Приехав из больницы, Котик сразу же направилась пообедать, где мельком столкнулась с выводящей своих детей из столовой Ложкиной. Та вместе с «бедной Лизой» работала во вторую смену, потому сдавать кровь не ездила – их еще просто не было в школе. Сделав вид, что не замечает Котика, Ложкина преувеличенно демонстративно стала выговаривать какого-то нахохлившегося мальчика за плохое поведение за столом. Котик тоже, не задерживаясь, прошла мимо.
Сидя в одиночестве в столовой она помимо воли сосредоточилась на своих отношениях с «бывшей подругой».
В последнее время она чувствовала себя так, как словно постепенно «вырастала» из них. Резкая боль от разрыва сначала сменилась ноющей – как от застарелой ссадины, а та в свою очередь уступила место просто «глубоко неприятному чувству». Самое главное в чем произошла переоценка – это то, что она все глубже и глубже «разочаровывалась» в «этом человеке». У нее никак не укладывалось в голове, что та, которой она так доверяла и которой «не было ближе», могла «опуститься» до обвинений ее в высокомерии, до каких-то закулисных интриг, надуманных обид и необоснованных претензий. «Значит, она всегда была не тем, за кого себя выдавала. Значит, я просто действительно была слепа, так глубоко доверяя ей. Ведь с ее стороны никогда не было настоящей близости. Значит, прав все-таки был Поделам, указывая на то, что наши отношения не были дружескими… - рассуждала она сама с собой. – Значит, что же это было с ее стороны по отношению ко мне?.. Это была не дружба, а все это было чистой воды лицемерие…»
Она все глубже и глубже укреплялась в этом мнении, и однажды действительно поблагодарила Василия (это было еще до начала его «запоя») за то, что он «открыл ей глаза». И хотя Василий тогда просил ее не торопиться делать поспешных выводов, не «отрезать навсегда», не снимать с себя ответственности за тех, кого, по словам Экзюпери, «приручили» - она уже ничего не могла поделать с собой. Процесс отчуждения начался и развивался как бы уже помимо ее воли.
В этом «разочаровании» ее еще подстегивали постоянно доходящие до нее «слухи» о «неподобающем» поведении Ложкиной. Та демонстративно «не замечала» ее, даже не здоровалась, но, как она чувствовала и была убеждена, намеренно противодействовала всем ее начинаниям и распоряжениям, касающимся начальной школы. И даже специально настраивала против нее «теток», не давая ей наладить нормальные рабочие отношения с ними. Она чувствовала в своей душе вместо прежних «теплоты и огня» какую-то холодную горку остывших углей, пачкающих и отравляющих своей чернотой и грязью ее душу…
Пообедав без всякого аппетита, Котик поднялась к себе и, с час повозившись с документами, пошла в учительскую, чтобы повесить там распоряжение для классных руководителей. Уже подойдя к слегка приоткрытой двери и собираясь взяться за ручку, она вдруг услышала оттуда возбужденный голос Ложкиной:
- Нет, вы подумайте, я действительно вела себя как полная дурочка!.. Правильно говорил Поделам – как собачка…. Ну действительно - даже бросалась на людей. Помните нашу танцоршу бывшую - Авдеевну?..
- Это та, что Василию нравилась?.. – раздался голос Сирины.
- Да, она еще ца..пались с Котиком, - из глубины прозвучал еще и голос Голышевой.
- Да-да… Так вот я… Стыдно теперь вспоминать… Помню: Авдеевна и Поделам стояли у входа в начальную школу. А я… Раз пройду мимо них - хлопну дверью… Потом еще раз – хлопну… Чуть не рычу… Сама Авдеевна тогда говорит, слышу: «Да что ж случилось с Ленкой?.. Бес что ли в нее вселился?.. Или ее так Котик науськала?..» Я ее тогда чуть не покусала…
Котик, застыв, замерла за дверью. Она даже не могла пошевелиться. Ни войти внутрь, ни уйти обратно. Какая-то сила словно пришпилила ее к месту. Причем, она даже не могла себе отдать отчет в своих чувствах. Одно только не укладывалось у нее в голове – Ложкина среди Сирининского «бомонда» и говорит о ней?!!..
А у Сирины действительно был обычай после обеда устраивать в учительской чаепития со своими «приближенными» – в «предбаннике», как она сама выражалась… Тем временем разговор там с ясным выделением возбужденного голоса Ложкиной продолжался:
- Слушай, Ленка, - спросила Сирина, - а зачем ты так хотела выслужиться перед ней?
