Я, наверное, уже забыла, как седлать лошадь.
Выхожу из раздевалки, натягивая на ходу перчатки – пунктуальный клиент, не более. Получаю готовый спортивный снаряд, иду и работаю, а потом сдаю обратно в надежные руки конюхов.
Премудрости и хитросплетения кожаных ремешков больше не кажутся тайным знанием избранных, а владение щетками и скребками – пропуском в другой мир.
Как у каждого коневладельца, у меня был свой сундук с драгоценностями и сокровищами: бинты, ногавки, шампуни для хвоста, бальзам для гривы, крючок для расчистки копыт – все на свете, любовно и поэтапно закупленное.
Был, но «затонул» - в расходящейся кругами боли, темном гневе, бессмысленном отрицании, и в конце концов забытье.
Недавно, увидев на манеже забинтованные ярко-желтым ноги – в тон вальтрапу – я туманно ощутила это движение: начало ленты кладешь на середину пястья, круговыми движениями спускаешься вниз, до бабки, нежно обхватываешь ее и снова наверх, размеренно наслаивая кольца друг на друга. Кропотливая работа: надежно поддержать связки и сухожилия, но не слишком затянуть. Иногда приходилось переделывать по несколько раз, и моя нетерпеливость выбрала ногавки, пластиковые скорлупки с примитивными липучками. Раз-раз, и готово.
Раньше час до манежа был временем моей языческой молитвы. Казалось, если коня соберет кто-то другой – это не к добру, как плохая примета. Ты не имеешь право на седло, если не сам затянул его подпругу.
Входишь в денник, где против окна сонно колышется огромный силуэт того, кому тебе надо снова доверить свою жизнь. Носки ботинок зарываются в опилки и проваливаются: здесь ничто не гарантировано – одерживать верх придется мягко. Протягиваешь мирную руку ладонью вверх, касаешься бархатного пятачка между ноздрей, ведешь вверх по центральному хребту морды, обхватив пальцами склоны с обеих сторон – до заветного завитка под челкой. Затем аккуратно сжимаешь резные уши, и продолжаешь традиционный маршрут, скользя по двухчастной мощной шее, разделенной рельефом мускулов на бугры и впадины. Этот слалом пальцев, как спусковой крючок, дает сигнал к пробуждению.
Жеребцы очень нежны и бесцеремонны одновременно – сколько раз у меня оставались синяки от неудачных выражений привязанности, не счесть. Попытки потереться об тебя всей мордой, от которых буквально теряешь равновесие, усиливающиеся знаки внимания от осторожного защипывания бриджей как будто двумя тонкими аристократическими пальцами до собственнических хозяйских покусываний, мягкие и мокрые лобызания, оставляющие пенную дорожку на предплечье (неважно, голое оно или одетое) – вот неполная гамма интимных впечатлений такого тет-а-тета.
Вы знаете, что чувствуешь, обнимая исполина, в десять раз тяжелее себя? Для меня он всегда был убежищем, моей дверью в Нарнию, индульгенцией на слабость и трусость – все то, чего было нельзя с самого детства.
Время идет, обрываешь идиллию, накидывая недоуздок – отсроченное обещание уздечки – и выводишь в коридор конюшни на развязку.
Здесь закипает другая работа – мягкой щеткой смахиваешь пепел опилок с плеч и крупа, жесткой гусеницей скребка боронишь свалявшееся и засохшее, чешешь в хвост и в гриву – поразительно, как им удается привести весь марафет в негодность всего лишь за день!
Все стряхнув и расчесав, наносишь кондиционер и любуешься маслянистым блеском, каким даже в этой полутемной норе отливают тугие бока. Что же будет, когда мы выйдем на свет?
Поднимаешь заранее приготовленный вальтрап – цветную прослойку между его телом и седлом – стелешь, разглаживая невидимые складки, чтобы ничто не натерло эту спину, приносящую счастье. Задержав дыхание, закидываешь седло и расправляешь ремень подпруги.
Момент глаза в глаза и проверки на обоюдное доверие – снимаешь недоуздок и лишь потом набрасываешь повод с железом. Несколько опасных секунд, которые можно использовать как угодно. Мой очень часто предпочитает положить огромную свободную голову мне на грудь. Я как будто забываю об уздечке: зажмурившись в глубине души от удовольствия и в то же время зорко за ним приглядывая, обнимаю этот тяжелый валун обеими руками – застываю на минуту. Минуту блаженства. Как в том советском мультике про волка и теленка: «Папаня» - «Ну вот, а то все мама-мама».
