Плоскостопие Харитона перестало являться препятствием для несения службы и его вновь призвали, по специальному указу о мобилизации нижних чинов. Определили в запасной пехотный полк в Санкт - Петербурге, переименованным уже в Петроград. Всю войну пришлось охранять склады с амуницией и техникой на станции железной дороги, вылавливать дезертиров, патрулировать город и пригороды. Иногда, приходилось, разгонять демонстрации голодающих рабочих и питерских женщин. Бывало и сопровождал царствующую «особу» наряду с казацкой охранной ротой.
Груня, суетилась по хозяйству, растила сыновей, прислуживала, по мере своих сил, в церкви, молилась за победу русского воинства над германцами, за жизнь и здоровье Харитона.
К концу войны, Харитон, воодушевленный горячими речами «кучерявеньких» выкрестов, последователей «карлы маркса», о равенстве религий и отторжении, само собой, никонианской, церкви от государства, примкнул к большевикам. Ходил на все их собрания, сходки и сборища. С воодушевлением встретил отречение царя – антихриста и супостата, по старообрядческой терминологии.
Запасной полк, в котором служил Харитон, сначала слили с конвойными войсками, практически с полевыми частями отдельного корпуса жандармов, оставшихся от бывшего Министерства Внутренних Дел Российской Империи. Приходилось охранять тюрьмы и места концентрации заключенных. Иногда участвовать в расстрелах, как он тогда считал, врагов трудового народа. Расстрелов, было всё больше и больше. Темпы нарастали.
Исполнительный и многонерассуждающий эпатажный солдат, был востребован новоявленными властями и вскоре его поставили руководить одной из расстрельных команд. Еще ранее, он вступил в партию большевиков, вполне осознано, и, партийный билет, вместе с идеалами марксизма, хранил до самой смерти. После разгона Учредительного Собрания, ему, по службе, выдали кожаную куртку, кожаные «галифе», хромовые высоко зашнурованные ботинки и кожаную фуражку с очками мотоциклиста, вшитыми в околыш, а также «маузер», в громадной деревянной кобуре.
Его картинный образ, в купе с мрачным взглядом больших, пронзительно чистых, почти прозрачных, ярко - зелёных, глубоко посаженных, ледяных глаз, заранее предрекал судьбу врагов рабочего класса и трудового крестьянства. Увидев его, и, взглянув в глаза, даже истинные приверженцы величия свершившегося, мысленно крестились, отупевали, и, в бормотаниях, об этом величии, пытались найти себя, в этом величии. Не у всех получалось….
Террор набирал обороты.
В конце весны, восемнадцатого, Харитон, уже в качестве командира отделения караульного полка, обеспечивающего безопасность членов всероссийского Наркомата по национальностям, сопровождает на юг, в Царицын, одного из членов этого комитета, Джугашвили, с мандатом обеспечить продуктами питания голодающие столицы. В Царицыне и Астрахани, в это время, скопились десятки тысяч ханов, баев, прочих уважаемых людей мусульманского сословия, сплавившихся с территории Поволжья по великой русской реке и рвущихся в Персию или Турцию.
Имеющих, одновременно, возможности повлиять на организацию поставок продовольствия, со своих подконтрольных, ранее, территорий, в центр страны. Кроме того, Царицыно, ассоциировалось в сознании приверженцев царской власти, как притягательный центр сопротивления, и туда рвались офицеры бывшей царской армии со всей европейской части России, Малороссии, казаки Дона, Кубани и Причерноморья. Жесткой рукой, Коба, с одной стороны, прекратил междоусобицы между сторонниками Советов, расстреляв несколько, особо не понятливых, с другой устранил всех её противников, вплоть до показательных затоплений волжских барж, загруженных, выше ватерлинии, офицерским составом русских армий и казачества, верных, ещё, своей клятве «Царю и отечеству» или кличу «За единую и неделимую».
Командировка была недолгой.
В двадцатом, Харитона направили в Новороссийск, где ситуация складывалась аналогичная той, что в Царицыне была пережита в восемнадцатом.
Белые войска были выбиты из города. Но, толпы их приспешников, прислужников, проходимцев, пройдох и, прочих, отдельных элементов: служивых из царского воинства, офицерья, а также, куча делового народа, сбежавшегося со всей Руси Великой, открывали неимоверные перспективы удушения гидры Антанты и контрреволюции окончательно и бесповоротно. Все «кровососы», рабочих и трудового крестьянства, собрались в одном месте.
