Это нежное прикосновение свежести преследует меня даже во сне. Но откуда взяться в темноте кинозала аромату духов? Аленкиных духов…
Сегодня меня почему-то потянуло в давно забытый старенький кинотеатр на окраине города – так преступника тянет на место, где он совершил преступление. Но я и есть преступник, убивший свое прошлое, и только здесь это прошлое оживает, и можно, не обращая на одинокие фигурки в пустом зале, закрыть глаза и вспоминать. О чем?..
— Володя, ты все еще ждешь? — доноситься из моего прошлого звонкий голосок, и стройная девушка с косой улыбается мне – молоденькому курсантику в новой, «с иголочки» форме.
—Аленка,— с легкой укоризной говорю я, радуясь тому, что вижу ее.—Я думал, что ты уже не придешь.
—Ну, извини, так получилось,— ласково говорит она, беря меня за руку и
и заглядывая в глаза. – А ты сам-то не опоздаешь к отбою?
И мы несемся к кассе, чтобы купить билеты, а потом до одури целуемся в последнем ряду, совершенно не обращая внимания на экран. Я вдыхаю нежный запах ее духов, и в меня пронзает острая мысль, что эта девочка с глазами василькового цвета и есть мое счастье.
— Ты поедешь со мной? – жарко шепчу я в маленькое шелковистое ушко.
— Поеду… — она тянется ко мне, еще крепче сжимая мою руку. – Хоть на край света с тобой поеду!
***
Она почти не ошиблась, моя Аленка, когда говорила про край света.
Служба офицера-ракетчика забрасывала меня в такие «медвежьи углы», что любой районный городок, отстоящий на 200 километров от нашей очередной «точки» казался центром вселенной.
Аленка сполна хлебнула доли жены военного. Ей, девочке из профессорской семьи, пришлось научиться топить печь, чтобы согреть воду в большом казане и искупать наших детей, привыкнуть к ночным тревогам и вечным ожиданиям мужа, смириться с тем, что ее престижный диплом без дела пылится в шкаф и что даже мама может приехать к ней в гости лишь про спецпропуску. Но она ни разу не упрекнула меня за такую судьбу. Спокойно, и даже как-то весело, жена делила со мной все тяготы нашего неустроенного быта, и в каждом нашем временном доме всегда было светло и радостно.
***
Дом… Теперь у меня просторная квартира с европейскими наворотами и стильной мебелью, да только хозяйкой в ней другая женщина — яркая, молодая, красивая. А Аленка… она осталась в прошлом. В том прошлом, неясную тень которого я сегодня ищу в темном зале.
—Ну, что Володька, поработать не хочешь?—рокочет в телефонной трубке бодрый басок.
Мне сорок пять, я только что вышел в отставку и осел с семьей в столице, не зная, куда приложить свои силы. Я искал, но все никак не мог найти работу, как вдруг этот спасительный звонок от бывшего командира. И не просто звонок, а предложение солидной должности в очень солидной фирме.
—Приходи, — по-отечески прощается Олег Александрович. – Мы своих, ракетчиков, не бросаем…
Еще один туманный наплыв, и вот я уже в большом, красиво обставленном кабинете. Украдкой я поглядываю на своего благодетеля, отмечая про себя его дорогие туфли ручной работы, хорошую стрижку, брюки « в стрелочку»… Нет, не растерялся Александрович на «гражданке», в отличие от многих…
—Олежка, ты не забыл, что обещал? – в кабинет просачивается тщедушное белокурое создание и плюхается прямо на ручку кресла моего будущего шефа.
Я оторопело смотрю на нее, ожидая, что мой бравый командир одернет нахалку. Но он, чуть стыдясь меня и в то же время гордясь тем, что обладает столь юным существом, расплывается в глупейшей улыбке:
—Конечно, милая, я все помню...
Существо капризно надувает губки и грациозно выпархивает за дверь.
— А как же Мария Игнатьевна? – Не удерживаюсь я. – Она же с вами всегда была, по всем гарнизонам.