- Вы не поверите, Сирина Борисовна, - сама не знаю!.. Как помрачение какое-то, сумасшествие!.. Хорошо мне хоть Поделам глаза на нее открыл – что она меня просто использует как затычку… Затычку тогда, когда ей нужно. А когда мне нужно – так у нее нет на меня времени. Как я просила ее пойти мне навстречу с организаторством!.. Как я ее упрашивала: мол, пойми – у меня маленький ребенок, я не могу сейчас уделять этой работе столько времени. Мне моего Масика нужно и в бассейн, и в художку… Куда там?.. Каменное лицо, каменный голос: «Ну, я так и знала!..» А она мне казалась, не знаю, чуть не совершенством!.. Действительно – как само совершенство!..
- Маленькое совершенство!.. – подключился язвительный голос Мостовой.
- Да-да, я сейчас только узнала ее, кто она на самом деле!.. Нет, это ужас просто!.. Вы бы видели, как она себя ведет у нас в началке: «Так, чтобы ко вторнику все сдали планы!..» И ни «здрасьте» даже…. Скажет – пройдет и не оглянется… Мы уже просто стонем от нее…
- Ой, да прям, сто…нете!.. Стонали – так бы…стро бы поставили на место!.. Не знаю, я всегда ее тер…петь не любила… - разорвано и глухо зазвучал голос Голышевой. Она говорила откуда-то из глубины, видимо, сидела дальше всех от двери.
- А смотрю, как под нее Кружелица прогибается: «А вы как думаете, Светлана Ивановна?»…, и - аж плюнуть хочется…. Нашла себе руководительницу – снова встряла Мостовая. – От горшка – два вершка, а гонору – три кочерыжки…
- Да, дай маленькой девочке власть, так она быстро расти начнет, - словно бы подытожила Сирина. – А ты бы, Ленка, взяла и сказала ей, что она есть на самом деле… А то, кроме Поделама нашего ей больше некому сказать…. А ему одному она не поверит…
- Да скажу когда-нибудь, Сирина Борисовна!.. Точно скажу… У меня уже закипать все внутри начинает, когда ее вижу!.. Ну, ладно – побегу я, а то мои уже наверно с физры прибежали…
Ложкина, сидевшая, судя по голосу, ближе всех к двери, быстро вышла - и «нос к носу» столкнулась со стоящей за нею Котиком…
Несколько секунд длилась «немая сцена», во время которой на лице Ложкиной со все большей степенью отчетливости изображалась гримаса неподдельного ужаса…
- Так ты подслушивала?!.. – наконец произнесла она. – Как ты могла!?..
При этом и так крупные глаза ее расширились до максимальных размеров, заняв чуть ли не пол-лица…
- Нет, а как ты могла?!.. – тут же среагировала не менее ошарашенная, но продолжающая внутренне «каменеть» Котик.
- Что могла!?.. Что могла!?.. – вдруг как прорвало Ложкину. При этом глаза ее почти моментально наполнились слезами и покраснели…
- Что могла!?.. – еще раз почти прокричала она с уже настоящим надрывом. – А ты как думала?!.. Только тебе можно издеваться надо мной?!.. Только тебе – да!?.. Только тебе можно поливать меня грязью, унижать меня до…ниже плинтуса… до грязной тряпки?!.. Только тебе!?.. Только тебе можно отворачиваться, строить из себя непризнанную королеву – да!?.. Только тебе можно жаловаться на меня Поделаму и представлять меня полной дурочкой?!.. Так ты хотела – да!?.. Ты думала, только тебе все можно, а я – так уже все – никто?..
За полуоткрытой дверью в учительскую установилась полная тишина. Такая, словно там никого не было – все словно бы тоже окаменели, боясь с лишним вдохом пропустить хотя бы слово. В самом дальнем углу за столом Котику виднелась голова Голышевой, наклоненная вперед и замеревшая в темноте с каким-то неясным выражением на фоне светлого проема окна.
Котик медленно повернулась и, больше не говоря ни слова, пошла к лестнице и стала спускаться к проходу в коридор. Каждый шаг давался ей с большим трудом – она все еще чувствовала «окаменение» в каждом суставе. Сзади ее сопровождала полная тишина. Ложкина, вдруг тоже разом замолчавшая, так и стояла с широко раскрытыми глазами, наполненными слезами, судорожно вдыхая в себя воздух.
Придя в массовку и сев за свой стол, Котик какое-то время сидела без движения. Взгляд ее остановился на красивой подставке для ручек, сделанной из цветного стекла. Пару лет назад она была подарена ей Ложкиной, причем по поводу, о котором забыла даже сама Котик – пятилетию ее работы в школе. Она забыла, но «Ленчик», как называла ее когда-то Котик, не забыла. Подставка была сделана в виде куста из разноцветных тюльпанов – любимых цветов Котика. Целый пучок стеблей выходил из одной «луковицы» и завершались разноцветными головками тюльпанов с разной степенью раскрытия, так что в каждом из них можно было хранить от одной до нескольких ручек и карандашей.