Сначала отобрали офицерский состав из бывших землемеров, агрономов, архитекторов, железнодорожных начальников ставших, волей случая, «под ружьё». Они не скрывались и не прятались. Но, были и значимые фигуры, вплоть до полковников регулярных царских, Корниловский и Деникинских армий. Якобы для учета. Потом остальных, включая нижних чинов и обслуживающий персонал.
А, затем всех, по решению тройки ВЧК, тихо и аккуратно, расстреливали.
Назрел вопрос в отношении заполонившим порт беженцев из числа «богатеньких» коммерсантов, предпринимателей, артистов, людей богемы, церковнослужителей и прочего народа, желающих вырваться, из этой мясорубки, за рубеж, к цивилизации.
Сортировка по классовой принадлежности не давала особых результатов.
Возникали коллизии, когда явный живоглот, заплатив деньги, становился бессеребренником. Доходило до каждого пятого или десятого.
То есть, начались внесудебные расправы, подпитывавшие бандитизм и способствующих росту числа «идейных» противников.
Питерская команда, во главе с Тройкой, уже РевВоенСовета, потрясая мандатами Троцкого, методично , работая денно и ношно, отправляла в "мир иной"привлеченных к ответу перед трудовым народом, самые значимые фигуры толстосумов, мародеров и уголовного элемента и быстро навела, в порту, порядок.
Хотя, это требовало немалых усилий. В том числе, психологических. Вплоть до того, что, когда, стало явно не хватать патронов, то, решением Тройки, приговоренные загружались на корабль, который выходил в море и становился на рейде. Людей выстраивали вдоль бортов и, их, кололи штыками, кого-то докалывали. При неточном ударе штыком, люди, корчась от боли, визжали, хватались за бортовые леера, падали на палубу и умирали не сразу.
Было очень тяжело исполнять революционную справедливость. Железные прутья не подходили, так как и с пробитой головой, жертва, визжала так, что, казалось, на берегу было слышно. Выручали приклады и собачьи, дубовые или буковые, дубинки. Типа, современных «бейсбольных бит». Самые крепкие палицы получались из вязов - терпели дольше остальных. сначала приговоренный оглушался, а затем сбрасывался в воду. Брака было не много.
Однажды, в один из таких мрачных дней, Харитон, спускаясь по трапу, обратил внимание на светящееся, от осознания безысходности, как будто знакомое, миловидное личико женщины, хватавшейся за полы его расстегнутой куртки и кобуру маузера, с мольбой о защите, уже покоящегося на дне Новороссийской бухты, своего, оглушенного прикладом, мужа.
Оказалась землячка, из города Сарапул, из старообрядческой семьи, приходящейся далёкой родственницей семейству Лариных. Муж её, в своё время, держал ювелирную лавку, имел долю в одной из уральских золотопромышленных компаний. Перед отречением императора, зимой семнадцатого, они венчались.
Усталый и измотанный бесконечными расстрелами, он, с радостью, воспринял эту встречу. А, через несколько дней, уже не мог представить, себе, жизнь без неё и, отработав «наряд», торопился домой к красавице – подружке. Лелея и лаская её, он осознавал, что жизнь, опять обретает смысл.
Перестали сниться «кровавые мальчики».
В конце осени двадцатого, Харитон написал рапорт, на увольнение из рядов Красной Армии, по причине здоровья. Написал, что не держат нервы. Комиссия, рассмотрев его заявление, отказала в увольнении, но предложила работу, «на выбор». Или в Пермскую губернию, в Осиновскую волость, где располагалось его село, или в Вятскую губернию, в Сарапул. Он выбрал Сарапул. Конвойную службу при сарапурском отделении ГубЧКа.
К рождеству они, с красавицей – подружкой, были, уже, на берегах Камы…. Работа была привычная: конвоировать врагов трудового народа, исполнять приговоры, сначала тройки РевВоенСовета, затем Верховного Совета. А, потом, наступили и времена НЭПа. Старинный купеческий город Сарапул был на подъёме. Частная торговля и мелкое производство, в которое окунулась его подружка - красавица, давали уверенность в будущем.
