страничке Фейсбука развернулась целая дискуссия.
Почему сей вельможа вызывает такой гомерический хохот, немного, впрочем, истерического характера?
Попади мы в Африку, было бы нам смешно прийти в театр и увидеть, что все персонажи «Макбета» – черным-черны? Смутили бы нас в Пекине желтые и раскосые Ромео с Джульеттой?
Разумеется – нет. Такой уж у местных жителей цвет кожи, что ж им – театральным искусством, что ли, по этой причине не заниматься?
Искусство условно. По этой же причине мы только умиляемся, к примеру, на японские иконы, на которых видим японку-Богоматерь. Богоматерь в кимоно – так им в Японии понятнее и роднее.
Я даже не считаю, что актер, изображающий на сцене Отелло, непременно должен мазаться ваксой. Довольно – поймать характерные особенности мимики и пластики черной расы – и мы поверим, что чёрен, будь хоть трижды блондин.
Но почему же тогда вот это чудо в персидском халате – дно? Дно бесспорное, гроб, в который кладут кинематографию?
Первое, что обсуждалось в нашей беседе – театр и кино имеют различную специфику. Это, безусловно, так.
Во времена своей юности кино, еще себя не понимавшее, шло путем проб и ошибок.
В детстве я однажды посмотрела по телевизору отечественный фильм 30-х или 40-х годов, экранизацию «Принца и нищего». Обоих играла тётенька: и Нищего, и Принца. До сих пор помню свое ощущение от этого просмотра: мне сделалось так неловко, будто я застала кого-то за интимным занятием. Неприлично – это то слово, которое идеально подходит для той экранизации.
Но почему? Ведь я же ходила тогда в театр Юного Зрителя. И там тоже каких-нибудь Томов Сойеров и Димок-Невидимок играли женщины. И это казалось мне совершенно нормальным.
Театр много более условен, чем кинематограф.
Но поняли это не сразу. Чуть раньше "немая" Мери Пикфорд играла в одноименном фильме Маленького Лорда Фаунтлероя. Это выглядит еще хуже: как иллюстрация к повести «Яма».
А ведь Мери Пикфорд – выдающаяся актриса.
А причина проста: кинематограф еще не осознавал, до какой степени он отличен от театра. Не поручусь, но, кажется, когда снимались упомянутые фильмы, еще не случился один судьбоносный эпизод. В кадр случайно, случайно, Карл!, попало снятое крупным планом лицо. Публика начала стучать и гневно скандировать: «Ноги!! Ноги!!!» Но в театре крупный план – невозможен. А в нынешнем кино его отсутствие – немыслимо.
От театрального обыкновения рядить тётенек в штанишки кино отказалось очень скоро. Детские роли в нем давно играют только дети, а юношей – юноши. (Если, конечно, на сцене не Себастьян и Виола).
А ведь во времена премьеры спектакля с Себастьяном и Виолой девушек играли только юноши, и даже страшно представить, как сумел тот режиссер «Глобуса» справиться с коллизией переодеваний. Что забавно нам? Видим девушку, переодетую юношей, а потом она принимает нормальный вид. В «Глобусе» же зритель видел юношу, одетого юношей, но знал при том, что это девушка, а потом юноша влезал в девичье платье, а зритель обязан был принять, что дело обстоит наоборот… Ох.
В великие времена «Глобуса» театр был более склонен к условности, чем в девятнадцатом столетии: декораций никто не малевал.
Но, возвращаясь к незадачливому афрорусскому князю. Беда не в том, что режиссер отступил от кинематографических правил, диктующих известную натуральность происходящего на экране. Ужасно то, с какой целью это было сделано.
А цель была – отнюдь не художественная. Идеологическая.
Сара Бернар играла Гамлета. Будучи не только женщиной, но женщиной самого женственного вида.
И имела безумный успех. Это была Сара Бернар. Вполне возможно, что в первые минуты ее выхода на сцену кто-то из зрителей и разглядывал ее обтянутые черным трико ноги или размышлял, очень ли мешают созданию образа перси. Но она начинала говорить – и перед зрителем появлялся Гамлет.
Заметим – во времена Сары Бернар отнюдь не было принято, чтобы женщины играли мужчин на сцене. Это был профессиональный риск. Немалый.
Но как могла бы выглядеть коллизия с афрокнязем в мире, где искусство решает творческие задачи?
Приходит к режиссеру черный актер.
Хочу сыграть русского аристократа. Ночей не сплю, думаю над образом. Нет, я не сошел с ума, сделаем пробы, а?
Но ты понимаешь, какой может быть провал? Тебя смех профессионально похоронит.
Понимаю, но … Давай, сделаем пробы!
Актер и режиссер могли бы пойти наперекор правилам. Возможно, исключение из правил и привело бы к успеху. Возможно, актер сыграл бы так, что его кожа сделалась бы десятым делом и для зрителя, и для критики.
Талант способен на многое.
Но все происходит строго наоборот.
Зрителя обязывают не верить своим глазам, пугая «расизмом». Таланта тут не нужно, тут ты только попробуй возрази. Каноны нарушаются не ради творческого поиска, но из установок цензуры. Одной из самых жестких на свете цензур – цензуры либеральной.
Дана разнарядка: неграм быть. Во всех эпохах и любых сословиях. Впрочем, скоро и это изменится. Неграм скоро запретят давать роли рабов и слуг. Создателей мультфильма «Щелкунчик» уже заставили несколько лет назад перерисовать слугу арапчонка в «скандинава». Так что – звоночек уже прозвенел.
Скоро мы увидим, как черные плантаторы спорят о том, продавать ли белого дядю Тома.
Толерантность торжествует, доходя до абсолютного, незамутненного абсурда. Кинематограф движется в обратном направлении – от наработанного свода правил – в дикость начальных времен.
Мы еще может смеяться над горе-князем. Американцы, подозреваю, смеяться уже опасаются. Или – принимают его всерьез.