Взгляд Котика медленно прошелся по подставке, и она почему-то обратила внимание, что на этот раз в ней находились карандаши и ручки только красного цвета. Синие лежали у нее на столе и рядом с самой подставкой…
Котик почти машинально вставила и синие ручки во все свободные тюльпанные головки и только хотела, было, заняться чем-то другим, как в ее кабинет, буквально ворвалась – влетела растрепанная Ложкина. По ее внешнему виду было понятно, что какое-то время она просто «не находила себе места». Она действительно, наспех отпустив детей, прибежала к массовку.
- Ты сидишь?!.. – с порога начала она, блестя вытаращенными по-прежнему, но уже сухими горящими глазами и, видимо, не находя все-таки с чего начать… - Сидишь… Ты сидишь, а я места себе не нахожу!.. С ума схожу!.. – почти закричала она, порывисто дойдя до Котика и сваливаясь в стоящий перед ее столом стул. Котик, похоже, снова стала «каменеть», уставившись неподвижным лицом навстречу Ложкиной.
- Я знаю, кем ты меня считаешь…. Ты считаешь меня предательницей!.. Ты считаешь, что я не должна была говорить все это Сирене – да!.. Ты же так считаешь – так!?..
Ложкина почти лезла в лицо Котику так, что та вынуждена была чуть откинуться назад. Но Ложкина уже снова опустилось на стул.
- Но ты первая предала меня!.. Ты – первая!.. Скажи, почему?.. Что я тебе сделала?.. Почему ты со мной так поступила?.. Ты же была мне ближе матери… Да!..
Глаза Ложкиной снова стали наполняться слезами и она, зная, что это единственное средство остановить их, снова перешла в наступление:
- Почему ты предала меня?..
- Лена, я тебя не предавала!.. – тихо заговорила Котик, осторожно выпуская из себя слова. Ей было тяжело дышать, грудь распирало от каких-то спазмов, словно все невысказанное разом хотело вырваться наружу и не могло из-за «давки» выйти наружу… Котик с трудом сглотнула слюну:
- Я тебя тоже считала….
- Кем ты меня считала?.. Своей вассалкой, своей служанкой?.. Безропотной, той, которой можно помыкать – а она вдруг вышла из повиновения – так?.. Нет, так – скажи!?..
- Нет, не так… Я… я бы никогда не поверила заранее, что такое между нами могло бы случиться…
- Что?.. Ты думала, что я буду всегда молчать, что я всегда буду твоей затычкой?..
При упоминании о «затычке» лицо Котика стало как-то мелко и нервно дрожать…
- Лена, ты…. Я… Поделам…. Он когда говорил это…. Ты знаешь, я потом ночь не спала…. Неужели и ты так считаешь?.. Ты тоже считаешь, что ты была моей затычкой?.. За что мне это?.. За что?..
На этот раз у Котика глаза стали заполняться слезами. Она стала из разгонять мелким и частым морганием по внешним углам глаз и содрогаться от внутренних всхлипываний. На Ложкину ее вид произвел, кажется, самое кардинальное впечатление из всех возможных.
- Света!.. Светулек!.. – растерянно забормотала она. - Я не знаю…. Ты тоже плачешь?..
- Ты была затычкой?.. Да знаешь ли, что я сказала своему суженому, когда он мне…? Я сказала, что уйду к Ленке…. Брошу все, заберу ребенка и уйду к Ленке…. Что она, то есть …ты, меня никогда не бросит и никогда так….
И Котик уже не могла сдержать слез. Они градом посыпались у нее из глаз, заливая щеки и капая с подбородка. Но она все-таки прорвалась еще наружу с раздерганным вопросом:
- Ле…на!.. Лену..ся!.. За что… ты мен…я назва…ла заты…чкой?..
Для Ложкиной одна из слезинок Котика видимо стала «последней каплей», переполнившей ее собственную «чашу». Ее тоже «прорвала» волна слез.
- Прости, Света-а-у-ля!.. Прости!.. Это не я!.. Это Подела-а-а-м!.. – в свою очередь стала она прорывать словами через извергающийся поток собственных слез.
- Но ты-ы-ы же про…молча-а-ла, когда… он сказ…а-ал об этом?.. – в свою очередь прорыдала ей навстречу Котик.
- Но я ду…ма-а-ла, что э-э…то ты та-а-к ду…ма-аешь!..
Они еще полчала так рыдали вместе - через стол напротив друг друга и сквозь потоки слез обменивались «судорожными» вопросами и ответами.
(продолжение следует... здесь)
начало главы - здесь
начало романа - здесь