Харитон, конечно же, никогда не забывал о своей жене и подрастающих сыновьях. Постоянно, при всяком удобном случае, передавал, им, весточки, но, лично, не виделись, уже, почти десять лет.
Наконец, он собрался духом и, в начале зимы двадцать четвертого, прикупив подарков, приехал домой. Встреча произвела на него двоякое впечатление. Груня, похоже, за это время, похорошела и вся светилась от радости, но дети его не узнавали. Половина села, вместе с попом общины, ушла с Колчаком. Савелия был, уже, плох, днями просиживая на крылечке, любуясь садом и видами на природу. Хозяйство, потихоньку, приходило в упадок….
Семья жила за счет огорода и аренды, которую оплачивал иконописец, знакомый Груне по Перми, кучерявенький, молодой еврей, перебравшийся в село, и пристроившийся писать иконы, в столярной мастерской, примыкавшей к предбаннику, в саду.
Удручающая убогость их существования, поразили его.
За что боролись, с кровопийцами?
С тех пор, Харитон, постоянно, несколько раз в год, наезжал в село и участвовал в жизни семьи. Родилась дочь, Мария, затем, еще один сын, Иван, потом дочери Анна и Алевтина.
В начале тридцатых, за красавицей – подружкой пришли. Пришли люди в черной коже. Её обвинили в пособничестве, а конкретно в финансировании деятельности: то ли анархистов, то ли эсеров. Харитон, считая, что это происки сослуживцев, каждый день ходил к следователю ОГПУ, пытаясь доказать, что надо исправить ошибку. Ходил, пока её не увезли в Казань, а его не уволили из органов. Правда, оставив членский партбилет. Партбилет, еще с дореволюционным стажем.
Пришлось вернуться в село.
Савелия уже не было. Осталась, от него, только, столярная мастерская, в которой трудился приблудившийся иконописец. Еврей. Заподозрив, по-житейски, что его дети, начиная с Марии, удивительно были, шибко, кучерявенькие и походили на молодого, еще, иконописца, он, того, выгнал и, при наличии полного набора специальных
инструментов и приспособлений, увлекся столярным делом. В колхоз категорически отказался вступать, работал по договорам с Райпотребсоюзом. Местные власти, зная о нем, практически всё, не напрягали себя, в рвении устранить частное, по сути, производство. Всё-таки член партии, пропуска самому Ленину, в редакцию, к отцу народов, Сталину, выписывал.
Леонтий, за это время, отслужил армию, женился, родились детей, внуки Харитона.
Призвали в армию Антона.
Антон, увлеченный идеей восстановления истинной православной веры на основе проповедей Аввакуума, ревностно отстаивал старые обряды богослужения и не принимал идеи, о помазанниках божьих и прочих «антихристах», то есть идеи, что царь, читай глава государства, это тот, кто богом выбран и освещен. С идеями лизоблюдства, которые постепенно переходили на существующих правителей России, он смирился не мог. Не мог, до самой своей смерти.
Начальнику первого отдела, одной из стрелковых частей Челябинского гарнизона, не составило большого труда, выявить «истинное лицо врага народа», скрывающегося под маской призванного солдатика и из Антона, в тридцать седьмом, через использование «скрутки», из телефонного кабеля, на голове, и воротком из карандаша, получили все «искренние показания» о его контрреволюционной деятельности и «впаяли» десять лет трудовых лагерей. Уже, в конце года, он написал письмо, что его, через Ванинский порт, доставили в Колымские лагеря, мыть золото для Страны Советов. В Ванино они «поставили» пару щитовых бараков, столовую и медпункт. Это письмо на листочке в клеточку запомнилось мне тем, что бабуля горько плакала над ним, читая и перечитывая уже плохо различимые строчки.
«Соответствующие» органы попытались подобраться и к Харитону, но он, зная все о методах работы своих бывших коллег, быстро собрал котомки и перебрался в Николо-Березовку, в Башкирию. А, поскольку учет подозреваемых «врагов народа» и их пособников, в те времена, не достаточно, был, четко поставлен, то он, и прожил там, работая столяром, спокойно, целых десять лет, включая годы военного лихолетья, когда погиб младшенький, Иван и сгинул, в неизвестности, старший, Леонтий.