— А… Проехали. – морщится шеф. — Старую гвардию побоку! Да у нас все, кто со мной начал работать, жен сменили. Сам понимаешь, положение обязывает….
— Раз так — супер-модель себе отхвачу! – угодливо поддакиваю я начальству, презирая себя за подобострастный смешок, вырвавшийся у меня помимо воли. Прости, Аленка, прости! Разве я могу променять тебя на кого-то еще?
***
Включается свет, хлопают кресла встающих зрителей, но я продолжаю сидеть на месте. Как бы я хотел вырезать эти кадры из своей жизни!
Изящная блондинка с наманикюренными коготками, многозначительно улыбается мне, подавая чашечку кофе. Это моя секретарша – Виктория.
У Виктории точеные ножки и аппетитный бюст и вообще она вызывающе красиво. Но я держусь.
— Ну, ты и тюлень! – удивляется при встречах шеф. – Такая баба на тебя запала, а ты как отмороженный. А что, может, службишка наша бывшая ракетная знать о себе дает? Он заговорщически мне подмигивает и скабрезно улыбается.
Мне хочется заехать ему в улыбающуюся рожу, но я мямлю о том, что женат.
— Подумаешь! – насмешливо фыркает Олег Александрович. — Все мы были женаты. А сейчас самое время пожить, пока в руках деньги и власть. И, заметь, никто к парторгу не потащит и звездочек не лишит. Ну, не будь дураком!
Пленка прокручивается чуть вперед. Что-то сейчас мне покажет мой незримый киномеханик?
Да это я сам лежу на диване. С Викторией. Запах ее духов кружит мне голову, тонкое гибкое тело мнется в моих руках, как пластилин. И я, с упоением изголодавшегося волка, впиваюсь в ее горячую плоть, понимая, что назад пути нет…
А это тоже я, неделю спустя. Я стою перед Ленкой и «деревянным» языком произношу жестокие слова:
—Извини, но я полюбил другую...
Лицо жены некрасиво морщится, она бледнеет, отшатывается и тихо оседает на диван.
—Ну, скажи, что-нибудь! Не молчи! – кричу я.— Мы же с тобой двадцать три года прожили, детей вырастили. Неужели тебе все равно?
— Делай, что хочешь, только оставь меня в покое.—мертвым голосом шелестит она.
***
— Мужчина, сеанс закончился. Вам плохо? – передо мной стоит седенькая билетерша, с сочувствием глядя на меня.
— Нет, — с натугой говорю я, — мне очень хорошо. Очень! Вот деньги за… следующий сеанс. Пожалуйста, купите мне билет…
Она отходит, недоуменно пожав плечами, а я, дождавшись темноты, снова
Смотрю свой «фильм».
Вероника пьет кофе на нашей только что отделанной кухне и, забавно скривив хорошенький ротик, кокетливо ноет:
— Милый, а как же шубка?
— Через месяцок, малыш, хорошо? –Я чмокаю ее в тугую щеку и раскрываю газету.
— Не хочу через месяц, мне сейчас надо. Вон Ирке муж купил норковую, а мне что, в овечьей ходить? – она барабанит холеным пальчиком по столешнице, шелковый халатик, словно ненароком, сползает с ее плеча. – Котик, ты что, не любишь свою женушку?
— Ну ладно, сдаюсь я. – Только учти, это последние деньги, пока еще новые придут…Мне неприятно, когда она жадно и как-то очень деловито пересчитывает купюры, но слова « Иди сюда, котик», заставляют забыть меня обо всем на свете.
***
Я сижу напротив Вероники, самозабвенно воркующей с подругой о каких-то сапожках, и со злостью в который уже раз думаю думаю: «И откуда у простой девчонки с рабочей окраины столько спеси и высокомерия? О чем с ней вообще разговаривать? О тряпках? О ее подругах?»
С Аленкой мы могли часами говорить обо всем на свете. И молчать – каждый о своем. Но сколько же было родного, теплого в этом молчании! А с этой размалеванной куклой у меня нет ничего общего: ни воспоминаний, ни интересов, ни… любви.