Что бы вы ни думали, лошади очень разные и совершенно не такие невинно плюшевые, какими кажутся. Если наши чувства к кошкам и собакам сродни родительским – мы берем их комочками и воспитываем – то тут это настоящая любовь, надо встретить свое, узнать, принять, полюбить.
Мы с Хопром сошлись почти сразу.
Ему уже и всего 9 – достаточно молод, но не норовист.
Гнедой – я всегда любила брюнетов.
Высокий ганновер – немецкая породистая сдержанность и стать.
Жеребец производитель – пугающе и дразняще. На конюшне всегда приговаривали «Лучше мерина лошади нет», а на брутальных самцах, считалось, могли ездить только такие же альфы в галифе.
Не помню, как меня подбила тренер, но я решила попробовать – и поехала его смотреть в Подмосковье. Купил он меня моментально и с потрохами своей заботой: слишком широкая спина была настолько непривычна, что даже на рыси я периодически теряла стремя… а он останавливался, ждал, пока подберу, и снова непринужденно пускался в просроченный темп. Конь-джентельмен, конь-помощник.
Разгар 2009-го, муж сказал нет, я через год куплю тебе такого же – сейчас не могу. Я решила быть разумной и не сопротивляться, Хопер далеко, больше я его не увижу, подумаешь, минутное очарование.
И вот однажды заходя за своей серой кобылой, я слышу веселый Татьянин голос – Что не узнаешь? Да, привезли пока сюда постоять.
Не знаю, была ли это подстава с расчетом, который оправдался, или случайное совпадение, но процесс уже был необратим. Могли бы вы сопротивляться соблазну, регулярно его наблюдая особенно в чужом владении? Я слишком ревнива и не могу себе отказывать.
Мы чуть не развелись, со второй попытки банк дал мне кредит под бешеный процент, а я отчетливо помню только ощущение покалывающего холодка, когда везла деньги в кармане сумки в метро, и мне казалось, что абсолютно каждый знает, что у меня под мышкой 10 тысяч долларов – безумная сумма по меркам даже московской подземки.
Имена лошадям дают не просто так – надо собрать пунктир из первых букв кличек родителей: Х – Хрусталь, П – Парфянка – и заполнить своими осмысленными звуками. В нашем случае получилось почти арабское письмо с опорными согласными, уникальными остались только гласные, зато какие.
Конечно, Хопёр скорее всего был назван в честь большого притока Дона, но я, зная о его конкурном прошлом, всегда как бы случайно ставила ударение на первый слог и удваивала «п». Так он становился только моим.
Мои тренировки усилились: впав в первичное отчаянье, что болтаюсь на спине этого красавца, как сосиска, я затем взяла себя в руки, закусила удила и стала приходить через день: ездить без стремян, без седла, вслепую.
Я была в Нескучном всегда заранее, чтобы, переодевшись, лететь обниматься и снаряжаться, забыв обо всех неприятностях и проблемах. Закрывались ворота конюшни, и я попадала в свой защищенный мир, где имели значение только первобытные вещи: обуздать страх, подчинить животное и иногда просто выжить. Возвращение к исходным ценностям всегда врачевало то, что болит в 21 веке – это был спасительный замкнутый круг.
Который однажды разомкнулся.
Получив первую (или просто очередную?) трещину от моего неистового желания обладать конем, наш брак потихоньку стал покрываться паутинкой опасных мелочей и недосказанностей. Эти партизаны долго прячутся в рощах и землянках, но потом стреляют наповал. Слово за слово, я ушла.
Хопер стал и необходимей, и тяжелей, несмотря на арендатора, которого я нашла и тщательно проверила, прежде чем допустить до своего любимого. Я была в ловушке – да, половину дохода приходилось относить на конюшню, но никакого другого решения у меня не было.
Его хромота в то жаркое душное лето свалилась на нас совсем некстати. Тренер в отпуске, я заехала прошагнуть «малыша», которому совсем не хотелось идти. Подбадривая и выпихивая лентяя из денника, я только на середине плаца догадалась, что дело не только в жаре. Мы застряли в центре огороженного поля, вдалеке от покоя и дремы привычного стойла, а сил вернуться, превозмогая его боль, почти не было. Лошадь, в отличие от кошки или собаки, не унесешь, убаюкивая на руках. Обливаясь слезами от беспомощности и неизвестности, уговаривая сделать еще шаг-шажочек, я все-таки смогла финишировать в сгрудившейся толпе завсегдатаев нашей небольшой конюшни, которые уже поделились на два лагеря – Плечо и Копыто – и спорили о причине немочи с той яростью, как будто решали, что появилось раньше: курица или яйцо.
