В мыслях вертится ещё то, что можно-бы сюда вписать. Не всегда удавалось всё это записывать. Это огромное количество происшествий составили бы ещё, вероятно, с десяток глав. С этим сумасшествием не всегда удавалось выспаться, не то, что запечатлевать на бумаге. Да и последовательность вряд ли восстановишь — всё смешалось в одну кучу непонятностей. Единственно, только приблизительно и всего-лишь по абзацам можно хоть что-то вспомнить.
Помню какую-то странную плотину на нашей реке. Вместо моста там было большущее земляное насыпление. Выше по течению, была река, ниже — нечто нереальное. Как-будто поле, не то заболоченно, не то сыро вскопано и представляло собой сплошную грязь с просветами луж. Спецэфичность в том, что там, в почти безводном пространстве цвела и процветала жизнь радужных и вообще неестественных красок рыб самых разных форм и размеров. Связь в том, что после этой плотины, их отношения постепенно сошли на тормоза.
Затем Она всё время стремилась в свою родную Тулу. И во сне, и на яву, но так и не могла туда попасть. А спустя некоторое время, река снова приняла свой прежний вид. Но была покрыта северным льдом, когда на берегах было лето. Отношения переживали холод.
Мутным сознанием и летящей душой, я оказываюсь подле бревенчатого храма в сосновом лесу. У входа его была свежезакопанная могила без креста, но с цветами. Из храма пахло ладаном, прям веяло горячею волной. А из открытых дверей ликующе звучало «Величаем, величаем тя…» Позже я узнаю, что это отпевание. В храме была тьма, а в его дворе уже накрыты поминки. И танцующий ушедший на столах. Это был Он.
***
Гость на белом мотоцикле… Всё настолько завертелось в суете дней, что приобретало оттенок неминуемого разгона. Или стремительно шло к гибели.
Есть у нас одна краснокирпичная высотка, прозванная Космодромкой. Сон и я в нём зритель. Они гуляют по крыше, любуясь высотами. Она учит Его читать маленькую чёрную книжку. Это Тропарь. И вот, на вдохновении эти оба ступают вниз. И на краю остаётся закрытая и прочтённая книга. С этих пор я уже решительно подумываю о том, чтобы не иметь ни чего общего с шизофренией. Да и сие знамение предвещало наше скорое завершение отношений с Ней. Моё так тоже.
***
Сначала всё утихло, замёрзло, было захоронено и убито. Но это ещё не конец. Эта история доживала своё в моей памяти на последнем издыхании. Но Она так и не захотела услышать последних слов.
***
Мандарины на одеяле… Я жил в большой белой просторной комнате с большой двухместной кроватью. Один. Сон мой там. Но вместо моих окон, там лоджия с густым белым тюлем. А кровать застелена парниковой прозрачной плёнкой, которая испачкана разными масляными красками. Прям поверх белоснежного постельного белья. Рядом стоял Он и уверял, что это Его комната. Вполне может быть. На мою это мало походило. Я — Он. Сидя на паркете, что-то пишу маслом на полотне. Она-же параллельно видела тоже самое место. И Он всё время спрашивал разрешения Её нарисовать. Потом был какой-то магазин советских времён. Снился Ей. И во сне. Он просил Её туда не ходить, ссылаясь на то, что квартира принадлежит Тамаре.
А ещё в моём сне Тома была моей учительницей физкультуры. После уроков которой я постоянно ехал куда-то на поезде и пытался что-то сфотографировать в пути.
Ещё помню торт и танцы. Во сне в каких-то белёных стенах Он дарил Ей этот большой торт, а Она танцевала. Чем Он умилительно любовался.
Ещё были какие-то догонялки во сне. Не понятно кто, за кем, куда и от кого бежал. Это и в машине, и бегом, и по улицам, и по гаражам… Всё совершенно не имело никакой связи между собой. Потом, Он опять во сне, дарил Ей конфеты и держал обломанную ёлочку. Потом Он — белый голубь. А голубь, как известно — душа. Он улетал. После смерти душа покидала нас, стремительно перелистав события. Нет, Он жив. Это были отношения. Они под этой маской погибли окончательно — Они расстались. Сны прекратились. Всё закончено. Что и стало предзнаменованием того, что у нас вскоре так-же, как и прыжок с крыши, всё закончится. Но будет длиться до тех пор, пока дух отношений не покинет своих подопечных. Я так же расстался с Ней.