В сорок седьмом, приехав в очередной раз к семье, он, заготавливая полешки дровишки, для баньки, присел на «чурбан» и, отдыхая, отдал, душу грешную,
Антон, его сын, будущий иерарх Православной Старообрядческой церкви Белокриницкого толка Семиречья, Восточной Сибири и Дальнего Востока, то есть всего Казахстана и Зауралья России, в этот момент, сходил на деревянный перрон маленькой железнодорожной станции. Сходил, возвращаясь, после десяти лет пребывания в колымский лагерях, чтобы, успеть на похороны отца, женится и, через два года, вновь, получить еще десять лет поселения, из которых отсидел семь, в иркутских краях.
Похороны состоялись только на четвертый день, поскольку пришла правительственная телеграмма за странной подписью Студень-Платов. Телеграмму доставил до бабушки сам председатель сельсовета. Бабушка, видимо знала, кто это, или слышала, в своё время, эту фамилию. Плакала она над телеграммой долго и горько, пока буквы, от бланка, не отклеились. На похороны Харитона, на легковой машине, первой которую видели в селе, прибыли несколько человек, один с Москвы, двое из самого Ленинграда, одетых в "кожу», неуставного образца, времён гражданской войны и маузерами "на боку", в сопровождении суетливого местного энкэвэдэшника
Помянув, над погребением, о беззаветном бойце за идеалы революции, так рано, ушедшего, из жизни, они продекларировали несколько слов из песни:
Вихри враждебные веют над нами
Темные силы нас
злобно гнетут…
И залпами из маузеров завершили процедуру.
Дай Бог, чтобы, над могилками, у кого – нибуть, из нас, прозвучали подобные слова.
На «обед», помянуть, они не остались. На вопросы дяди Антона, о том, что, кто они и, откуда, они знают об отце, те скупо ответили, что вместе служили. Сначала в Петрограде, затем в Царицыно. Расстались в Новороссийске. Пытались найти друг друга, встретится. Но, увы, не пришлось. Служба. Буквально, несколько дней, назад, получили известие, прямо с ленты телеграфа, что Харитон «…исключён из списков разыскиваемых, по причине смерти…». И, несмотря, на возможные последствия, решили отдать последний долг своему товарищу. Бабуле, Студень - Платов пообещал похлопотать о персональной пенсии за Харитона. И, она, получала, эту, пенсию лет восемь, до Хрущёвских реформ.
По всему было понятно, что, Харитона, товарищи, чтили. Видимо было за что.
Хотя, этим же летом сад, банька и столярная мастерская были смыты ливневыми потоками от грозы, необычайно долго, несколько суток, кругами, ходившей над селом. Образовался глубокий, до десяти –пятнадцати метров овраг. Он и сейчас выглядит, напротив дома Борьки Сека, моего друга по детским играм «в машинки», внушительно.
Антон, еще, был дома. И, они, с бабулей, только и успели, что вынести из мастерской, инструменты. Часть, из них, находится, до сих пор, в целости и сохранности. А дом повис над пропастью. Соседний барак – сельский клуб, где располагался, в свое время комбед, комитет ликбеза и ячейка партии, где Харитон был не последний человек, заседающая, без перерыва, каждый день, рядовые члены партии, которые получали за действо то ли трудодень, то ли два, рассыпался на бревнышки и у нас, с бабулей на глазах, сносило эту рухлядь, вниз, по склону, к речке.
Злые языки «шипели», что уничтожено «осиное гнездо», Бог велик и всё видит, «кто кого обидит» и всё знает. Знает, «кого, зачем и чем метить».
Сейчас, трудно сказать, может зря «шипели», а может не очень? Мужа сестры Аграфены Савельевны, Стеши, бывшего боевого офицера армии Колчака, говаривали односельчане, именно он, Харитон, как истинный партиец и правдолюбец, «сдал», соответствующим органам, за хранение оружия в прабабушкином сундуке, хотя, та же молва, доносила, что, это, оружие, как ценную вещи, на всякий случай, хранил не он, а его жена.
Трудно сказать, кто ровен перед Богом, а, кто крив.
Продолжение следует. Ставьте лайки! Подписывайтесь на Дзен канал Фартовый ! Ваша поддержка очень важна.