Раньше понимания «плечо или копыто», непонятно откуда появились деньги, которых, я думала, нет. На терапевтов, травматологов, лекарства, физрастворы, глину, рентген, ортопедические подковы, ковку, расковку, прививки….
Все время между поисками нового проекта я проводила в майке и бриджах, как будто собиралась, как всегда, заниматься, а на самом деле заставляла шагать, поливала из шланга, расчищала копыта, просила и уговаривала.
Мы медленно шли на поправку, перепрыгнув через угрозу воспаления, грозившей летальным исходом (лошади - фарфоровые существа), и отделавшись нестрашным артрозом, наследством ранней конкурной юности. В России всегда торопят время и рано заезжают коней, хотят результатов здесь и сейчас, а не долго и стойко потом.
- Давай подлечим его и продадим, пока он еще в форме. А ты купишь себе пятилетку-кобылу, раз хочешь всерьез ездить. Ты же собираешься на старты? – увещевает меня новый Хопин берейтор Наташа.
- Да, хочу, - теряюсь я, - но как же продать его? Я не могу.
- Надо смотреть правде в глаза, еще несколько лет, и ты никуда уже его не денешь, чтобы еще за нормальные деньги.
Я еду домой, смотрю в проплывающие за окном и расплывающиеся от слез дома на Каширке и не могу себя убедить, что Хопу можно продать. Разве любя отрекаются? Да, он уже не так идеален, но ведь он лучший на свете, единственный. Разве нас не этому в детстве учили?
Не зная ответов на сложные вопросы, их легче просто забыть, отодвинуть в чулан своих мыслей, подпереть дверь повседневными хлопотами и завалить бытовыми разговорами. Тем более горят торфяники, висит черный смог, от запаха гари у меня совершенно другая паника. Это другая история.
Хопер уже ходит под седлом, в выходные я приеду его проведать и впервые за полтора месяца по-настоящему позаниматься. А каждый день новые интервью на новом канале, съемки, редакция – привычная круговерть: прояви себя, и получишь хорошее предложение.
Среда. Заканчиваю разговор с отцом Андреем Кураевым. На телефоне семь пропущенных с конюшни. Странно, мне туда только вечером, все документы для оформления новой прививки собрала – лежат в машине.
Перезваниваю: - Наташа, ты звонила?
- Да, ты не догадываешься, что случилось? - я потом часто вспоминала: странная фраза.
- Нет. Я буду вечером в…
- Хопер упал.
- Как? – понятное и непонятное слово «упал», так говорят про лошадей, жаргон, я, кажется, его знаю, но зачем он тут?
- Обедал, жевал, засвечил, и начал рваться из денника. Мы открыли, а его, считай, уже и нет. Ты когда сможешь быть?
До того момента, наверное, я никогда не знала потерь. Да, уходили дедушки, бабушка –это было детское, больное, но как будто понарошку. А тут мое первое, личное, самостоятельное горе. Мир не обрушивается, а как будто отодвигается, становится ватным. И в этой ненастоящей и плохо выполненной декорации нет старых правил игры, они все нарушены.
Я недалеко, бросаю съемочную группу, еду в Нескучный.
Почти бегу и в то же время с опасливой неохотой приближаюсь туда, к прежнему эпицентру жизни, счастья и борьбы – туда, где раньше пульсировало. Короткие диалоги, непонятные ответы на вопросы, требую вызвать врача. Канители формальностей всегда спасают наш разум от горя.
Несчастный случай, короткое замыкание, легкий разряд электричества по полу, а лошади очень хрупкие животные. Про это надо всегда помнить, когда вы с опаской касаетесь этих гигантов-обманщиков.
Так, Хопер по-мужски решил мою проблему: не посоветовавшись, не обсудив, взял и махом освободил меня от бремени финансов, стратегирования, бизнес-процессов, вопросов морали.
Прошло восемь лет – почти бесконечность, я до сих пор люблю именно гнедых и когда-нибудь снова захочу сама собрать свою лошадь – уверена, пальцы все помнят.