Хлопнув дверью, я ухожу спать в гостинную и лишь запоздалое : «Котик, ты куда?» эхом разносится по холодным и пустым для меня комнатам.
Всю ночь я ворочаюсь, стараясь унять расшалившееся сердце, и вдруг страшная догадка осеняет меня: «Да это же шеф мне Веронику подложил. Решил, что одних денег мало. Чтобы молчал, закрывая глаза на его грязные делишки, и послушной марионеткой делал то, что ему нужно. Иначе к чему такая щедрость? Глупец! Как же я раньше этого не понимал? «Да понимал ты все! — Шепчет внутренний голос. Просто боялся потерять… все это».
— Веронику, что ли? – горько усмехаюсь ему я.
***
Утро следующего дня. Я стою напротив этого человека и, не стесняясь в выражениях, выкладываю все, что о нем думаю. Он багровеет, раздувается, как жаба и орет: «Вон!!! Чтобы и духу твоего здесь не было!»
Я четко, по-военному, разворачиваюсь на каблуках, чтобы уйти отсюда навсегда. В спину несется: «Если пикнешь что – не жить тебе!», но мне хорошо, я будто возвращаюсь к себе… прежнему.
Вероника тоже кричит, но мне даже весело.
—Такую работу потерять! – визжит она — Как ты будешь меня прилично обеспечивать?
—Вот сама на нее и заработаешь! — я смотрю в ее чужое лицо и недоумеваю:
неужели она казалась мне красивой? Что я нашел в этой жадной бабе
с выпученными глазами и острой, как у хорька, мордочкой?
—Я то заработаю, а вот ты — сдохнешь под забором! Но квартирку я у тебя отсужу! Вот увидишь! — дверь хлопает, и слышно, как по лестнице пулеметной дробью стучат ее каблучки. Что ж, скатертью дорога…
***
Девушка в последнем ряду приглушенно смеется, но я уже не здесь, в этом темном зале, я в осеннем лесу, куда мы всей семьей отправились за грибами.
«Поиграем в разбойников!?» — то ли спрашивает, то ли предлагает Аленка – ей очень идет оранжевая курточка. И вот уже ребятишки, радостно крича «нападают» на нас, а мы в «испуге» убегаем и прячемся, украдкой успевая поцеловаться.
Эй, механик, еще! Ну, пожалуйста, что тебе стоит?
Образ девушки с косой и глазами василькового цвета туманится, плывет. Но ее место занимает другая, повзрослевшая Аленка – женщина, с которой прожил столько лет. Немного застенчивая, добрая улыбка, пышная, чуть припорошенная сединой челка, задорные морщинки у глаз… Господи, как же я мог, как посмел предать самого близкого человека на земле!
Я решительно встаю, и ноги сами несут меня к знакомому дому. Солнечный лучик лукаво подмигивает мне: «Смелей!». Но мне страшно. Руки мои трясутся, когда я нажимаю кнопку звонка.
Дверь распахивается, и на пороге Аленка. Я молча захожу и иду в знакомую до мелочей комнату, вдыхая по пути родной запах своего дома.
— Плохо?— вдруг спрашивает Аленка и внимательно смотрит на меня. Я подымаю свою понурую голову и вижу в ее удивительных глазах… Нет, еще не прощение, но такое понимание, что голос перестает меня слушаться.
И я плачу — первый раз в своей жизни, а она гладит меня, словно нашкодившего мальчишку, по глупой седой голове и тихо шепчет: «Не надо, родной, не надо, миленький. Мы сильные, мы справимся с этим. Слышишь?
Я утыкаюсь в Аленкино плечо, вдыхаю нежный аромат ее духов и понимаю, что даже если она никогда не простит меня, я все равно ее не отпущу. Я буду спать на коврике около ее двери, буду, как милости, молить лишь о взгляде, я все сделаю, лишь бы ей было хорошо. И детям.
— Папка вернулся! – звенит голосок дочери. Сын басовито покашливает у двери, не решаясь подойти. Солнечный лучик вспыхивает в Аленкиных волосах, окружая ее голову золотистым нимбом, и я понимаю, что наконец-то вернулся к себе. Навсегда.